Русские исторические рассказы (Совр. орф.) - Шелгунова Людмила Петровна - Страница 12

— Приехал, гонец! — заговорили все в стане, — привез какие-то вести. Прямо прошел в кибитку к хану.

Димитрий, сильно скучавший за последнее время, немного встрепенулся, услыхав это известие и тотчас же отправился к Батыю, который по прежнему благоволил к нему и не забывал, что пошел он в Европу по совету боярина.

В шатре Батыя все сидели и стояли молча. Хан был чем-то сильно встревожен.

Увидав Димитрия, он тотчас же подозвал его к себе.

— Раз ты мне дал добрый совет, так и теперь мне хотелось бы знать, что ты скажешь, — сказал он.

— Если я не могу служить тебе на войне, то послужить готов советом, — отвечал Димитрий хану, — говори, что надо.

— Вот видишь ли, добрые друзья мои дали мне знать, что великий хан или царь наш Октай скончался. Теперь престол его наследовал его сын Гаюк. Гаюк меня ненавидит.

— Плохо!..

— Да, мне будет плохо. Не только он, но и все теперь меня будут обижать, — продолжал Батый.

— Тебе не трудно теперь самому о себе позаботиться, — сказал боярин.

— Ты и храбрый и мудрый человек и точно читаешь мои мысли. Так надо идти домой и там устраиваться.

— Да и скорее идти, — подтвердил Димитрий, — идти, пока еще никто не знает, что новый хан тебя не любит.

— Верно, верно, друг, мой Димитрий!

Хотя татарам победителям жилось привольно, но все-таки они точно устали проливать кровь и обрадовались приказанию поспешно сниматься с лагеря и идти домой в свои дикие места.

Проходя по завоеванным землям, Батый оставлял после себя уполномоченных сборщиков дани. Сборщики эти уплачивали дань вперед из своего кармана, а потом уже взыскивали уплаченные деньги и взыскивали все более, не стесняясь вымогать всевозможными средствами.

С этого времени Россия стала данницею татар, подпав под их иго, и продолжала признавать власть их более чем в продолжении двух столетий.

Легко себе представить, что это было за несчастное время!

Дойдя до устья Волги, Батый стал выбирать себе местечко, где бы ему утвердиться. Кочевая жизнь, очевидно, ему надоела и он захотел отдохнуть.

В 60 верстах от устья, на берегу реки Ахтубы (рукава Волги), он начал постройку города Сарая. Теперь еще сохранились развалины или остатки этого города. Тут Батый основал свои независимые владения, называвшиеся Золотою Ордою, и объявил себя повелителем всех земель от Урала до Дуная.

Мог ли кто-нибудь с ним спорить? Все государи и князья покорились ему.

Русские князья начали мало-помалу возвращаться на родину; так возвратился и князь Михаил, но не в Киев, а в Чернигов. Батый же играл князьями как пешками, одних миловал так, что дарил им города, а других, недостаточно льстивых, преследовал.

По своему обычаю хан призывал русских князей в Золотую Орду, куда они являлись покорными данниками с богатыми дарами. Все они знали очень хорошо, что в случае отказа ехать в Орду, ответит за это их народ.

Точно также был вызван из Чернигова князь Михаил. Ему пришлось покориться и приняв благословение своего духовника и запасные святые дары, он поехал со своим близким другом Феодором и с внуком Борисом. Прибыв в Орду, он уже хотел вступить в шатер Батыев, но языческие жрецы остановили его.

Хотя у Батыя был свой город и он мог бы жить в доме, но по старой привычке он лето проводил в шатре, где кругом него сидели его жены и домочадцы и приближенная свита, а посреди шатра стояла золотая чаша с кумысом, из которой все пили. Чаша эта никогда не мылась и была так грязна, что к ней противно было подойти. Из этой чаши всех русских князей заставляли пить.

Волхвы или жрецы остановили Михаила, сказав ему, что он должен пройти между двумя пылающими кострами для того, чтобы очиститься от всех злых помыслов, а затем поклониться их идолам.

