Выгодный риск - Чиж Антон - Страница 8

И тут Михаил Аркадьевич понял, что сам себя загнал в угол: вместо того чтобы ехать к Тестову обедать изумительными блинами, всему сыску предстоит тащиться на вокзал. А потом развлекать француза. И это когда Москва гуляет Масленицу!

Делать нечего, Михаил Аркадьевич поклонился и отправился к себе на третий этаж.

Незадолго до этих драматических событий в приемной части сыска наконец появился Пушкин. Устроившись за своим столом, он стал прикидывать, сколько времени совесть позволит ему ничего не делать. Кажется, совесть не слишком собиралась тянуть. Подошел Лелюхин.

– Что, Алеша, скучаешь? – спросил он с отеческой прямотой.

– Некогда скучать, пора в архив отправляться, – отвечал Пушкин.

Лелюхин ласково погрозил ему пальцем, в который въелось чернильное пятно.

– Хитри, хитри, да знай меру… Для тебя дело имеется. Занимательное…

Пушкин совсем не хотел браться за дело. Наверняка вся занимательность на поверхности.

– Что за дело? – из уважения к годам Лелюхина и дружеским отношениям спросил он. И тут же получил на стол несколько листков, исписанных старческой рукой.

– Пришла вчера к нам, когда тебя весь день не было, милая старушка и подала жалобу: дескать, ее посчитали умершей.

– Соседи почтенную даму обидели. Да, занимательно…

– Нет, не соседи, Алеша… Ее по документам посчитали умершей. Причем так крепко умершей, что отказались страховать. Говорят: мы покойников не страхуем, им это без надобности… Живой труп, да и только…

Это было нечто новое. Во всяком случае – необычное. Пушкин взял показания и просмотрел первый лист.

– «Стабильность» давно страхованием занимается.

– Почтенное общество, в скандалах и обманах не замечены. Не могли так напутать. Так возьмешься? А то Кирьякову некогда, опять с купцами обедает… Да и старушку жалко, одинокая вдова, заступиться некому…

Это была коварная уловка. Именно такая, как рассчитывал Василий Яковлевич. И добился своего: дочитал показания Пушкин, не отбросил.

– Проверить на всякий случай, – сказал он.

– Вот и проверь, Алеша… А то ведь…

Лелюхин не успел ничего добавить – в приемное отделение влетел Эфенбах и объявил общий сбор: все отправляются на вокзал с почетной миссией. Отказ Пушкина был решительно отвергнут: он, конечно, лучший сыщик, надежда и туз в рукаве, но совесть тоже надо иметь. Никакое новое и важное дело Эфенбах в расчет принимать не хотел. Даже если бедная вдова живой зачислена в мертвецы. Пушкин поедет со всеми на вокзал. А потом пусть занимается старухами сколько душе угодно.

– Так что, раздражайшие мои, вяжите галстуки на парадный манер! – закончил он.

К досаде Михаила Аркадьевича примешивалась неуверенность: разговорным французским он владел недостаточно бойко. Пушкин был нужен ему как язык. То есть как владеющий французским языком в совершенстве.

Войдя в гостиную, Агата Кристафоровна плюхнулась на диван с тяжким вздохом.

– Ну, дорогуша, чуть не попались…

Напарница, которая приложила руку к разжиганию паники, пребывала в сильном волнении. Настолько сильном, что мяла кухонный фартук.

– Полагаете, он ничего не понял? – спросила она нарочно равнодушно.

Обмахиваясь платочком, тетушка приходила в себя.

– Я бы на это не рассчитывала. Слишком умен и сообразителен мой дорогой Пи. Не зря с детства учила его разгадывать ребусы и математические головоломки.

Измятый фартук мадемуазель зашвырнула на подоконник, чуть не сбив кадку с лимонным деревцем.

– Тогда наша задумка бесполезна, – сказала она с глубокой печалью.

Чтобы гостья окончательно не раскисла, тетушка позвала ее на диванчик. Это место было в своем роде волшебное, если не сказать целительное: сколько подруг Агаты Кристафоровны изливали на нем душу и находили утешение, а кто и бесценный совет.

– Не все так плохо. – Тетушка оправила на плечиках гостьи сбившиеся воланы. В недавней суете они пострадали больше всего. – Мой милый мальчик, конечно, хитер. Но я-то хитрее… Вздумал провести меня топотом по лестнице. Детская ловушка, честное слово! Хорошо, что говорили шепотом… Уверена: он догадался, что у меня гости, но кто именно – не понял.

