Мертвая зона (Повести) - Чехов Анатолий Викторович - Страница 44

— Сначала прочитай, потом ищи, — уже недовольным тоном сказал Бирюков. — Не вышло бы нам боком это «приключение».

Начиналось письмо призывом: «Смерть немецким оккупантам!» Далее по буквам и отдельными словами без знаков препинания было выклеено: «…ГРАЖДАНИН НАЧАЛЬНИК СМЕРШ ВОЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК РЫНДИН НИКОЛАЙ ПИЛ ПАРОХОД АСТРАХАНЬ НЕМЕЦКИЙ ШПИОН ПОЛУЧИЛ ЗАДАНИЕ ВЗОРВАТЬ ПАРТИЯ БОЛЬШЕВИКОВ СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ ХОДИТ НА СВОБОДЕ ДРУГ МЕНТ СЕРГЕЕВ ОТПУСТИЛИ ДЕЗЕРТИР ПАРАШЮТ ШПИОН ОБА СУКИ ПРОШУ ПРОВЕРИТЬ». Подпись, как уже имел удовольствие уточнить Сергеев, — «Патриот». Внизу для убедительности еще раз выклеено: «СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ОККУПАНТАМ!»

— Послушайте, Николай Васильевич, — с удивлением отметил Сергеев. — А этот аноним не так уж мало знает! И то, что в армейской операции по вылавливанию дезертиров участвовал Николай Рындин, и что в том районе опустились диверсанты-парашютисты, и что ушел Гайворонский… Откуда такая информация? Будто сидел в той самой балке, где спрятали парашюты, и за всем спокойно наблюдал?

— Насчет «спокойно наблюдав» — едва ли, — ответил Бирюков. — Батальон майора Джегурды прочесал тогда не только балки, но и все кюветы, не говоря о перелесках и буераках, а вот информация у автора этого документа действительно обширная и довольно точная, в чем следует разобраться. Кстати, и в том, нет ли связи между встречей твоего Рындина с одним шпионом на теплоходе, идущем в Астрахань, и исчезновением шпиона-парашютиста, вырвавшегося из района, блокированного целым батальоном красноармейцев? По-моему, именно этот вопрос больше всего интересует капитана Мещерякова.

— Но ведь допросы Рындина запротоколированы, начальники наши в курсе, дело завизировано, в степи, когда прочесывали район, Рындин не отходил от своего ротного — лейтенанта Скорина. Следы мотоцикла, на котором скрылся Гайворонский, лицезрел лично капитан Мещеряков. Все выходило вон на какие верха! Занимались всем этим и сам первый секретарь обкома Чуянов, и наш Александр Иванович Воронин.

— В том-то и дело, — возразил Бирюков, — что визит немецкого дипломата-шпиона выходил на самые верха, не только наши, а твой Колька Рындин во всей этой истории путался под ногами. К тому же понесла его нелегкая встречаться с тобой, когда узнал, что «диверсантами-патриотами» от нашего ведомства занимаешься именно ты. Можешь гарантировать, что он не выполнял задания содействовать Гайворонскому? Не можешь? Вот и я не могу. И попробуй докажи, что это не произошло!..

— Но ведь лейтенант Скорин и майор Джегурда могут подтвердить, Рындин от них не отлучался ни на минуту.

А они оба, что, дипломатически неприкосновенные персоны? Не подлежат проверке?

— Действительно… Ну и что мне с этим документом делать? — спросил Сергеев. — Объяснительную писать или подавать в отставку?

— Прежде всего не горячись. Объяснение само собой, напишешь прямо сейчас. Причем коротко и ясно — учить тебя не надо. Первый экземпляр Мещерякову, копию — начальнику управления — сдашь мне. Давно известно, что любой документ, какой бы он ни был, обязательно рождает другой документ.

— Вот-вот, война идет, а мы тонем в бумагах.

Бирюков недовольно поморщился.

— Еще раз прошу, — сказал он, — отнесись к этому делу серьезно и ответственно, без обиды и строптивости. Бери из архива дело Рындина, читай внимательно, а как только напишешь объяснение, поезжай к Мещерякову, — Бирюков назвал адрес, — в восемнадцать тридцать он тебя ждет.

Сергеев все еще не мог согласиться с нелепым обвинением, хотя понимал, что ситуация создалась серьезная.

— С особым отделом не торгуются и в пререкания не вступают, — зная, о чем он думает, сказал Бирюков. — Ответственности у них побольше, чем у нас с тобой, беспокоить по пустякам не будут. То, что тебе кажется абсурдным, все равно требует проверки. Так что готовься, как на госэкзамены, забирай письмо, документы и отправляйся.