— Нет, я этого не сделаю, — сказал Михаил, — я могу поклониться вашему царю, потому что Провидение вручило ему судьбу земных государств, но, как христианин, я не стану поклоняться ни огню, ни вашим идолам.

Когда ответ этот был передан Батыю, то он вышел из себя и велел сказать дерзкому князю, что если он не исполнит того, чего от него требуют, то будет убит.

— Да будет так! — отвечал князь и, вынув запасные дары, причастился святых тайн вместе с другом своим Феодором, и громко запел псалмы.

Внук его Борис умолял его покориться, как и умоляли окружающие бояре и боярин Димитрий. Но на все их просьбы он говорил только:

— Не погублю и для вас своей души!

Затем он сбросил с себя княжескую мантию и, подняв руки, прибавил:

— Берите славу мира, а я хочу славы небесной.

В эту минуту татары, как хищные звери, бросились на него, нанесли несколько ударов в сердце и начали топтать его ногами.

Русские стояли при этом и с ужасом молча смотрели на мученическую смерть. Только боярин Феодор не приходил в ужас, а громко пел хвалы мученику.

Наконец какой-то вероотступник Доман сжалился над князем и отсек ему голову, в последний раз прошептавшую: «Христианин есмь!»

Боярин Феодор был убит точно таким же образом.

Христианская церковь признала их обоих святыми.

Бояре вернулись обратно в Россию вместе с Борисом и привезли тела мучеников.

Прошло много лет и хотя Россия находилась под татарским игом, но не все же были в ней несчастливы.

Киев расцвел по-прежнему, хотя в нем не стало церквей и роскошных зданий в византийском вкусе.

Посреди фруктового густого сада стоял небольшой домик, чистенький и богатый. В этом домике жила счастливая семья Чебушовых. Юрий и Фрося жили окруженные детьми и внуками. Татары не трогали Юрия, так как думали, что он был взят в плен венгерцами, и сам Юрий постоянно поддерживал это мнение.

Татьяна Юрьевна едва уже двигалась от старости и верная Стеша ни на минуту не отходила от нее.

Хотя все они были счастливы, но ни на минуту не теряли сознания, что над ними тяготеет татарское иго.

На одной из улиц Белого города в Москве стоял красивый бревенчатый дом. На улицу он выходил двумя окнами, разделявшимися небольшою перекладинкою. Хотя дом был и новый и украшенный резьбою, но вместо стекол в окнах была вставлена слюда. Большой двор был обнесен досчатым забором, с дубовыми воротами и калиткою.

У окна, выходившего на улицу, сидел красивый мужчина, лет двадцати с небольшим, с окладистою русою бородкою и с добрыми, голубыми глазами. Он тревожно смотрел в окно на улицу.

— Да ты, Петруша, может-быть, напрасно тревожишься? — сказала молодая женщина, стоявшая посреди избы, — когда же мог приехать Василий?

— Не напрасно, Ириша! — отвечал Петр, — в лавку приходили ко мне бояре и сказывали, что Василий схвачен и что плохо ему, я уже сбегал к Федьке и просил его придти сюда. Он стрелец во дворце, может-быть, кое-что и слышал.

Молодая женщина, с большими черными глазами, была в красном волоснике, крепко связанном на лбу и совершенно закрывавшем волосы; поверх красной рубахи был надет синий, суконный летник, застегнутый под самое горло и с длинными, широкими рукавами, висевшими позади. Летник этот, сшитый как мешок, походил на сарафан. Длинные золотые серьги, с блестящими камнями, показывали, что эти люди были не из бедных.

Петр Шибанов считался в детстве рабом князя Курбского, но потом был отпущен, расторговался и стал зажиточным купцом. Жена его, Ирина Ивановна, тоже была из зажиточной семьи, любя вышла замуж, и жили они спокойно, припеваючи, пока над новым домом их не показались грозные тучи.

— Ну, вот и Федька идет! — проговорил Шибанов.