Это была хорошая новость. Агате Керн так хотелось верить в нее.

…Неделю назад она прислала телеграмму, что приезжает в Москву. Умоляя не рассказывать об этом Пушкину. В качестве платы за молчание тетушка потребовала, чтобы она остановилась у нее. Чему Агата была искренне рада. Агата Кристафоровна встретила гостью, как родную. И тактично не расспрашивала, по какой причине Агата вернулась. Между ними возник план, как воспользоваться ее приездом для одного очень важного дела, о котором каждая из них знала, но не смела произнести вслух, а лишь поминала намеками. Можно лишь указать, что блины в нем играли не последнюю роль. Но и только. Дальше – заговор молчания…

– Времени у нас не осталось, – продолжила тетушка. – Мой милый мальчик пристрастился захаживать в гости чуть не два раза на неделю. Все интересовался новыми письмами от тебя… Заодно посматривал на твои портреты… Оторваться не мог…

Сейчас Агата имела право сделать то, что старательно запрещала себе. Она взглянула на столик, где среди фарфоровых фигурок стояли в рамках три рисунка, которые были вырваны из блокнота Пушкина. А потом отняты у него тетушкой с коварным умыслом. Эти рисунки Агата знала как никто другой и втайне гордилась ими. Перевоплощения в разных женщин ей удавались. Только карандаш Пушкина смог уловить общие черты. С чего все и началось…

– Вечером нагрянет, можешь не сомневаться.

– Сегодня вечером… Это ужасно, – сказала Агата, не скрывая волнения.

– Боишься, что не сладим блины? Пустяки, Дарья вот-вот вернется, испечет такие, что пальчики оближешь…

– Обманывать нехорошо…

Мудрая мысль в устах великой воровки и обманщицы прозвучала особо выразительно. Тетушка только хмыкнула.

– Как прикажешь…

Резко подскочив, будто что-то забыла, Агата снова плюхнулась на подушки.

– Сегодня… Нет, это ужасно…

Недомолвки утомили. Агата Кристафоровна во всем любила ясность и прямоту. Она потребовала, чтобы Агата угомонилась и наконец рассказала, что ее так беспокоит. То есть призналась наконец, зачем появилась в Москве.

– История, что ты решила учиться на курсах домашнего хозяйства, конечно, мила, но не убедительна, – сказала она. – Немного зная твои способности, с трудом поверю, что захочешь стоять у плиты… Даже ради большой мечты…

Тут тетушка спохватилась, что сболтнула лишнее. Агата припечатала ее беспомощным и укоризненным взглядом.

– Я действительно хочу ходить на курсы «Искусство кулинарии» при Обществе распространения домашних знаний между женщинами…

Агата Кристафоровна отмахнулась, как от сгоревшего блина:

– Знаю, знаю, все платья провоняли прогорклым маслом… Но если хочешь, чтобы я помогала тебе во всем… – она снабдила «во всем» особо жирным ударением, – то изволь говорить правду: зачем приехала в Москву и чем так важен для тебя сегодняшний день. Не смей сказки сочинять. Не поверю.

Выбор был, прямо сказать, небольшой. Лишиться помощи тетушки значило для Агаты потерять всякую надежду на исполнение ее мечты. А не только обидеть гостеприимную хозяйку.

– Это не моя тайна, – ответила она.

Тетушка похлопала себя по груди:

– Поверь, дорогуша, здесь похоронено столько тайн, что Москву можно разрушить в два счета, если их разболтать. Рассказывай!

Делать было нечего. И Агата рассказала историю, которая началась прошлым летом в Ницце, а закончилась недавней телеграммой Валерии с мольбой приехать как можно скорее. Агата Кристафоровна выслушала внимательно, не перебивая.

– А сегодня что должно случиться? – только спросила она, когда Агата рассказала, как прошлым вечером посетила дом Алабьева.

– Встречаюсь с Валерией… Может потребовать, чтобы я находилась с ней… Я не смогу отказать…

– Ну, это беда не то чтобы трагического масштаба, – отвечала тетушка, быстро просчитывая ситуацию. – Придет мой милый племянник сегодня, ну не увидит тебя… У Масленицы еще три дня. Блинов Дарьи хватит на всех. Главное, ликвидировать следы твоего присутствия, у него глаз зоркий… А что потом с этой шальной девчонкой будешь делать?