Иллюзии (ЛП) - Уолтерс А. Мередит - Страница 14

Я слышу треск пламени, которое лижет деревянное покрытие. Пожирает. Уничтожает. Следующая на очереди я.

— Выбирайся сейчас же!

И затем я, не останавливаясь, бегу быстро и далеко. Но я всё ещё вижу её. Голубые глаза, испуганно распахнуты и наполненны чувством вины.

Её?

Моей?

— Беги! — я кричу, но она не слышит. Я останавливаюсь и смотрю на огонь, на спички, разбросанные по земле.

Реальность исчезает изнутри и снаружи. Порой я сомневаюсь, не нахожусь ли я всё ещё в той комнате, что стала мне тюрьмой. Я закрываю глаза и ощущаю запах свежего воздуха и солнечного света. Слышу журчание воды и смех. Чувствую мягкое касание к моей коже и лёгкое прикосновение губ к своей щеке.

Сильные руки обнимают меня и не позволяют уйти.

Может быть, я вовсе и не нахожусь в маленькой запертой комнате. Возможно, я где-то ещё…

Запах гари становится более явным, и я пытаюсь прочистить горло.

— Почему ты здесь? — кричу я, но она мне не отвечает. Клянусь, я вижу слёзы на её лице. Это пугает меня больше всего.

Я вытягиваю ноги, задеваю одну из бутылок воды, и возвращаюсь обратно в очень реальное настоящее.

Я привыкла к своему слабому зрению и мне уже проще полагаться на свои другие чувства для получения информации. Например, по уровню тепла в комнате, я знаю, что сейчас полдень. Я также вижу достаточно света, поступающего через окно, чтобы определить, где на небе находится солнце.

Я встаю и вытягиваю руки над головой. Вчера я сняла свою рубашку и джинсы, предпочитая комфорт, скромности. В любом случае, рядом нет никого, кто бы мог увидеть меня в полуголом состоянии.

Я открываю новую бутылку воды и выпиваю достаточно, чтобы успокоить пересохшее горло. У меня осталась всего одна непочатая бутылка, поэтому я не могу залпом выпить все ее содержимое, хотя мне и хочется.

Я доедаю остатки картофельных чипсов, не желая думать о том факте, что только что у меня закончилась еда.

Меня мутит от запаха собственных испражнений, и я пытаюсь дышать через рот. Я замечаю, что колено уже не так беспокоит, а боль в мышцах и суставах не такая острая.

Я исцеляюсь физически, но морально я запуталась.

Минуты становятся часами, а всё, что я могу делать — думать. Вспоминать. Зацикливаться на крошечных, незначительных деталях грустной и одинокой жизни.

Иногда я плачу. Иногда тяну себя за волосы и царапаю кожу. Я потеряна, как и те маленькие возможности, которых я теперь лишена.

Я хочу быть сложной и безрассудной. Я хочу делать вещи настолько сложными, насколько это возможно для труса, который запер меня здесь.

Я пинаю стены и стучу кулаками по окну. Я ругаю и высмеиваю своего безликого похитителя.

Но когда начинается песня, я затыкаюсь и слушаю.

— Я закончила песню, — робко говорю я, ужасаясь, что раскрываю этот секрет. Но я знаю, что она никогда не осудит меня. Никогда.

Она поднимает на меня глубокие тёмные глаза и смотрит с интересом.

— Ты закончила?

Я киваю.

— Хорошо, я написала слова год назад, но теперь ты можешь наложить их на музыку.

Она улыбается, и я краснею. Я никогда не краснела, но когда она смотрит на меня, я чувствую будто горю.

— Как на счёт того, что бы я сыграла, а ты спела? Я предпочитаю твой голос, в любом случае.

Огонь. Пожар. Дым. Я хватаюсь руками за голову.

Сейчас моя очередь противостоять.

Сейчас мой шанс смотреть, как все сгорит…

Я прислоняюсь к стене и пытаюсь контролировать дыхание. Голова кружится от изображений, вспыхивающих в мозгу, как кино. Что это, воспоминания или странные иллюзии, созданные моим разрушенным сознанием?

Почему я чувствую запах дыма? Я поворачиваюсь вокруг, прислоняюсь лицом к стене и глубоко вдыхаю. Единственное, что я чувствую — запах пыли и плесени.

Я действительно теряю рассудок, и это понятно, учитывая текущее положение.

