Звонница (Повести и рассказы) - Дубровин Алексей Александрович - Страница 24

Комендант с вечера семнадцатого числа срочно отправил на железнодорожную станцию в сопровождении зондеркоманды все машины, груженные документами и лагерным барахлом. Сам под охраной трех мотоциклистов тем же вечером выехал на легковой машине в штаб части за инструкциями и дополнительной помощью, необходимой для проведения крупной операции по уничтожению лагеря. К ночи, однако, ни комендант, ни машины с зондеркомандой в лагерь не вернулись. Среди малочисленной охраны началась паника. На рассвете при близких орудийных раскатах наступающих советских войск охранники бросились к оставшимся мотоциклам. Еще до восхода солнца в округе не осталось ни одного вражеского солдата. Возле ограждений скулили брошенные овчарки.

В затаенных взглядах заключенных читалось смятение. Они не верили в столь легкое освобождение, осторожно собирались в группы возле бараков. И только Громов догадывался, благодаря кому пленные остались живы. «Слава богу, услышал ты меня, комендант. Спасибо!» — рвались из его сердца слова искренней благодарности немцу.

Не прошло и получаса, как бурными потоками военнопленные хлынули к воротам и смели их в мгновение. Там, за воротами концлагеря, люди бросились обнимать подошедших войсковых разведчиков отдельной разведроты 61-го пехотного полка. Повсюду неслось многократное «ура!», люди ликовали. Неохотно отпустили разведку догонять уходящего противника. Подоспевший взвод пехотинцев добавил радости: командир взвода долго не мог организовать прием и сопровождение бывших заключенных на фильтрационные пункты.

Михаил Громов тоже прошел необходимую в таких случаях спецпроверку. Капитан из СМЕРШа поинтересовался только одним: как боец попал в плен, кто был свидетелем. Ответы старого солдата подтвердили другие. К счастью, никто не рассказал капитану о странных случаях избавления пермяка от, казалось бы, неминуемой смерти.

Громова записали в действующую армию, выдали форму, оружие. Оправдывая доверие командования, он воевал до победы. Войну закончил в Праге. На груди его опять красовались два знака доблести, на этот раз — две советских медали.

Летом 1945 года Михаил Громов вернулся в Пермь, где был с радостью принят на старую должность в Камское речное пароходство. Пришли с фронта старшие сыновья Владимир и Тимофей. Судьба одарила Михаила и его супругу вихрастыми внуками, синеглазыми внучками. Никто в большой семье не знал, что довелось пережить главе семейства в концлагере и на фронте. Он же помнил все зигзаги жизненных дорог. Никак не изглаживались из памяти вой лагерных сирен, лай овчарок, расстрельные залпы у оврагов, бляхи на груди охранников. Вспоминая прошлое, вздыхал: память отсняла кадры человеческой трагедии, а отсняв, разложила по своим несгораемым ячейкам. В часы бессонницы, одолевавшей Михаила особенно после выхода на пенсию, ячейки открывались, заставляя заново переживать события прошлого.

Думая о прошедших годах, он спрашивал себя, достойно ли прожил жизнь, много ли принес счастья, горя, бед другим. Приходил к выводу, что доброго он совершил больше, чем злого. В воспоминаниях чаще всего виделась яростная схватка с немцем на дне грязного окопа, когда два солдата словно по чьей-то команде прекратили ее, осознав жизнь великим даром, посланным не для убийства себе подобных. Оба несли свой жизненный крест. Несли по-разному, но в тяжелой ноше у них появилось много общего, объединившего их в стремлении сполна воспользоваться небесным подарком.

С годами Михаил стал ощущать, будто чувствует на себе участливый взгляд «своего» немца, слышит его голос. В такие мгновения утихали сердечные боли. Вздохнув, жалел, что некого расспросить о жизни ставшего близким врага. Громову казалось, что тот томится в неизвестности о судьбе русского. А однажды Михаил вдруг ощутил сердечное одиночество, хотя Нина находилась постоянно рядом. Необычное состояние удивило, привело в смятение: привык к своим семидесяти шести годам ничему не удивляться, а тут…

Вскоре на квартиру Громовых позвонили из пароходства.

