Звонница (Повести и рассказы) - Дубровин Алексей Александрович - Страница 3

Наступившим утром Варя с ребятами обозначила на сотке земли гряды под посадку мелочи: моркови, лука, чеснока, репы, гороха. На оставшейся части пашни семья принялась высаживать картошку Взрослые резали ее, семенную, грузили в ведра и с помощью ребятни ровно прикапывали между борозд. Умаялись за день так, что Аленка уснула раньше обычного, прямо за столом во время ужина. Как ей было не устать после беготни по пашне с картофелинами в руках:

— Мамаська, я плавильно калтоску блосила?

Во время огородных забот босоногая Аленка успевала повертеться возле отца, братьев, а спрашивать о «калтоске» бежала к матери. Зеленоглазая рыжеволосая дочка разительно отличалась от сыновей. Те были русоволосы, почти без веснушек, а девчушка взяла себе в украшение все, чем могла одарить ее весенняя пора рождения: веснушки покрывали щечки, нос, лоб. Шестнадцатого мая справили дочери день рождения, отметив, что она мало изменилась за год к своим четырем.

В горячую майскую пору Григорий спал по четыре часа в сутки. После полевых работ на «Фордзоне-Путиловце» валился с ног. Ладно, Варя кормила чуть не с руки, хлебов пекла, чтобы муж в поле не впроголодь работал. Остатки от караваев, как и прежде, сушились. Когда Варя не успевала справиться с выпечкой, брала с полатей две-три пригоршни сухарей и готовила хлебную похлебку, разбавляя ее молодым щавелем. Наливала тюрю Григорию в бидон, привязывала крышку покрепче: «Ешь, не голодай! Сухарей в похлебку добавишь во время обеда». Наводила для детей новую порцию, звала: «Тюря! Пальчики оближешь!»

В начале июня посевная закончилась, а с ней закончились и суета, и бессонные ночи, и перебранки с бригадиром из-за несвоевременного подвоза солярки.

По заведенному давно правилу после посевной в бригадах начиналось политпросвещение колхозников. За тракторной бригадой закрепили Вероничку — молодую симпатичную девчушку, работавшую на почте. По утрам она приходила на тракторную станцию. Не столько приносила трактористам новые газеты, сколько исполняла почетную общественную нагрузку правления колхоза — вела политинформации. Рассказывала в основном о международной обстановке, в которой, с ее слов, «не хватало согласия между правительствами, из-за чего Германия топила английские корабли, Англия — немецкие. Правительства двух стран снова обменялись нотами».

— Руководители нашей партии и лично товарищ Сталин заверяют весь советский народ в полной готовности защитить наше государство от любого агрессора, — завершала выступление Вероничка.

Трактористы, их помощники, слесари-ремонтники дружно хлопали.

— Вероника, сколько лет этому Гитлеру? — спросил Иннокентий Бойцов на июньской политинформации. Был он небольшого роста и состоял в помощниках у Дорошева.

Девушка, наверно, знала все на свете. Ответила с ходу:

— В апреле исполнилось пятьдесят два. А зачем вам, товарищ Бойцов, знать, сколько лет предводителю немецких фашистов?

Начальник тракторной станции одобрительно кивнул.

Иннокентий встал, подбоченясь:

— Мне сорок два стукнуло неделю назад. Не шибко разница велика, верно? Думаю, встретил бы я этого супостата и об колено его — хрясь! Наступил бы в мире покой и порядок. Чешутся у меня кулаки на усатого прохвоста.

Стены станции содрогнулись от хохота колхозников. Начальник смеялся до посинения, пока не замахал руками перед сидевшим рядом Григорием:

— Григорий Михалыч, во-о-ды… Ну у тебя и по-о-мощ-ниче-е-ек…

Через две недели стало не до смеха. Двадцать второго июня по деревне пронеслась весть о нападении Германии на Советский Союз. В семьях, где сохранились иконы, начали расставлять их по божничкам. Из сундуков доставались молитвенники, люди листали страницы, отыскивая тексты со словами о защите от ворога. Женщины принялись лихорадочно вспоминать, что в таких случаях собирают в заплечный мешок рекруту.

В понедельник, двадцать третьего числа, Григорий повечеру отправился с тяпкой на огород. Один. Попросил Варю заняться стиркой: «Одежду готовь мне чистую. Никуда не деться. Призовут». Захотелось побыть в одиночестве, не привык прилюдно печали показывать.