Но я привыкла к отсутствию свободы. Я привыкла быть запертой. Моё детство прошло за закрытыми дверями и в затемнённых комнатах. Эта новая тюрьма не представляет для меня ничего нового. Эта тюремная клетка просто грязнее и жарче.

Я брожу взад и вперёд по комнате, размышляя, постоянно размышляя. Разрабатывая планы, а затем отбрасывая их. Определяя виновных, а затем меняя своё мнение.

Я думала о Брэдли и матери. Удивлюсь, если кто-нибудь из них заметил, что я пропала. Я удивлюсь, если они ищут меня.

Кто-нибудь знает, что я пропала?

Кто-нибудь осознаёт, насколько я потеряна?

Нора Гилберт ушла и ее забыли.

Есть вещи, которые я хочу забыть, но не могу.

Но почему я не могу вспомнить вещи, в которых нуждаюсь?

Я прогуливаюсь по комнате, пробегаю кончиками пальцев по дереву, и запах снова ударяет мне в нос. В это же время, я знаю, что не могу это себе представить.

Я наклоняюсь ближе и провожу носом по расколотому дереву, принюхиваюсь. Вдыхаю.

Старый дым.

От неожиданности я шарахаюсь. Я пробегаю пальцами по обугленному дереву. Оно почти чёрное внизу, и чернота поднимается вверх вдоль перекладины.

Здесь был пожар. Со значительным, на первый взгляд, ущербом. Как я не заметила этого раньше? В моей, казалось бы, тщательно обследованной камере, как возможно, что я сначала не заметила обгоревшее дерево?

Я прикусываю щёку изнутри и отрываю кожу зубами.

Огонь. Пожар. Дым везде. Поиск выхода. Ничего не нахожу. Пойманная в ловушку. Пожар. Дым и хаос. Выхода нет. Выхода нет.

Выхода нет!

Я моргаю и тру глаза.

Я не здесь.

Я где-то ещё.

— Тебя поэтому никогда нет дома? — спрашиваю я и медленно захожу в комнату. Я смущаюсь, когда папа отвозит меня на старую ферму Сэндлера. Он паркует свой пикап позади сарая и велит мне следовать за ним.

Папа приходит домой всё позднее и позднее. Я скучаю по нему. Он более приятный, чем мама. Когда он дома. Он иногда избегает ссор. Даже если просто меняет тему или фокусируется на чём-то ещё. Мать не такая ужасная, когда папа дома.

Но сейчас он много времени отсутствует, часто уходит до того, как я просыпаюсь, и возвращается, когда я уже сплю. Я спрашиваю мать, где он бывает всё время, но она игнорирует меня.

Что лучше, чем её вопли.

Или находиться запертой в своей комнате.

Папа улыбается, и это выглядит грустно.

— Я должен работать, Нора. Это моя работа, — объясняет он, подходя к верстаку посреди комнаты. Я не знаю, как папа зарабатывает деньги. Но сейчас могу посмотреть.

Я провожу руками по гладкой коже на столе.

— Это действительно мило, — говорю я спокойно, но шепеляво и невнятно. Я ненавижу, как звучит мой голос из-за щели в нёбе. Меня дразнят за это в школе и дома. Мать говорит мне не разговаривать, если я не могу делать это правильно.

Лучше молчать, в любом случае.

Но папа слушает. Иногда. Поэтому я чувствую себя нормально, разговаривая с ним.

— Я закончил его только вчера для мужчины из графства Сенандо. У него там конюшня, и он сделал заказ на седло для своей дочери.

Я слышу гордость в голосе папы. И я счастлива, что он делится этим со мной.

Седло действительно замечательное. Лучшая вещь, которую я когда-либо видела. Я думаю, каково сидеть в нём. Как и большинство маленьких девочек, я мечтаю о собственной лошади. Думаю, что никогда не смогу сказать об этом вслух. Мои мечты лучше держать внутри, где они не могут быть разрушены грубыми словами матери. Но её здесь нет. Поэтому, может быть, безопасно раскрыть секрет, запертый внутри моего сердца.

— Может быть, я смогу пользоваться одним из твоих сёдел иногда. Может быть, я смогу ездить на лошади, — мягко говорю я.

Папа ничего не отвечает. Он раскладывает инструменты на скамейке, выравнивая их просто так. Я жду его ответа, но он так и не отвечает.