— Нина Ивановна, — раздалось в трубке, — сотрудники нашего пароходства только что вернулись из туристической поездки в Германию. Представляете, в Гамбурге, узнав о приезде пермяков, их пригласила в гости немецкая семья. К великому удивлению, на встрече немцы рассказали, что знают Михаила Владимировича Громова из Перми. Для него передали письмо. Может быть, вы сможете подъехать и забрать его? Если не получается, то завтра после обеда наша машина доставит вам письмо на квартиру.

— Что вы! Не волнуйтесь, сейчас скажу Мише и через час подъеду.

Нина Ивановна подошла к мужу, но тот спал. Одевшись, она отправилась на троллейбусную остановку. Из головы не выходил один вопрос: «Кому в Германии мог понадобиться Миша?»

Взяв в пароходстве странное письмо, Нина Ивановна поспешила домой. Проснувшийся муж потерял ее и вопросительно взглянул.

— В пароходство, Миш, ездила, — протягивая ему письмо, объяснила супруга. — Тебе письмо из Германии привезли ваши ребята.

— От кого?

— От какой-то Марты Штоф из Гамбурга.

— Прочти, пожалуйста.

Муж, казалось, не удивился ответу. Нина Ивановна дрожащими руками вскрыла конверт. Она неплохо знала немецкий язык и громко, чтобы было слышно, начала читать:

«Господин Громов, прошу вас не удивляться моему письму. Пишет вам Марта Штоф из Гамбурга. Я жена Фридриха, спасенного вами в далекие годы войны. Месяц назад я овдовела. Исполняя последнюю волю Фридриха, благодарю вас от его имени за предоставленную возможность прожить счастливую жизнь. Он построил много красивых и удобных домов. Все послевоенные десятилетия искренне раскаивался за свое военное прошлое…»

— Обожди, Нина, — попросил Михаил, — дай прийти в себя.

Нина Ивановна взглянула на побледневшего мужа. Встав, она поспешила за лекарством, однако ее остановил взмах руки:

— Читай, читай. Ничего не надо. Отпустило.

Нина Ивановна никак не могла взять в толк, кто такая Марта, кто этот Фридрих, что побудило немку благодарить «за счастливую жизнь»?

— Читай дальше, — нетерпеливо повторил Громов.

Нина Ивановна послушно продолжила:

«Дорогой господин Громов! Настоящим счастьем для Фридриха была встреча с вами. На одной войне вы спасли его тело, на другой — душу. Долгие годы Фридрих надеялся обнять вас лично, но этому уже не суждено сбыться. До смерти он вспоминал вас и говорил, что вы очень мужественный человек. От всей нашей семьи, господин Громов, мы говорим вам спасибо! Благослови вас Господь!»

Нина Ивановна замолчала. Отдала письмо мужу. Миша положил листок бумаги на грудь.

— При случае я тебе все расскажу, — тихо проговорил он и прикрыл глаза.

— Может, примешь лекарство, Миш? — дотронулась до руки мужа Нина Ивановна.

— Ничего, Нина, все хорошо. Не переживай. Я подремлю.

Он остался один на один с письмом и с мыслями о прошлом.

Закрыв глаза, думал о Фридрихе. В сознании рождались ответные слова, так и не высказанные за долгую жизнь: «Друг мой Фридрих! Я сам обязан тебе не единожды своим спасением и тем счастьем, что отпустила мне судьба. До последнего часа думал увидеться, пожать твою руку. Думал расспросить о семье, ожидавшей тебя с фронта живым и здоровым. Мне почудилось тогда, в шестнадцатом году, что спасать приходится не только тебя, но и твоих родителей. Боролся я у того оврага и за свою молодую, но уже озлобленную войной душу, мне…»

Михаил открыл глаза. За окном вечерело. У дверей в полутьме кто-то стоял. Вот незнакомец сделал шаг в комнату и направился к кровати. Лицо молодого парня было знакомо: все те же серо-зеленые глаза и родинка на левом веке.

— Фридрих! — вскричал Громов.

Гость улыбнулся и протянул ему навстречу обе руки. Михаил приподнялся в постели и, держа в одной руке письмо, протянул другую навстречу Рукопожатие горячей волной счастья отозвалось в сердце.

Фридрих в красивом темно-коричневом костюме замер у постели.

— Михаил, приляг, — попросил он, — я посижу рядом.