Порубежье (СИ) - Ветер Виктория - Страница 2

****

* — скопец

Если женщина что-то просит,

надо ей это обязательно дать.

Иначе она возьмет это сама.

к/ф «Человек с бульвара капуцинов»

Лешак местного бора считался среди кромешников хозяином крепким, нраву хорошего, веселого, и самое замечательное — свободным! Не считать же маленькие грешки с местными бабами, тем более те и сами не прочь?

Но как вот такого нахала кобелячего остепениться заставить? Эта дума не давала покоя перевертышу Марфуше. Когда любовь коварная вползла в ее сердце — она и сама не помнила. Может, года два минуло, как дунула золотой пылью на нее, Марфушу, маленькая проказница Леля, дочь весны Лады, может, и побольше. Но лешак нравился. Привлекал, голову кружил иногда, а сам и не замечал вовсе.

Правда, пироги всегда знатные выходили, если лесной хозяин в гости настропалялся.

Леший, конечно, и сам не без глаз, заприметил интерес молодухи, но понял по-своему, привалить на кочку попытался. Марфуша быстро матерой волчицей обернулась и пояснила лешаку нахальному, что есть порядочная баба, а что гулящая. Лешак неделю из логова тогда не показывался.

Но и капля камень точит, и стал больше и больше задумываться лешак, что если не терем ставить, то хоть избу добротную. Да привести в нее хозяйку справную, Марфу. Будет она ему пироги печь, бороду чесать да сказки сказывать. А он, лешак, в сытости и довольстве жену держать будет, в любви и холе. Там, глядишь, и лешачата пойдут, славные, и лес в порядке держать полегче будет!

По весне аккурат подкараулил леший старую Аведу, большуху перевертышей, условился с ней, а как снег сошел, пожаловал к перевертышам сговариваться насчет Марфы.

***

Скрипят огромные колеса арбы, треплет степной ветер полог крытой повозки. Старший в караване, купец с греческим именем Константин, красивый мужчина, статный, черноволосый, с аккуратной черной бородкой и вечно смешливыми глазами, поначалу всё предлагал им пересесть на более привычную для здешних дорог телегу. Айгуль отказалась наотрез. Это их арба. Эта арба, огромная собака, что пасла овец, немного пожитков — вот и все, что осталось от огромного отцовского стана.

Она поняла речь купца сразу, как тот слова ни коверкал, но было понятно. Прижала к себе покрепче братиков, Русланчика и Тимура, и отчаянно замотала головой. Уже день они едут с караваном и никуда перебираться не будут. Хоть и не очень удобно тут, но свое, родное, с детства привычное.

Потом сняла подвеску с виска, ту, что из литого серебра искусно сделана.

— На, бери! — сказала по-русски.

Айгуль выучила эти слова одними из первых. Росичи подходили, давали хлеб, мясо, даже мед в сотах для братиков. И говорили: «На, бери».

Еще говорили: «Девка». Поначалу Айгуль думала, что это слово означает «рабыня». Скоро поняла, что нет, не рабыней она едет в караване, или, как тут говорят, обозе. Никто не бил, не сильничал, не надели на нее ошейника, и никто не охранял и не препятствовал побегу. Да и бежать-то она не пыталась. Во-первых, братики. Во-вторых, куда?

Купец тогда подвес взял, не поглядел даже, знаками приказал снять все украшения, сложил их в кошель, что-то сказал, типа, что так сохраннее и соблазнов меньше некоторым, и убрал за пазуху. Айгуль не слушала. Что ж, если это цена их жизни, это очень хорошая цена.

Девушка поправила одеяло из мягкого войлока, укрывая младшего. Они, братики, даже во сне не могут находиться в покое. А уж когда не спят… Вот только сутки прошли, как избежали они позорного плена, а быть может, и смерти, а эти два маленьких шайтанчика уже носились по всему каравану вместе со своим сообщником, крупным щенком по кличке Карай, и строили разные проказы.

Росичи, когда слышали имя пса, качали головами, а смышленый Русланчик сказал, что на русском слово «карай» обозначает «казнь» или «месть».

Айгуль это понравилось. Хороший знак. Месть. Они обязательно отомстят, ее братики. Она их вырастит, всю жизнь положит, будет коровники чистить у этих росичей, но братиков вырастит, и они отомстят.

