Мертвая зона (Повести) - Чехов Анатолий Викторович - Страница 34

Тот, кто все это пережил, позже с трудом мог рассказать о виденном. Раненые, волоча размотавшиеся бинты, ползли и ковыляли к борту. Плач, крики, вопли покрывали грохот разрывов. Немцы беглым огнем из нескольких орудий расстреливали в упор беззащитный теплоход.

Тоня Комова, прижав к себе старших девочку и мальчика, не двигалась с места: то, что происходило на палубе, парализовало ее. Оглянувшись, стала звать младшую, Женю, сидевшую у борта с соседкой по дому Ларисой Ткачук.

Из горящей каюты выбежал пылающий, как факел, человек, бросился за борт. Все, кто был у борта, посыпались в воду вслед за ним. Хладнокровно, как по мишеням в тире, немцы вели по ним огонь из пулеметов. Волга обагрилась кровью.

Обо всем этом ужасе Сергееву рассказала много позже Лариса — одна из немногих спасшихся женщин. При первых же выстрелах она увидела растерзанные взрывом снаряда тела старших детей Комова и его жены Тони, не раздумывая схватила младшую, Женю, и вместе с нею бросилась за борт.

В довершение всего появились «мессершмитты» и на бреющем полете стали добивать из пулеметов плывущих к берегу раненых, женщин и детей…

Только чудом оставшись в живых, Лариса с Женей кружным путем добралась до Ленинска, где жили ее родственники, поведала в районном отделении милиции о варварском расстреле немцами санитарного теплохода, попросила оставить пока девочку у нее: после двадцать третьего августа никто не мог бы сказать, остался ли в Сталинграде в живых каждый второй человек. Много позже Сергеев узнал от самого Комова, как тот нашел свою дочку.

Расстрел фашистами теплохода с эвакуированными и ранеными был лишь одной из трагедий, обрушившихся на город в эти сутки. В те минуты, когда Комов и Сергеев выходили из управления, Комов еще не знал о гибели жены и старших детей.

Едва они вышли на улицу, со всех сторон понеслись сигналы воздушной тревоги. Тяжкий, прерывистый гул все усиливался, давил на уши: на этот раз «юнкерсы» шли не звеньями и не группами, а сплошной массой, закрывая все небо. Их было так много, что казалось, померкло солнце.

Наши истребители завязали бои с «мессерами» прикрытия, захлопали зенитки, но слишком неравны были силы. Фашистские самолеты вал за валом с воем входили в пике, бомбили непрерывно. Город окутался дымом пожарищ, свинцовой мглой, освещаемой зловещими всплесками пламени. Горели дома, горели деревья, горело все, что только могло гореть, разрывы бомб слились в сплошной вибрирующий гул.

Застигнутые бомбежкой посреди улицы, Сергеев и Комов увидели, как над домом, в каких-нибудь ста метрах впереди, поднялась крыша и разлетелась на части. Стоявший рядом с этим домом двухэтажный особняк осел и скрылся в тучах пыли. Над мостовой взлетел огненно-черный фонтан разрыва, дым и газы наполнили улицу, вихрь огня взвился кверху, набрасываясь на соседние и без того горевшие здания.

Все, что видели в этом кромешном аду Сергеев и Комов, воспринимали словно нереальное, потустороннее, огненный разгул дробился на короткие сцены, выхваченные из дыма и пламени, связанные между собой лишь ощущением смертельного ужаса и сознанием жестокой необходимости пересиливать этот ужас, чего бы это ни стоило, сопротивляться, действовать…

Сергеев увидел, как какой-то старик спрятался за нагруженную тележку и остался там лежать, закрыв руками голову, рассеченную осколком. Девочка лет пяти стояла посередине улицы, прижимая руки к груди, и что-то кричала, но слов не было слышно. Из окон ближайшего дома стали вырываться языки пламени, клубы дыма заволокли улицу. В сотне метров от Сергеева на проезжую часть выбежала женщина с узлом за плечами, раздался свист бомбы, ахнул взрыв, и на том месте, где только что была женщина, задымилась свежая воронка, да в проеме окна повис на осколке стекла кусок окровавленного платья. Дым развеялся, и Сергеев увидел, что посередине улицы все еще стоит девочка с прижатыми к груди руками, от страха не в силах сдвинуться с места. Она была жива и невредима. Сергеев подбежал к ней, схватил на руки, тут же вернулся, передал девочку белой от испуга старухе, показавшейся в открытом окне подвала. Он не знал, куда подевался Комов, в это время раздался крик: «Помогите!» К Сергееву подбежали две женщины, с плачем указывая на горящий дом. Сергеев побежал за ними, на лестничной клетке всех остановил едкий дым. Задыхаясь и кашляя, взбежали на третий этаж, с трудом открыли дверь, подпертую изнутри упавшей вешалкой. В задымленном коридоре Сергеев увидел на полу старуху, прижавшую к себе ребенка. В комнате полыхал огонь. Вынесли обеих на лестничную площадку, затем вниз, в подъезд… Улица встретила их все тем же грохотом разрывов, воем и свистом бомб, криками о помощи.

