Имперские игры (СИ) - Поляков Владимир "Цепеш" - Страница 36

Яркое и очевидное недовольство Британской империи, представители которой недвусмысленно выражали беспокойство быстрым и стремительным продвижением Россиив восточном направлении, в пустыни Коканда. Понимали. что где Коканд, там и Бухара с Хивой – те самые прикормленные британцами хищники, давно и привычно беспокоящие русские окраины, похищающие людей, создающие ощущение постоянной угрозы и уж точно не добавляющие России авторитета. Это было ожидаемо и, по мнению самого графа, следовало вежливо улыбаться и ограничиваться общими фразами. Если же британский посол Нэпир перейдёт черту, то указывать на то, что его королеве лучше заняться более важными для Британии делами, чем совать нос в кастрюли, кипящие на чужой кухне.

Так? Оказалось, что не совсем. Светлейший князь Горчаков, канцлер империи и министр иностранных дел, начал вести себя… странно. Он сложно бы извинялся в беседе с британским посланником, ставя Россию в положение нашкодившего гимназиста, оправдывающегося перед суровым учителем. И это перед вот-вот долженствующим случиться событием большой важности – денонсацией Парижского трактата о нейтрализации Чёрного моря и ещё нескольких пунктов оного. Тогда он, на правах второго человека в министерстве, не преминул задать канцлеру простой, но очевидный вопрос:

- Зачем вы словно оправдываетесь перед лордом Нэпиром, Александр Михайлович? Британия никогда не была нам по настоящему союзна, а сейчас особенно. Именно британские советники стоят за спиной правителей Хивы, Бухары, Коканда и прочих. Они поощряют их разбойничью суть и помогают во всём, что направлено против наших окраин.

- Вы же опытный дипломат. Николай Павлович, - привычно сложив губы в ухмылку сатира, вымолвил тогда канцлер. – Неужто в том же Китае вам не приходилось… льстить неприятным вам персонам, вести себя так, что и самому становилось противно?

- Это китайский принц и его придворные изображали из себя бесхребетных гадов, изгибаясь в замысловатые фигуры. Тогда за моей спиной была мощь империи. Сейчас она тоже никуда не делась, лишь увеличилась, укрепив себя союзами. И Россия не нуждается в чьём-либо одобрении, чтобы хоть покорить дикарей в Коканде, хоть выжечь их калёным железом.

- Вы действительно не понимаете… - изобразил на лице великую печаль Горчаков. – Так поступать нельзя. Если в столь тонких делах как война и покорение прежде слов станут сразу бить по лицу, уйдёт то, что так высоко ценилось и пока продолжает цениться. А это недопустимо! И вам лучше это усвоить, дорогой граф, иначе можно сильно обжечься. Запомните это, пока у вас ещё есть возможность учиться у тех, кто дольше прожил и больше повидал.

Прямой угрозой эти слова канцлера считать было нельзя, но вот тонким намёком – это совсем другое дело. Суть намека стала понятна буквально через два дня, когда Игнатьев узнал о разговоре канцлера с императоров. Это был вроде как обычный доклад, но на этом фоне старый интриган и умудрённый царедворец попытался отстранить генерала Черняева от командования экспедиционным корпусом. Назначив на его место куда более «спокойного и уравновешенного», то есть, в переводе с дипломатического языка на общеупотребительный, склонного перед принятием любого решения много раз посоветоваться и при этом стараться угодить сразу всем заинтересованным сторонам и в частности самому канцлеру.

Не вышло. Почувствовавший эффективность именно что жёстких методов император – быстрое и решительное подавление восстания в Польше, поддержка действий заокеанского союзника на Гаити и получение баз для флота наряду с прочими выгодами – Александр II мягко, но в то же время решительно отказал Горчакову. Затем настоятельно порекомендовал тому бросить все силы на противостояние тому урагану, который должен был подняться после денонсации Парижского трактата. Ну а потом не просто подтвердил награждение Черняева орденом святого Георгия сразу третьей степени, но и назначил его временным наместником образующегося Туркестана, тем самым дав почти ничем не ограниченную власть и полную свободу действий против кокандского хана и прочих баев с эмирами. Да ещё составил краткое послание для генерала, упомянув в оном другого известного военачальника, прославившего империю - генерала Ермолова. Вот это было действительно символическим жестом, подсказывающим желаемую тактику и стратегию. Игнатьев, неплохо зная Черняева, мог не сомневаться, что азиатских дикарей будут отнюдь не вежливо уговаривать, а просто сравняют их с землёй… или разотрут в пыль при малейших попытках воспротивиться воле империи, которой так нужны были новые победы, позволяющие вспомнить особенную, ни с чем не сравнимую эйфорию.

