Страницы жизни Трубникова (Повесть) - Нагибин Юрий Маркович - Страница 7

— Надо же, какой человек!.. Вот и кончились наши страдания!

Трубников повернул к ней голову и медленно, странно усмехнулся.

Он в самом деле не слушал и не слышал Раменкова. Он знал, что так положено, и спокойно предоставлял Раменкову говорить все, что тому заблагорассудится. Он считал, что его награды и звания не много стоят в глазах этих людей, живущих из рук вон плохо, уже не раз обманутых, пусть даже невольно, тем же Раменковым. И у старшины были ордена и медали и партийный билет в кармане, и за него устами Раменкова ручался райком, а к чему это привело?.. Но думал сейчас Трубников не об этом.

Как странно выглядит это собрание: сплошь женщины. Если не считать кузнеца Ширяева да притулившегося у окна и жадно дымящего в форточку парня на деревяшке, то можно подумать, что ему досталось какое-то сказочное бабье царство. Правда, есть еще Семен, не явившийся на собрание, и дедушка Шурик, празднующий в компании с пол-литром свой трудовой подвиг. Но где мужья, отцы, братья, дети этих женщин? Война кончилась без малого год назад, с каждым месяцем все больше демобилизованных солдат возвращается по домам. Или для коньковцев другой закон? Или все они полегли на полях войны? Чепуха! Так не бывает. Наверно, одни калымят по округе — коньковцы исстари и по столярному, и по плотницкому, и по печному делу умельцы, — другие в городе устроились на стекольном заводе, на железной дороге, в различных артелях. Надо их всех под колхозную крышу собрать. «Жаль только, крыши нет», — усмехнулся он про себя. Тут понадобится гибкая тактика. Кого лаской, кого угрозой, кого соблазном выгоды, кого укором, кого силком, но всех этих блудных сыновей он вернет к родному и немилому порогу…

Трубников вдруг услышал тишину. Раменков кончил свою речь и предоставил слово ему. Трубников выпрямился на скамейке, еще раз оглядел собрание. В дверях стояла женщина в белом вязаном платке, та, которая охотнее всех помогала ему в коровнике. Ее не было в начале собрания, а потом, задумавшись, Трубников не заметил, как она вошла. Почему-то ему подумалось, что эта женщина одинока и среди мужиков, которых он вернет в колхоз, не окажется ее мужа. Кто-то хихикнул — он слишком затянул паузу.

— Я сперва отвечу Поле Коршиковой, — сказал он тихим, спокойным голосом, будто то были не первые его слова, а продолжение разговора.

— Неужто узнал? — ответила Поля насмешливо и смущенно.

— Узнал, — сказал Трубников. — Ты всегда побузить любила. Так вот, Полина крикнула, что кончились, мол, ваши страдания. Нет, товарищи колхозники, ваши страдания только начинаются. Вы развратились в нужде и безделье, с этим будет покончено. Десятичасовой рабочий день в полеводстве, двенадцатичасовой — на фермах. Вам будет трудно, особенно поначалу. Ничего не поделаешь, спасение одно: воинская дисциплина. Дружная семья и у бога крадет…

«Что он несет?! — с испугом думал Раменков. — Разве так можно с людьми?.. Ну, поговори о трудностях, переживаемых страной, о тяжелых последствиях войны, скажи, что партия и правительство делают все для скорейшего поднятия колхозного хозяйства. Даже старшина знал, как к народу подходить. А он грозит, будто помещик. Это не по-партийному, наконец!..» — И тут он с чувством, близким к ужасу, подумал, что Трубников вообще может провалиться на выборах, а с ним и он, Раменков, и вся вина будет свалена на него, потому что он молод, не заслужен, не знаменит.

— Товарищ Трубников, конечно, преувеличивает… — проговорил он с неловкой усмешкой.

Трубников остановил на нем тяжелый, неподвижный взгляд. Раменков смешался, нагнул голову.

— Вот чего я хочу, — продолжал Трубников. — Сделать колхоз экономически выгодным и для государства и для самих колхозников. Нечего врать, что это легко. Семь шкур сползет, семь потов стечет, пока мы этого достигнем. Первая и ближайшая задача: колхозник должен получать за свой труд столько, чтобы он мог на это жить, конечно, с помощью приусадебного участка и личной коровы.

— Постой, милок! — крикнула старая колхозница с маленьким личиком, похожим на печеное яблоко. — Ври, да не завирайся. Ты где это личных коров видал?

— Во сне, бабка. Мне приснилось, что через год у всех коровы будут. А мои сны сбываются.

