Порубежье (СИ) - Ветер Виктория - Страница 6

А вот тетка Стеша не перевертыш. Она только с виду строгая, а вообще добрая очень, как и жена Славена, Полюшка. Та вообще всех детишек любит и привечает, своих-то нет покуда. Вон Федора-то и счету, и письму научила и греческому учит. А Власу нет! Потому-что она де-е-евочка. И ей, Власеньке, это не сподобится! Домовушка так сказала! Но Власенька сама счету научилась, Федор помог, уж он-то ни в чем ей отказать не может. Девочка тепло улыбнулась мыслям о друге.

Давеча вон на болото по ягоду ходили с подружкой Софой, Власенька там бойко считала, даже дядька болотник подивился, как ловко у нее выходит! А вот дядька водяной насупился, так как надуть хотел тестя на пару мешков чего-то там, но всё мирно обошлось, болотник и так ему эту пару мешков отдал. Поговаривают, что дюже любит зятя болотник и очень боится, что вернет тот ему доченьку в один прекрасный день. И всё болото вместе с ним боится тоже.

Только непонятно, чего они там боятся? Видала Власенька эту Марысю, хорошая такая тетка, простая. Жемчуга речного Власеньке подарила, плавать научила, Власенька теперь как рыбина, полегче пацанов Степанидиных плавает и даже нырять до дна умеет! Только Софа лучше нее плавает и ныряет, но тут-то нечего завидовать: тетка Марыся Софочке мать родная, а дядька Вадик отец. Только вот живет Софочка у дедушки болотника, и то не в дому, а в избушке на берегу болота.

Одна из болотниц по секрету подружкам рассказывала (балаболки эти болотницы), как привезли трехлетнюю Софочку деду на болото. Тогда и имя другое у нее было, это дед ее Софочкой назвал в честь своей единственной и любимой людской женщины. Марысиной матери.

Это ж потом у тетки Марыси стало по трое-четверо деток рождаться, а в первый раз и ходила она долго, и родила точь-в-точь детеныша человеческого!

Только ма-а-аленькие перепоночки промеж пальцев на ножках. А на ручках и вовсе нет… Глазки синие-синие, как у дядьки Вадика, вот и всё сходство на этом с родителями. Зато дед как увидал внучку, аж прослезился. «Ну вылитая Софочка, лярва бессердечная… И меня тогда бросила, и ребеночка подкинула», — расчувствовался дядька болотник.

Как завороженные, слушали подружки, сидя на крылечке избушки Софиной, том, что на болото выходит, как привели родители трехлетнюю доченьку.

С рожденья девочка была слабенькой, кушала плохо, плавала вяло, а третью зиму вообще еле-еле пережила, всё всплывала в полынью, воздуху хватить свежего. Позвали речные хозяева Степаниду, и та сказала: «Как так получилось, это только богам ведомо, но родилась у вас почти чистая по крови человечка! Есть особенности малые, под водой может пробыть долго, но сие ей не обязательно и даже вредно́. И век ей отпущен недолгий, человеческий». Попереживали родители шибко, хоть и было уже к тому времени у них двенадцать детишек, но Софочка первая, да и детки как пальцы: какой ни отрежь — больно.

Дядька Вадик сказал: раз уж так боги придумали, пускай человечкой дочка век свой живет, неча в омуте иль в болоте сидеть!

Тетка Степанида к себе хотела Софу забрать, воструха с домовухой к себе, на выселки за кромку, но дед болотник бараном уперся: «Не отдам внучку! Пусть при мне живет». А чтобы из одной сырости в другую дитя не тащить, вот что он удумал: кликнул мужиков с села, благо сельские уже признавали кромешников. Еще, конечно, не так, как сейчас, что, бывает, и свадьбы гуляют вместе, но уже не дичились, как раньше. Мужики быстро избу срубили, болотницы мха натаскали, дедушка Мороз сам печку сложил.

Прям на краю болота избушка стоит, два крылечка у нее, два выхода: один в лес, другой прямиком в трясину, это, значит, чтоб родственникам ходить было сподручно. Даже домового пригласили, старого очень, разумного да нудного, из самой столицы. Но домовой доволен, Софа его слушается, поученьям внимет. Вот Софа тоже грамоту учит, хоть и девочка! Но воструха говорит, ей, Софе, надо, судьба ее высо́ко занесет.