— Есть, отправляться, — официально ответил Сергеев. — Найти бы этого «патриота».

— Вот и займись на досуге. Давно пора. Так что желаю удачи.

Это был прямой упрек Сергееву, причем справедливый. Крыть, как говорится, нечем. Опасные враги оставались на свободе да еще пытались облить помоями уголовный розыск.

Но кого же так прижали обстоятельства, что решился прибегнуть к столь оригинальной форме эпистолярного жанра? Послать такую анонимку только дурак догадается. Должен же понимать «патриот», что имеет дело с профессионалами: по этой бумажке с наклеенными полосками из газет эксперты рано или поздно доберутся и до автора?..

Прежде чем писать объяснительную записку, Сергеев мысленно проверил себя, может ли он поручиться, что Николай Рындин, в которого вложил столько доброго, не завербован германской разведкой? Оказывается, не может. Те, настоящие, шпионы, которых ему, Сергееву, уже доводилось ловить, внешне ничем не отличались от обычных советских людей. И лейтенант с пачками сторублевок, задержанный у соседки по дому Зинаиды Ивановны, и Гайворонский — командир диверсионной группы, сброшенный с парашютом, прибывший сюда прямо из гитлеровской разведшколы в форме лейтенанта Красной Армии, и тем более члены его группы, добровольно сдавшиеся председателю ближайшего колхоза, — Галя Верболес, ее напарники — Иванов и тот Петро, которого брали в степь показать место приземления, — все это обычные люди, внешне неприметные. Колька Рындин тоже выглядит обыкновенно и поведением своим не вызывает никаких подозрений, на передовой даже геройство проявил. И все же…

Сергеев пожалел, что в разговоре с Бирюковым был несдержан: держался тот сочувственно, но по сути был прав. Какой бы абсурдной ни показалась анонимна, отнестись к этому случаю следует серьезно.

Битых полтора часа Сергеев писал объяснение, вычеркивая все лишнее, приводил выдержки из протоколов следствия, изложил историю отношений Рындина с его бывшим наставником «дядей Володей» — Кузьмой Саломахой и Хрычом, не забыл и операцию «Универмаг», отметил, что, участвуя в вылавливании дезертиров, Рындин ни на минуту не отлучался от своих командиров… Как ни вычеркивал, получилось больше двух страниц, которые надо было еще перепечатать на машинке. Сдав второй экземпляр Бирюкову и получив «добро», с первым экземпляром и всеми материалами по делу Рындина отправился за час до назначенного срока на встречу с уже известным ему капитаном Мещеряковым. Кто может сказать, сколько продлится эта история и чем она закончится? Как еще поглянулась нелепая анонимка капитану? То обстоятельство, что резиденция его оказалась в штольне неподалеку от переправы, натолкнуло Сергеева на мысль повидаться с Верой… Собственная резиденция Сергеева была в том же «районе» — в «полосе жизни» вдоль реки на берегу Волги. В обрыве П-образная штольня, в ней — трехъярусные нары. Теперь это — казарма работников милиции, здесь же командный пункт.

До конца дежурства Веры оставалось еще минут двадцать, и Сергеев, прячась от обстрелов, медленно прошел вдоль реки, пробираясь к переправе, откуда не так далеко было и до подвала, где работал капитан Мещеряков.

Серая, в багровых отблесках гладь Волги, замусоренная плывущими по стрежню горелыми обломками, двигалась всей массой по своему извечному пути, и непонятно было, то ли свет пожаров отражался в тяжелой свинцовой воде, то ли это обагрила воду кровь тысяч сталинградцев, расстрелянных с самолетов, погибших под фашистскими бомбами, изрубленных осколками снарядов.

Кровь и страдания на улицах города, кровь и страдания на переправах, баржах, теплоходах, буксирах, лодках. Кровь и страдания в окопах героически гибнущих защитников волжского рубежа — все это вбирала в себя великая река и несла к исконному своему пределу — Каспийскому морю: море человеческого горя, оборванных судеб, слез… Невыносимо больно было видеть жуткие картины гибели людей на улицах превращенного в развалины Сталинграда, гибель теплоходов и барж, битком набитых ранеными и беженцами, на еще недавно торжественно-праздничной, сверкающей зеркальными бликами под солнцем, белыми крыльями чаек могучей реке-труженице, извечно занятой работой. Невыносимо было воспринимать родные, милые сердцу берега и плесы, где не раз встречал Сергеев утренние зори с прыгающим на легкой ряби поплавком, как враждебный водный рубеж, смертельно опасную преграду, преодолеть которую теперь можно было лишь с риском для жизни, своей и десятков, сотен других…