«Не то, не то! — досадливо морщился Раменков. — Наша задача — дать хлеб государству. А он о корове! Ну при чем тут корова? Да и на какие шиши они коров купят?»

— Вопросы можно задавать? — спросила молоденькая сероглазая бабенка с младенцем на руках.

— Валяйте, — ответил за Раменкова Трубников.

— Вы, товарищ герой, в сельском хозяйстве чего понимаете?

«Готово! — подумал Трубников. — Приклеили. Теперь будут, черти, героем звать!»

— Да! Знаю, на чем колбаса растет, отчего у свиньи хвостик вьется и почему булки о неба падают. Хватит?

Раменков счел нужным улыбнуться, никто не последовал его примеру.

А почему Семен Силуянов на собрание не пришел? — крикнул кто-то из угла.

— Семен? — Трубников пожал плечами. — А может, ему неудобно против старого друга голосовать?

— Почему же — против?

— А вы это и сами знаете.

Впервые по собранию прокатился едкий смешок.

— Вы холостой или женатый, товарищ председатель? — крикнула та же сероглазая бабенка.

«Да они просто издеваются над ним!» — подумал Раменков, даже не заметив оговорки колхозницы, назвавшей Трубникова председателем.

Но Трубников это заметил.

— Женатый.

— А чего же вы жену с собой не взяли?

— Я-то брал, да она не поехала.

— Это отчего же?

— Охота ей бросать Москву, отдельную квартиру и ехать сюда навоз месить!

— Вы-то поехали! — Это сказала женщина в белом вязаном платке.

— Я как был дураком, так дураком и умру.

Снова прокатился негромкий смешок.

— Нешто это семья: муж в деревне, жена в городе?

— Нет! — с силой сказал Трубников. — Вот я и считаю, что потерял семью. И глядите, товарищи женщины, как бы многим из вас не оказаться замужними вдовами. У кого мужья на стороне рубль ищут, советую, отзывайте их домой, дело всем найдется, и заработки будут. Я со своей стороны ставлю себе задачей всех бродяг вернуть в колхоз. Будем помогать друг другу.

— Это верно! Давно пора! Избалуются мужики! — зазвучали голоса.

«Порядок!» — решил Трубников. Он с самого начала не сомневался, что его выберут, как выбрали бы и всякого присланного райкомом кандидата. Самое простое для этого было молчать или сказать две-три нестоящие, звонкие фразы. Но ему не хотелось таких выборов. В памяти крепко засели слова Семена: «Думаешь, тебе тут кто обрадуется?.. Да кому ты нужен? Устал народ, изверился». Врешь, Семен, это ты устал, изверился, да и не верил никогда, а люди хотят другой доли, хватит в них и силы, и веры, чтобы эту долю взять…

А Раменков совсем перестал улавливать, что происходит на этом собрании, самом странном из всех, что ему доводилось проводить. Обычно его огорчало равнодушие колхозников, казалось, им все равно, за кого голосовать. Они молча выслушивали, что им говорилось, подымали руки и сразу расходились по домашним делам. Здесь было иначе: заинтересованность, активность, но такого сорта, что невольно предпочтешь равнодушие. Конечно, Трубников сам виноват: вместо того чтобы коротко и ясно сказать о главном, он сперва запугал колхозников, потом пустился в мелкое препирательство, позволил зачем-то обсуждать свою семейную жизнь, словно это не выборы, а болтовня на завалинке.

Раменкову невдомек было, что за балагурскими, даже издевательскими вопросами, обращенными к Трубникову, крылась боязнь людей ошибиться в первом человеке, которому они готовы были поверить. Людям безмерно осточертело их скудное, жалкое, сонное и бессмысленное существование. Они помнили довоенную жизнь в колхозе, не богатую, что говорить, но по-нынешнему до слез завидную: с непорушенными семьями, с праздниками, свадьбами и крестинами, с обновами, с поющей по вечерам улицей, с пересудами, сплетнями, приездом кино, с проводами молодых парней в армию и возвращением отслуживших, со всем, чем живо человеческое сердце. Им казалось: вот кончится война, и вернется былое. Но ничего не вернулось. Их оглушили звоном громких слов, а колхоз катился все дальше вниз, и они перестали верить словам. И вот пришел человек, сам немало пострадавший, и не стал бубнить им о Родине, народе, государстве, а просто сказал, что надо работать и получать за свой труд, и не в туманном будущем, а уже сейчас. Работать никто не боялся, но никто не мог взять в толк, почему труд в колхозе превратился в постылую повинность. И вот они услышали: нет, труд в колхозе не повинность, это труд на себя. Но они боялись подвоха, обмана, ошибки.