Восточная война (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 21

- Ты чего?

- Кто и когда тебя завербовал?

- Что? Ты рехнулся!?

- Кто и когда тебя завербовал? – Холодно повторил он свой вопрос. – Сидеть! – Рявкнул Петр, когда Изабелла попыталась встать с самым возмущенным и обиженным видом. – Руки держи на виду.

- Ты совсем ума лишился? – Испуганно прощебетала девушка. – Что ты творишь?

- Кто и когда тебя завербовали?

- Я не понимаю, о чем ты! Сумасшедший!

- Ты каждую нашу встречу расспрашиваешь о службе. Тебя интересует, как будто бы все. За что я отвечаю, с кем служу, куда хожу. Даже фамилии и имена нижних чинов.

- Но мне правда, интересно, - извиняющимся тоном произнесла Изабелла, сквозь слезы. – Дурак! Я же интересуюсь тобой и твоей жизнью. Стараюсь быть ближе. А ты что творишь? Еще стрелять начни.

- Дернешься – начну, - холодно произнес Петр.

- Ты действительно рехнулся! – Размазывая слезы по лицу воскликнула эта красивая женщина. – Не хочу тебя больше видеть! Придурок! Уходи! Проваливай! Выметайся отсюда!

Петр от такой реакции несколько опешил. Не так он себе представлял поведение вражеского шпиона, пусть и женщины. В его воображения она должны была легко «расколоться» при первой угрозе и либо умолять о пощаде, либо напасть. А тут… она выглядела такой искренней… такой возмущенной… такой испуганной... Поэтому, чуть помедлив, он убрал пистолет в кобуру, не ставя, впрочем, на предохранитель и не защелкивая клапана. Раздраженно скрипнул зубами и молча пошел на выход.

Уже около двери нервное напряжение дало о себе знать, и он чуть покачнулся. Бум. Ударился в дверь перед его лицо небольшой дротик с пушистым оперением. Как раз на уровне шеи.

Мгновение. Резкий разворот. И выстрел. Выхваченный из кобуры пистолет оказался у него в руке так быстро, что он и сам не успел этого понять. Чисто на рефлексах.

Изабелла вскрикнула. И, уронив духовую трубку с еще одним дротиком, отшатнулась к стене, прижимая свежую рану на правой руке. Он попал. Попал! Никогда хорошо не стрелял навскидку, а тут попал! Дама немного постояла, прислонившись к стене, да и сползла на пол.

Петр подошел, оттолкнул ногой подальше трубку с дротиком. Потом пройдя к окну, открыл его и сделал несколько выстрелов в воздух, привлекая внимание. Минута или две. И он увидел бегущий отряд уличного патруля полевой полиции.

- Сюда! Скорее! Четвертый этаж! – Крикнул он им, помахав призывно рукой. После чего направился к двери, чтобы их встретить.

- Тварь… - прошипела Изабелла. – Ненавижу!

- И за что же, скажи на милость?

И она сказала. Отрывисто и зло, поведав как она презирает и ненавидит и его, и всех остальных русских, что так обошлись с ее родной Польшей. Что залили кровью восстание и развешивали юных девиц на столбах.

- Была повешена только одна, - возразил Петр, который понял, к какой истории апеллирует его бывшая любовница.

- Но она была такой юной!

- Она пыталась застрелить генерала!

- Она не перед твоим окном раскачивалась на ветру. Я видела все. И как ее схватили после выстрела. И что кричали. И как ее без суда вздернули на столбе. Закрываю глаза и вижу, как она дергается и извивается, задыхаясь. Как она расцарапывает себе горло в кровь, пытаясь освободиться от веревки. Руки-то ей не связали. Ее последнюю судорогу. И струйку мочи, что потекла у нее по ноге на брусчатку… а потом скрип веревки от того, что ее трупик качало легким ветерком... жуткий, выматывавший мне всю душу. Я чуть с ума не сошла! Ненавижу! Твари!

Петр промолчал. Ему нечего было возразить. Для той, совсем юной особы, каковой в год последнего польского восстания была Изабелла, не самое приятное зрелище, мягко говоря.

Застучали в дверь. Петр тяжело вздохнул и пошел открывать.

- Господа, - кивнул он нарисовавшимся за дверью сотрудникам полевой полиции. – Петр Ильич Кузьмин. Обермичман[1]. Нахожусь в увольнении. Заподозрил в подруге излишний интерес к службе. Поругались. Попытался уйти. Она напала. – Произнес он и кивнул на стрелку, все еще торчащую в двери. – Применил оружие.

- Она жива? – Сразу схватив суть, поинтересовался командир отряда.

- Должна. Я ранил ее в руку. Следуйте за мной. – Произнес Петр и, после кивка командира полевой полиции, отправился обратно по коридору ведя их к «поверженному противнику».

От двери ее было не видно. Поэтому ни Кузьмин, ни приглашенные им бойцы не могли видеть, как, превозмогая боль, Изабелла встала. Прошла в комнату. И подготовилась их встречать.

- Стоять! – Рявкнула она, удерживая левой рукой пистолет Люгера. Причем раненой рукой, висящей плетью, она дрожащими пальцами держала еще один снаряженный магазин. – Руки вверх!

- Не дури! – Воскликнул Петр.

- Мне терять нечего! Все равно – или петля, или расстрел. Ну! Руки вверх! Вот. Молодцы мальчики. А теперь медленно проходим в ту комнату. Да-да. Правильно. Руки не опускаем.

Она подошла к дверному проему, ведущему в комнату, куда она их всех загнала. И замешкалась на несколько секунд. Правая рука была ранена и почти не функциональна. Закрыть ею дверь она бы не сумела. А перекладывать пистолет из левой в правую – опасно. Впрочем, задумываться, как оказалось, тоже опасно. Петр, стоящий ближе всего к ней, шагнул и взмахнул рукой, стараясь подбросить ее пистолет вверх. Прогремел выстрел. И пуля ожгла Кузьмину правое плечо. Но было уже поздно, потому что «с левой» он «зарядил» Изабелле прямо в подбородок, роняя на пол…

В помещение комендатуры вошел полковник Имперской безопасности, находясь в прекрасном настроении. Новость о взятие шпионки его сильно порадовала. Как и довольно быстрое «пробитие» ее и выяснение личности. Сделали большое фото. Отправили аппаратом Корна фототелеграмму в столицу. Суток не прошло как им пантелеграфом передали досье на нее. Изабелла Юрьевна была хорошо известна Имперской безопасности как активистка, сторонник независимости Польши, причем, сразу в границах Речи Посполитой, и ярый русофоб. И вот – результат.

Севастьянов окинул взглядом помещение. Отметил дежурного. Телефониста. Четверых бойцов охраны. Искомую дамочку в изрядно потрепанном виде, находящейся за решеткой «обезьянника». Да морского обер-офицера, что сидел на стульчике рядом и, кажется, минуту назад беседовал с ней.

- Пострадавший? – Кивнув на обер-офицера, спросил Севастьянов у дежурного.

- Так точно. Петр Кузьмин. Обермичман. Извольте, - произнес тот и передал папку полковнику. Его дело.

- Господин полковник, разрешите обратится? – «Подал голос» вставший со стула Кузьмин.

- Обращайтесь.

- Я понимаю, Изабелла враг. Как и то, что ее казнят по закону военного времени, как шпиона. Но она была мне очень близка. Поэтому я прошу вас разрешение проститься с ней перед казнью и забрать тело для погребения. И, если это, конечно, возможно, расстрелять ее, а не вешать.

- Хорошо, - кивнул Севастьянов после долгой… очень долгой паузы, в ходе которой он рассматривал этого парня, обдумывая что-то свое. А потом, повернувшись к дежурному, продолжил. – Эту в кабинет. На допрос. А господина обермичмана попросите задержаться. Возможно потребуются его показания или пояснения.

- Слушаюсь. – Щелкнул каблуками дежурный.

Полковник Имперской безопасности с вежливой улыбкой кивнул Петру и спокойной, непринужденной походкой отправился в штатный кабинет для допросов. Следом туда ввели даму. В наручниках на заведенных за спину руках. И, не снимая их, усадили на табуретку.

Севастьянов листал досье Кузьмина, напрочь ее игнорируя. Словно это надменной особы, смотрящей на него с нескрываемым пренебрежением, и не было здесь. Наконец, он захлопнул досье и, широко улыбнувшись своей визави, произнес максимально елейным тоном:

- Ну что, кошка драная, жить хочешь?

- Вы держите меня за дуру? – Повела бровью Изабелла.

- Нет. Я хочу предложить тебе жизнь.

- Спасибо, не надо.

- Но почему?

- На одной чаше весов быстрая казнь. Расстрел или повешенье. В любом случае это не займет больше десяти минут. На другой чаше – долгая казнь через смерть в мучениях на исправительных работах. Долго я там не протяну, но лет пять страданий у меня будет точно. Не равнозначный выбор.