Цветы Эльби (Рассказы, сказки, легенды) - Юхма Михаил Николаевич - Страница 21

Вышла в сад и спряталась в кустах. В ту пору Атл прогуливался по саду.

«Какой он красивый, статный, — обрадовалась Касьпи, выглядывая из своего укрытия. — Такого и полюбить не грех».

Заметила служанка радость на лице Касьпи, да и шепнула ей на ухо:

— Такой красавец — и погибнет! Жаль…

— Что? — удивилась Касьпи. — Что ты сказала?

— Что слышала, — отвечала служанка, — кому на пиру веселье, а кому слезы. Погубят молодца по цареву указу, умрет он после первого кубка.

Белей цветка степного стала Касьпи.

«Нет, нет, — подумала она с ужасом, — он не должен погибнуть».

А тем временем гости уже собирались на пир. Пришли и чувашские воины. Тогда-то и подбежал к Атлу хунский мальчик и поманил за собой.

— Куда, зачем? — спросил Атл.

— Разве сокол боится воробья? — ответил мальчик. — Ступай за мной.

Удивился Атл и пошел за ним по песчаной дорожке в сад. Там он увидел прекрасную девушку и сразу догадался, кто она.

— Здравствуй, — сказала Касьпи, — я ждала тебя, Атл.

— Здравствуй, — ответил Атл, опустив глаза. — Пусть любуются тобой звезды. Чем я заслужил такое счастье?

— Дикий голубь, если пожелает, может каждый день любоваться цветком, одиноко растущим в поле.

— О, — сказал Атл, — ты так же мудра, как и прекрасна. Твое имя означает вечернюю зарю. Разве заря может быть одинокой?

— Да, — вздохнула Касьпи, — если солнце не захочет взглянуть на нее.

— Сколько звезд, больших и малых, посылало ей свои лучи?

— Я ждала солнца.

— Когда же оно появится?

— Уже появилось.

— А не дала ли заря имя этому солнцу?

— Атл, — ответила девушка и зарделась, точно алый цветок.

— О боги, — прошептал юноша, — разве можно взвалить на одного человека сразу столько счастья.

— Солнце мое, — тихо сказала Касьпи, — беда за счастьем ходит, а ненависть за любовью.

Ничего не понял Атл, лишь молча смотрел на девушку. И тогда рассказала Касьпи о нависшей над Атлом беде.

Поблагодарил молодец красавицу и поспешил к своим баторам. В ту же ночь покинули они хунский город.

Но как ни старался Атл — не мог успокоиться. Все о царевне думал. Понял батор, что полюбил добрую красавицу, которая спасла его от верной гибели, и рассказал обо всем своим друзьям.

Те сразу же остановили своих чудо-аргамаков и поскакали обратно. Въехали в город — и ко дворцу.

Недаром говорят, любящее сердце — вещун. Касьпи стояла у окна своей горницы, будто знала, что вернется ее возлюбленный. И как только увидела Атла под окнами, спрыгнула прямо к нему в объятия. Ни отца не спросила, ни матери. Только сказала:

— Я с тобой, Атл!

Узнав о побеге дочери, разгневался царь и выслал погоню.

Лучшие воины хунов помчались вдогонку за чувашами. Но не посмели они поднять меч на баторов, спасших их от врагов. Постояли, поглядели вслед конникам и повернули назад.

— Как я счастлива, что мы вместе, — шептала дорогой Касьпи.

— И я счастлив, — отвечал ей Атл.

Но недолгой была их радость.

Плохая весть скакуна обгоняет.

Еще не прибыл Атл к своему царю, а хуны уже известили того о случившемся и пригрозили местью. А на храброго Атла возвели напраслину: будто воин он плохой, долга своего не выполнил, да еще дочь украл.

Схватили Атла царские слуги и заточили в темницу.

Атл надеялся, что образумится царь, поостынет и рассудит, кто прав, кто виноват.

Но проходил день за днем. Бедный Атл с товарищами все томился в сыром подземелье. А красавицу Касьпи заточил грозный отец в башне. Плакала Касьпи, все глаза выплакала. Слезы ее лились ручейком, и где-то далеко образовалось из них соленое море, которое назвали Каспийским.