Когда напали на их стоянку, Айгуль получила выволочку от матери за то, что не смотрела за младшими братьями. Тимур и Русланчик, последние дети и единственные сыновья батырхана, удрали на реку. У старшей жены батырхана тяжелая рука, и лучше где-нибудь трусливо переждать ее гнев, например в ворохе ветоши, который неизбежно скапливается на стоянке. Потом женщины ветошь мелко порвут, помнут и набьют валики и жесткие, но долговечные подушки для сидения. Оттуда, из этой кучи, девушка всё и видела.

Как Багатур, доверенный соратник отца, вошел в шатер и вышел уже с окровавленным ножом. Тут же откуда ни возьмись появились люди в гяурской одежде, много кричали, много убивали, собрали весь скот, из людей не оставили в живых никого.

Бросили на месте побоища одежду и оружие росичей, Айгуль узнала это оружие и кафтаны. Еще два дня не минуло, как гостил у них русский купец Константин, щедро поделился солью, за которой ходил с караваном, одарил детей вкусным сладким медом в прозрачных сотах, отца оружием, а его жен красивыми платками. Айгуль, которая подглядывала за гостями через занавеску с женской половины шатра, тогда ничего не досталось, не по возрасту и не по статусу подарки от мужчин получать.

Потом этот ужас. Хаос, крики, кровь. А потом тишина зловещая, как казалось, бесконечная.

Айгуль ходила среди мертвых как привидение.

Обрывки одежды. Рассыпанные женские бусы. Островерхая шапка шамана, с собольим мехом, позабытая, в пыли валяется. Янтарем разлитая лужица меда. Над ней кружатся осы, тоже хищники, как гяуры, сами мед не делают, зато до чужого охочи. Айгуль в бессильной злобе шуганула ос.

Что делать теперь? Почему-то не было слез, отчаянья. Айгуль вспомнила, как рыдали женщины и царапали себе ногтями лицо, когда привозили их убитых мужей. Или когда уходили в мир иной их дети. Да она и сама долго плакала и причитала в прошлом году, когда навсегда ушла в иной мир бабушка, мать батырхана, почтенная Селим. Айгуль не по возрасту и положению было оплакивать покойных вместе с другими женщинами, но бабушка отдельно распорядилась в своей последней воле, и ее допустили.

А сейчас нет. Единственное, что она чувствовала, это тугой комок злобы где-то в районе солнечного сплетения, там, где, как говорил шаман, живет душа.

Значит, злость гнездится в душе? Или… Айгуль оцепенела на мгновенье. Она умерла! Точно, она умерла, и поэтому нет слез! Она просто саух, призрак. Девушка подняла к небу руки и рассмеялась неестественным грубым смехом.

Наверное, она лишилась бы рассудка и так и осталась призраком в степи, если бы не услышала слабое поскуливание.

Под старой арбой, заваленной хламом, среди потрепанных шкур и тюков дешевой ткани, на которые не позарились гяуры и предатели, замаскировавшись похлеще степных ящерок-хамелеонов, притаились Русланчик и Тимур. Младшие братики! Сорванцы-безобразники, маленькие шайтаны. Из глаз Айгуль наконец-то брызнули слезы, слезы счастья. Они живы, кровиночки. И она, стало быть, жива.

Братики, старшему из которых исполнилось десять, а младшему шесть, смотрели без испуга, как-то очень по-взрослому спокойно и решительно, только побелевшие в судороге пальцы зажимали изо всех сил пасть большому щенку пастушьей овчарки…

Откуда-то пришла отбившаяся от воров кобыла с жеребенком, подошла к Айгуль и ткнулась бархатными губами в ладошку. Девушка погладила лошадь между ушей, успокаивая и ее, и себя.

С помощью братиков кое-как собрали арбу, впрягли в нее лошадь и поехали по следам, оставленным телегами росичей. Степь разливалась травами, но огромный караван с телегами, груженными солью, не мог не оставить следов. Всю дорогу Айгуль молилась, чтобы не сбиться с дороги, чтобы не пропал след и чтобы хватило воды. Вода закончилась через день. Айгуль сама не пила почти сутки, оставляла младшим. Потом пролетела над головой чайка: река! Скоро река, и уже показался хвост каравана, но захрипела лошадь. Все дружно, не сговариваясь, слезли с арбы, быстро освободили кобылу от повозки и пошли пешком. Айгуль решила, что они пойдут сами, рядом с лошадью, пусть даже на ощупь, но догонят этот караван!