Впрочем, сам товарищ министра иностранных дел временно оказывался вне возможности отслеживать разыгрывающиеся в Средней Азии события. Повеление императора, его не проигнорируешь, не откажешься… особенно если хочешь в скором времени заменить самого канцлера на вершине управления империей, оказавшись лишь на пару ступеней ниже самого Александра II.

Заокеанский вояж с целью внешне исключительно представительской – изобразить пристальное внимание и всяческую поддержку Российской империи своему заокеанскому союзнику. Международный трибунал, показательное осуждение действительно творивших совсем немыслимые вещи гаитянских дикарей. Это на поверхности. Скрытая же – хоть и не слишком сильно, не от понимающих людей – суть состояла в необходимости сгладить оказавшийся не то что неудачным, а откровенно провальным визит цесаревича Николая к своему младшему брату, ставшему императором Америки.

Провал и иного слова не подобрать. Ухитриться в простой неформальной беседе окончательно испортить отношения с братом, попутно чуть ли не прямо оскорбить министра тайной полиции, уже помолвленного с одной из княжон императорской крови и вообще проявить себя не набирающимся опыта наследником престола, а каким-то… истеричным студентом ультралиберальных взглядов. Нет, не такого ожидал от своего старшего сына Александр Николаевич Романов. Получив же то самое неожидаемое, изволил зримо огорчиться. Зримость проявилась в том, что самому Игнатьеву удалось различить императорское недовольство, направленное понятно на кого. Да и в получаемых инструкциях порой мелькало… разное.

Император Всероссийский понимал, что там, в Ричмонде, не станут действительно серьёзно реагировать на выходку цесаревича. Но «не станут реагировать» и «не станут вспоминать» - понятия совершенно разные. Оформившаяся же ссора между братьями, императором и цесаревичем, сулила в будущем много проблем. если не удастся хотя бы сгладить её последствия. Для сглаживания случившегося графу Игнатьеву и было поручено отправляться через Атлантику не одному, а в сопровождении ещё одного члена императорского дома Романовых – не цесаревича, но такого же императорского сына, Александра Александровича. Он, как сохраняющий хорошие, тёплые, действительно родственные отношения с Владимиром и Николаем одновременно, должен был постараться стать связующим звеном, а там и мостиком, посредством которого через какое то время удастся преодолеть действительно серьёзную размолвку внутри семьи.

Николай Павлович Игнатьев до недавнего времени не мог назвать себя человеком, хорошо знакомым с детьми Александра II. Но всё равно, с цесаревичем ему общаться приходилось уже потому, что того серьёзно готовили к предстоящему в будущем восхождению на престол. Следовательно, наставники Николая Александровича просто не могли время от времени не сводить его по тем или иным вопросам с тем человеком, который – и это было известно многим – совсем скоро должен был перехватить нити управления внешней политикой империи из рук выпадающего из фавора Горчакова.

Вот что тут можно было сказать… Убеждённый сторонник идеологии воинствующего панславизма и консерватор Игнатьев, используя свой опыт дипломата и чтеца душ человеческих, быстро понял, кто такой цесаревич. И понимание сие было с весьма горьким привкусом. Монарх-либерал на престоле империи и сам по себе мог принести немало проблем, но учитывая окружение пока ещё цесаревича… Нити вели прямиком к искренним ненавистникам России, а именно к Герцену, иным ненавистника дома Романовых и самодержавия вообще, а также к охвостью декабристов, которое всё ещё оставалось опасным, несмотря на всё прошедшее время. Да и возникающие организации вроде «Земли и Воли», пусть и тщательно отслеживаемые в Третьем Отделении, тоже внушали опасение как благодатная почва для произрастания самого разного, в том числа и очередного возможного воплощения якобинской, анархистской и прочей заразы.