Так вот и живет подружка в избушке, уж чуть боле пяти лет будет. Болотные за ней присматривают, дед балует, домовой столичный премудростям всяким учит.

Еще всего девять годков ей сравнялось, но по хозяйству лучше Власы управляется, не только с печкой и горшками, но и посолить-повялить нет ей равных. В село не любит ходить подружка, нет, не обижают их там, скорее наоборот, привечают, особенно Софу с ее красотой яркой. Только Софа не охоча до гуляний деревенских. Ей бы с книгой посидеть или сказы да былины послушать.

Тоже черноволоса она, как и Власа, но у Власы волосы колечками вьются, лицо круглое, на щечках и подбородке ямочки, улыбка постоянно до ушей растягивается. У Софы волосы прямые, гладкие, как шелк, глаза огромные, синие, черты лица тонкие, улыбается едва-едва, держит себя скромно. Но характер железный. Слышала не раз Власа, как эта мелкота своих болотных родственников к порядку строила. И без злости всё это, одним авторитетом, так сказать!

Надо будет и вправду до Софы забежать, позвать на реку, родителей ее проведать да вместе поплавать. Сельские еще не купаются, холодно, но им-то с подружкой можно на втором омуте у дядьки, там вода даже зимой теплая, мыльня там у водяника…

Марыся — она не любит, чтоб теткой ее звали, — реку и дно в порядке держит, вода чистая, дно мягкое, омутов всего два, там, где их с дядькой Вадиком жилье. Местные уважают, не лезут в омуты. Конечно, кому понравится, что к тебе в избу влезут, да еще бардак будут учинять?

Утопленников в реке Полисти нет, аж и забыли местные, когда последний утопленник тута был. Наверное, старый барин Лисовский, и то не оставила его в реке Марыся.

Про девок и говорить нечего: до смеху бывает, если и взбредет какой дуре тут топиться, вот уж ее с реки гонят так, что по воде как посуху на берег летит несостоявшаяся утопленница. Это если еще тетке Марысе не попадется, та вообще все космы повыдергает.

Ревнива больно жена у водяника, не терпит в реке никаких ни баб, ни молодок, ни деток (упаси боже, со своими бы справиться). Рыбу там половить, лошадей искупать или самим окунуться — это пожалуйста, но задерживаться, тем паче оставаться, нечего!

Хотя сама Марыся нет-нет да засматривается на мужика одного, Бьерна, что лодии свои по реке водит. Так, без срама заглядывается, любуется просто. Да и сам Борис (так его официально величают с тех пор, как крещеное имя принял), даром что к новому богу в храм ходит, никогда не забывает и речным хозяевам требы положить. И даже для морского царя передать.

Говорят, что жена у этого Бориски — местная боярыня и что эта боярыня чуть было водянику не досталась. Это еще до Марыси было, но Борис, тогда еще Бьерн, прям из лап у Вадика ее вытащил и сам женился. Вот как. С самим водяником не побоялся поспорить. Здоровый мужик, крупный, лицо как топором тесано, и старый…

Власенька вздохнула, вот Федор ни с кем из-за нее не спорит. Просто один раз сказал — прибью любого. Как отрезал.

А вот жену Берна (его на выселках так и величали, Берном, а еще урманином) Марию Гавриловну Власенька всего дважды видела, и то издалека. Маленькая, худющая, как только троих парней мужу родила, а сейчас дочь носит. Воструха говорит, что дочь, она всё знает. Тот раз Мария на выселки приходила, к вострухе, Степанида привела. Уж больно барыня за мужа тревожилась. Как ушел на своем корабле в Сине море, так и нету вестей аж три месяца.

Вот и крылья мельницы показались. Девушка остановилась, пригладила выбившиеся из-под очелья черные кудряши, поправила сарафан и степенно двинулась к мельнице.

— А вот я тебе говорю, будет! — Старый мельник решительно передвинул резную фигурку на доске в коричневую и янтарно-желтую клеточку.

— Бу-у-удет, бу-у-удет! — передразнил его партнер по заморской игре в шах-и-мат, водяник. — Я что, спорю с тобой? Конечно, будет, и так вон уже лет эдак пятнадцать хрупкий мир держится, окрепло царство-то, жирка накопило, вот и точат зубы всякие соседи. Я съел твоего коня, мельник…

Водяной состроил такую рожу, как будто взаправду съел ладную пегую кобылку мельника и чуть-чуть о том сожалеет.