«Где Ольга? Что дома? Да и есть ли дом?» — неотступно билась тревожная мысль.

У подъезда наконец-то увидел Комова. Тот, хромая, выводил из подвала какого-то старика.

— Ранен? Давай перевяжу…

— Не до этого. Пошли на переправу. Там труднее…

Немцы продолжали методично уничтожать город. На мостовой лежали убитые, валялись опрокинутые тележки, узлы с бельем. Стонали раненые. Ветер гнал между руинами клочья окровавленного тряпья. Город окутался дымом пожаров, свинцовой мглой. Разрывы бомб, освещая эту мглу багровыми отсветами зарева, слились в сплошной гул. Горели здания, деревья, пристани, вихри огня вздымались кверху, стелились по земле, набрасывались на раскаленные улицы. Люди, прятавшиеся в подвалах, гибли под развалинами…

Перебегая от укрытия к укрытию, обходя полыхающие жаром кварталы, Комов и Сергеев вышли наконец к переправе через Волгу.

Еще издали они увидели среди хаоса и разрушений девичьи фигурки занятых делом усталых, испуганных медсестер и санитарок в военной форме, перетаскивающих раненых на носилках от машин и подвод ближе к воде. Увидели Соню Харламову, Машу Гринько. Оли с ними не было… К переправе подъехали еще две машины, неизвестно каким чудом пробравшиеся через горевший город. Едва оба старших лейтенанта подбежали к ним, как снова раздалась команда «Воздух!» и вновь обрушился раздирающий уши вой сирен, тяжкие разрывы бомб, треск пулеметных очередей.

Сергеев и Комов принялись вместе с другими сгружать раненых, не обращая внимания на то, что творилось вокруг, таская на носилках беспомощных тяжеленных парней и мужиков, невольно удивляясь, как с такой работой справляются совсем не богатырского сложения девчата, усталые, напуганные бомбежкой, продолжающие работать несмотря ни на что…

Наконец-то Маша и Соня заметили появившихся на переправе старших лейтенантов.

— Глеб Андреевич! Павел Петрович! Живы?! Страшно-то как!..

— А вы Олю не видели?

— Не было ее здесь… Как только вы пробрались через город? Что делается!.. Нет больше Сталинграда!..

— Разве Оля не приходила? — снова спросил Сергеев, чувствуя, как мучительная тревога все больше охватывает его.

— Она же ушла еще утром… А вы разве домой не заходили?

Маша испуганно смотрела на Сергеева.

— Только сменился с дежурства, и сразу началась бомбежка. Не успел зайти. «Может быть, и дома уже нет?» — снова подумал Сергеев.

Но надо было работать. Переправа должна жить во что бы то ни стало, это самая важная артерия, связывающая сражающийся Сталинград с Большой землей.

Сергеев понимал, что этим, в сущности, вчерашним девчонкам-школьницам очень важно знать, что есть у них старшие командиры, опытные и знающие, способные защитить и поддержать в такой страшный день, наполненный ужасом разрушений, пожаров, увечий и смертей. А кто поддержит их, Комова и Сергеева, также теряющих родных и близких, отвечающих не только за свою жизнь?

— Что делать, девчата, надо держаться, — сказал Сергеев. — Вы перевязывайте, а уж эвакуацией теперь будем заниматься мы.

Подошла еще одна обгоревшая, побитая осколками машина, снова привезли раненых. У водителя черное, в саже и копоти, лицо, брови и ресницы обгорели, руки в ожогах.

Комов уже распоряжался возле самой воды, где в укрытиях раненые красноармейцы и женщины с детьми дожидались конца бомбежки. Чтобы подбодрить Машу Гринько, Сергеев сказал: