Тайна трех подруг - Королева Лариса Анатольевна - Страница 1

— Ма-ма! Ма-ма! — хрипло и глухо звала в ночи старшая сестра.

Младшая, проснувшись от этого зова-стона, не решаясь ступить на пол и преодолеть тот метр, что отделял их кровати, жалась к мягкой спинке изголовья и испуганно причитала:

— Женька, проснись! Ты чего, а? Жень-ка-а!..

Наконец старшая сестра вздрогнула всем телом, словно стряхнув с себя пелену страшного сна, и открыла глаза.

— Ты чего? — тихонько прошептала Светлана. — Мама приснилась, да?

— Ты знаешь, даже не приснилась… Я будто почувствовала ее. Вроде тут прямо стояла. — Евгения приподнялась и указала рукой на коврик между кроватями. И тут же застонала: — Ой, как руки затекли…

— Оттого тебя кошмары и мучают. Всегда так бывает, когда руки за голову заложишь. Надо просто лечь как-нибудь по-другому и постараться снова заснуть. — Света старалась говорить спокойно и рассудительно, но голос ее предательски дрожал, выдавая страх и отчаяние. Ей совсем не хотелось, чтобы сестра тотчас же заснула и оставила ее одну в темноте этой тревожной ночи. — А она не приглашала тебя пойти с ней?

— Нет, просто стояла и смотрела.

— Это хорошо, что не звала. А то знаешь, есть такая примета… Ну, ты знаешь… Зря мы все-таки не забрали маму домой. Как-то не по-людски получилось. Наверное, она обиделась.

— Не начинай опять. Сама же прекрасно понимаешь, что нам вдвоем было не справиться. Кто бы нам гроб затащил на шестой этаж, а потом снес вниз по лестнице!

Света только сейчас догадалась дернуть за металлический шнурок «ракушки», и комната озарилась розовато-сиреневым светом, вмиг расставившим предметы на свои места и изменившим их очертания. Теперь все вокруг выглядело уже не расплывчатым и загадочным, а родным и знакомым. И брошенный на спинку кресла махровый халат с узкими длинными рукавами не казался больше съежившейся женской фигуркой, и приоткрытая дверца платяного шкафа стала снова просто полированной доской, а не черной крышкой гроба.

Света спрыгнула с кровати и, только приподняв край Женькиного покрывала, робко спросила:

— Можно я к тебе? — словно боялась, что ей откажут в праве прижаться к единственному оставшемуся у нее в этом мире родному человечку. Не дожидаясь ответа, юркнула в постель и уткнулась холодным и мокрым, как у здорового котенка, носом в теплое и гладкое плечо сестры. — Совсем мы с тобой теперь одни-одинешеньки.

— Мы вдвоем, — возразила Евгения, — а вдвоем уже не так страшно. Спи, зайчонок, не бойся, проживем. — Она повернулась на бок, обняла худенькое тело сестренки, посмотрела в сторону светильника и решила, что лучше его до утра не выключать.

Три дня назад их было трое. А сегодня маму они похоронили. Прямо из больничного морга отвезли на кладбище и там простились с ней, всего лишь несколько минут постояв у обитого бордовым бархатом гроба, пока его не накрыли крышкой и не принялись торопливо заколачивать, чтобы потом так же быстро засыпать влажной землей. И присутствовали при этом окончательном прощании только чужие им люди: водитель нанятой машины, двое мужиков, вырывших могилу, одна мамина сослуживица да соседка баба Клава.

Последняя руководила и похоронами, и поминками. Если только можно было назвать поминками скромный обед, на который собрались лишь семь особ женского пола и самого разного возраста: сами сестры, их подруги Наташа и Алина, мамина коллега Вероника, соседка баба Клава, ее дочь Нина и внучка Настя.

Нина готовила еду в квартире Смирновых и удивилась, что с кладбища они вернулись так быстро: она и на стол накрыть не успела. Рисовую кутью с медом и изюмом, салаты и нарезки, пирожки, испеченные накануне бабой Клавой, расставляли в зале на столе все вместе, обмениваясь тихими просьбами и советами. А потом опять-таки скоренько женщины и девочки, без скидок на возраст, выпили по три рюмки жесткой водки, произнесли несколько прощально-поминальных слов в адрес ушедшей и скупо-утешительных — ее дочкам. И чужие разошлись.

Действительно, все произошло как-то скоропалительно и скомканно: и похороны, и поминки. Наверное, трагическая гибель молодой женщины, после которой полными сиротами остались две дочки, должна быть обставлена более торжественно. По крайней мере, им так казалось.

В суете и беготне по инстанциям, в страхе сделать что-то не так, как полагается в таких случаях, в растерянности от горя и собственной беспомощности, девочки не успели еще толком осознать, что же произошло. Они и поплакать-то как следует не имели возможности. И только когда все разом ушли и сестры Смирновы, закрыв дверь, остались наедине со своей бедой, они наревелись до полной невменяемости и заснули, разморенные водкой и слезами. Пробуждение было тяжким. И не только ночное.

Утром Евгения проснулась от шума льющейся воды. Свет в комнате уже не горел, а сестры рядом не было. Женька отвернулась к стене и, завернувшись в покрывало, как в кокон, бессмысленно уставилась в переплетение красных и синих линий коврового узора. Ей не хотелось вступать в новый день. Она не знала, с чего его начинать.

— Вставай, лентяйка, нельзя залеживаться в постели, а то малокровие разовьется. Тем, кто встанет спозаранку, бог подарит по баранке, — певучим голоском произнесла Светлана. — Завтракать идем!.. Или вам, госпожа, кофе прямо в постель?

Дремлющая девушка перевернулась на другой бок и увидела сестру в кухонном фартуке, надетом поверх бридж и майки. Старшеклассница была уже аккуратно причесана и, похоже, даже слегка подкрашена. Сегодня она играет роль мамы, поняла Женька и проворчала:

— Терпеть ненавижу завтракать.

— Давай-давай! — затормошила Светка сестру. — Я тебе яичничку сварганила. Вставай скорее, пока она еще тепленькая.

— А чего яичницу-то? — продолжала ворчать полусонная студентка, накидывая халат и шаря по полу ногой в поисках запропастившейся тапочки. — Вчера вон сколько всего осталось.

— То все холодное, а с утра надо тепленького. Пошли-пошли!

Евгения тяжело, как старуха, опустилась на кухонный стул и глотнула горячего кофе из крошечной чашки, из которой так любили пить мама и младшая сестра.

— Ешь, — приказала маленькая хозяюшка и вручила ворчунье вилку.

— Не хочется что-то. — Женя взирала на аппетитную с виду глазунью с явным неудовольствием. — Меня мутит.

— Будет мутить, если по утрам не умываться и не чистить зубы.

— Зубы я всегда чищу после завтрака, а есть сегодня совсем не хочется, — возразила сестра, но, приметив на Светкином лице гримаску обиды и разочарования, взялась-таки за вилку. Испугалась, что та сейчас заревет, а успокаивать не было никаких сил.

— Ешь, ешь, вырастешь большая и красивая, — приговаривала маленькая кухарка, поглощая при этом свою порцию яичницы с видимым удовольствием. — У, растрепуха! — вдруг рассмеялась она и, дотянувшись через стол, взлохматила и без того спутанные локоны сестры.

Евгения чуть отстранилась, побледнела, затем прикрыла рот рукой и стремглав бросилась в ванную. Щелкнула задвижка, и тут же из-за закрытой двери донесся шум льющейся воды и булькающие звуки.

Светка тут же заколотила в дверь ванной.

— Что случилось? Тебе плохо?.. О господи, тебя там рвет, что ли? Открой немедленно! Открывай, или я сейчас выломаю на фиг эту чертову дверь!

— Чего орешь? — Женька распахнула дверь, вытирая раскрасневшееся лицо полотенцем.

— Тебя вырвало, да? У меня получилась такая ужасная яичница? — Светкины глаза были полны сочувствия и огорчения.

А студентка и спортсменка вдруг присела на пластиковый коврик и, уткнувшись лбом в прохладную стенку стиральной машинки, зарыдала:

— Это я, это я во всем виновата! Не надо было ей пока ничего говорить… Она так расстроилась, так переживала!