Храбрый Атл тоже не стерпел позора. И попросил он светлое солнце:

— Помоги мне, солнышко, выручи. Сделай меня быстрой речкой, потеку я по долам, по лесам в ту сторону, где живет моя ласточка.

И тут не оставили Атла друзья.

Обратился Атл в великую реку и помчался в сторону хунской земли, а его товарищи понеслись вслед за ним. Потому-то река Атл, то бишь Волга, не одна течет, а с тридцатью тремя притоками.

…Дед умолк, пососал трубку и посмотрел в сторону речки Карлы.

— И Карлы был другом Атла, вот он и сейчас торопится к Волге.

Над рекой клубился сизый туман, и мне подумалось, прошли века, а человек мало изменился — так же любит и ненавидит, горюет и радуется.

— Когда-то, — сказал Ендимер, улегшись в тенечке, — в этих местах жил богатый пахарь Актар. Было у него три сына и дочь — Савдеби.

— Старинное имя, — заметил я.

— Правда тоже старинная, с человеком родилась. Не перебивай.

Так вот — Савдеби… Сыновей старик не баловал, бывало, завалит работой, дохнуть некогда. Помощников себе готовил: не охотятся, так лес корчуют. А придет страда, с утра до ночи в поле. Хозяйство выросло большое, дом, что крепость, на каменном фундаменте, а вокруг городьба из дубовых кольев. Птицы и те редко залетали на подворье. О людях и говорить нечего… Скрытно жил старик, с деревенскими не водил дружбы.

Так жил он, горюшка не знал. Иногда лишь вспомянет об умершей жене, запечалится, да не надолго. Глянет на дочь, посветлеет: вся в мать — красавица!

Ничего не жалел для Савдеби, терем ей выстроил, особняком банька. А братья завели для нее семьдесят семь гусей и уток, чтобы, значит, не скучала.

— Живи, сестричка, копи пух на перины. На приданое.

Жених-то у нее уже был, Тимеккей, из соседней деревни.

Вот пришло время помирать старику. Схоронили его чин чином, по старым обычаям. Сороковины справили. Еще недельку кручинились, а потом будто прорвало братьев — стали они что ни день пить-гулять. Нагрянут в деревню, затеют драку, мужиков побьют, девок на усадьбу умыкнут, опозорят… Не было с ними сладу.

Тяжко стало Савдеби от такого житья, стыдно перед людьми, перед женихом своим, Тимеккеем. Станет ему жалиться, а он ей:

— Уйдем, — говорит, — брось их, охальников. Не место голубке в вороньем гнезде.

Она смолчит да заплачет. Уйдешь, братья и вовсе дом разорят. И так уж все прахом идет.

Невтерпеж и людям стали их бесчинства. Собрались как-то самые отчаянные, бросились вдогон братьям, пленниц отбили, чуть самих не взяли. Ворота спасли разбойников. Ворота те на запорах, огорожа высокая, не перелезть. Стали, топчутся.

Братья тем временем разожгли на дворе костер, стали смолу варить, к осаде готовиться.

Увидела это из окна Савдеби, а еще жениха своего, что первым на ворота вскарабкался. Испугалась до смерти. Ведь не пощадят никого братья, смолой обварят, изуродуют. Подумала так и потайным ходом пробралась к сельчанам: «Пропадай, мол, богатство. Лучше бедно жить, да в чести у людей». Про смолу рассказала: «Уходите, худо вам будет!»

— Нет, — сказал Тимеккей, — ежели уступим, тогда нам и вовсе житья не станет. Веди нас потайным ходом. Не бойся, плохого не сделаем, отведем братьев в село, пускай судят их по закону.

Страшно стало Савдеби, горько за братьев, однако ж как говорится: кровушка родная, а совесть своя. Провела она сельчан на усадьбу тайком, да не тут-то было: не дались братья добром, схватились за топоры. В драке-то двое из них погибли, а третий, младший, пощады запросил — тем и спасся. Посадили его в амбар до утра, до суда мирского, а ночью он доску в стене выломал да в глухой лес удрал. Там и бродяжил год ли два, пока не забылись обиды и люди позволили ему вернуться.