Однако работа не клеилась. Григорий обнял руками огородную столбушку, погладил ее теплую шершавую поверхность. Задумался, ощущая в груди новое, незнакомое прежде чувство тоскливости: «Намеревался осенью обновить отдельные столбы. Что поделаешь…» Хозяйство он привык вести так, чтобы гниль не заводилась ни в одной жердочке, ни в одной доске. Самый строгий односельчанин не смог бы упрекнуть его, Григория, в лени, и вот — прозвучали днем слова председателя: «Собирайтесь, мужики».

«Гитлер, холера! — тоскливость вырвалась из груди ругательством. — Заявился со своей бандой. Сенокос на носу. Картошки мы густо насадили. Взошла дружно, урожай обещается отменный. Только кто его убирать станет? Справится ли Варенька в августе? Вся надежда на нее да на детей: Даня — помощник, Володя тоже. Егорка? Только-только шесть ему исполнилось, а Аленке и того меньше — всего четыре. Нет, туго Варе придется. Через день-другой принесут мне повестку, возраст-то по годам призывной. Проверить бы успеть, что из запасов в погребе на льду лежит? Много ли соли в туеске?»

Розовый цвет облачных тенет угасал, смещаясь к кромке неба. В вершинах недалекой березовой рощи успокоилось наконец воронье. Вечер заканчивался. За мучительными раздумьями не получилось окучить ни одного гнезда. Рука потеребила бородку, и в голове пронеслось: «Придется завтра наверстывать. А может быть, рано панику развел? Может, все обойдется. Говорила же Вероника, что наши руководители позаботились об укреплении страны. Глядишь, неделя минует, и войне конец. При другом раскладе призовут… разве что месяца на два-три». Рука погладила выпавший из-за ворота рубахи крестик на тесьме. «К октябрю беспременно вернусь», — почти успокоил себя Григорий.

Повестки колхозникам Дорошеву, Бойцову, Тютикову и другим вручили в правлении двадцать восьмого июня. К тому дню Григорий посчитал запасы: сколько чего хранилось по сусекам, а чего до осени, до его вероятного возвращения, Варе не хватит. Выходило, что мукой семья обеспечена до конца июля, мясом — недели на две-три, а вот сухарей осталось восемь мешков, и это порадовало — запас карман не тянет. Даня рыбки с реки иной раз принесет; грибы, ягоды по лету соберут, посушат… До октября-ноября семья голодать не будет. Беда, сена для скотины не заготовил…

Еще один вопрос не оставлял Григория. Как быть с дровами? Кто их рубить отправится, если сам на фронте задержится? Война за неделю не закончилась. Вдруг до зимы воевать? О том, что Григория могут убить или ранить, мысли в голову не приходило.

В правлении уходящим в Красную армию выплатили долги за трудодни: часть — деньгами, часть — рожью и ячменем. Через сутки рекруты прощались с родными у околицы деревни. Наверно, от этой же самой околицы уходили деревенские мужики воевать и в прошлом веке. Покосившиеся, почти черные от времени столбы несохранившихся въездных ворот повидали на своем веку всякое.

— Варенька, ты выдюжи, родная, до осени, — словно упрашивал Григорий жену. — Управишься до холодов, а там вернусь. Не может война долго продолжаться. Приеду, дров напилю-наготовлю. А пока ты с кое-какими запасами остаешься, — вздохнул и провел рукой по выбритому подбородку.

Она кивнула. В левом виске у нее затрепетал нерв, в голове пронеслось молнией: «О том, другом Гришенька позаботился. Искренне надеется на скорое возвращение. Пусть верит. Господи, верни мне его живым». Сердце женщины вещало: не отделаться от войны ее Грише до холодов, — но вслух произнесла успокаивающе:

— Да, конечно, к зиме поспеешь назад. Не думай даже, что дольше задержат. Все вернетесь к октябрю. Там и дровами займешься, и переправу по холоду откроешь.

Григорий благодарно кивнул. Лоб его чуть разгладился от морщин. Твердый голос жены не оставлял сомнений, она верила обещанию вернуться до зимы.

Варя рассматривала его лицо, запоминая зеленые глаза, густые ресницы, которыми он одарил всех детей. Бороду сбрил, из-за чего изменился. Может, зря сбрил. Глядишь, и с бородой бы служить разрешили. Куда повезут их? Накормят ли в дороге?