Призраки (Русская фантастическая проза второй половины XIX века) - Данилевский Григорий Петрович - Страница 42

Я спала на одной кровати с сестрой, девушкой лет семнадцати. Помню, что меня разбудил сдержанный, но тревожный разговор горничной с сестрой.

— Ах, барышня, не могу глаз сомкнуть, — говорила горничная, — на балконе ходит что-то страшное, рогатое… Еще с вечера нижние жильцы уверяли, что оно ночью непременно заглядывает в окно…

— Да где ж оно, где? — шептала в ужасе сестра.

— Постойте, слышите? топчется по балкону ногами… слышите? Вот опять шаги, подходит…

— Да откуда же подходит? Балкон высоко над землей… Ай! — вскрикнула моя сестра, упав на подушку. — Рога, рога…

Как я ни была мала и труслива, я подняла голову из-за дрожавшей сестры, взглянула и обмерла: с надворья, в бледных сумерках, ясно обозначилось нечто косматое, с рогами, приникшее к окну и будто смотревшее, что делается в комнате. Я также упала носом в подушку и ну — плакать.

Проснулась матушка, разбудила лакея. Едва нашли ключ, отдали его лакею и тот из соседней комнаты, имевшей также выход на балкон, отпер стеклянную дверь, вышел наружу, осмотрел балкон: там ничего не было.

Но мы, то есть я с сестрой и горничная, отлично видели привидение — косматое, страшное и с рогами.

Ночь провели без сна. Наутро давай соображать, что бы это было. Слуга ходил к хозяевам, к нижним жильцам, которые перед нами стояли наверху, в наших комнатах, и перешли вниз из-за того же привидения. Он расспрашивал их, но ничего не добился. Хозяева уверяли, что это пустяки, что нам так показалось. Других свободных комнат не было, и мы поневоле остались в тех же, но приняли меры осторожности. Ключ от балконной двери матушка положила себе под подушку, чтоб иметь его всегда наготове. Осмотрели тщательно балкон, висевший над улицей, — оказалось, что к нему даже не подходила водосточная труба, — осмотрели все смежные двери, окна, комнаты и легли спать.

Слуга заперся от коридора гостиницы, мы заперлись от комнаты, где спал слуга. Горничная взлезла на высокую лежанку за печью, обставилась еще стульями. Поговорив немного, мы погасили свечи и уснули…

И опять слышим топот. Я очнулась первая, взглянула в направлении окон и взвизгнула не своим голосом. Все вскочили, дрожим от ужаса: по балкону снова ходит чудище, длинные, как на рисунках о Страшном суде, загнутые над мохнатым лбом, бесовские рога шевелятся за окном, и два глаза пристально смотрят сквозь стекло в комнату.

Слуга также проснулся.

— Барыня, ключ, скорее ключ! — шептал он за дверью.

Мы подали ему ключ.

Он изловчился, быстро отпер дверь, — с балкона на крышу дома, бывшую над ним невысоко, спрыгнуло что-то мохнатое, легкое, как ветер…

Утром слуга добился, в чем дело.

Оказалось, что этот страшный тифлисский призрак был козел; он являлся с соседнего двора, сеновал которого был на склоне горы, как раз в уровень с крышей гостиницы. Покушав сена, козел имел обычай вскакивать в слуховое окно сеновала и странствовать по окрестным крышам, крыльцам и балконам. Перед тем в наших комнатах, — до нас и нижних жильцов, — долго жил какой-то одинокий постоялец. Он имел обычай пить по ночам чай у окна и, заметив спрыгнувшего с крыши на балкон козла, давал ему сухарей и молока. Козел привык к нему и каждую ночь получал свою порцию. А когда этот жилец уехал, козел, продолжая свои посещения, сперва напугал и заставил втихомолку спуститься вниз жильцов, занимавших наши комнаты, а потом напугал и нас…

В Николаеве стояли в небольшом одноэтажном домике два офицера. Сидели они вечером однажды у окна. Была зима. Светил полный месяц. Беседа приятелей смолкла, они задумались, куря папиросы. Вдруг слышат, с надворья кто-то стукнул в наружную раму… раз, другой и третий. Переглянулись они, ждут. Минуты три спустя опять незримая рука постучала в окно. Один из них выбежал на крыльцо, обошел угол дома, — никого нет. Дом был на краю города и выходил на обширный, ярко освещенный луною пустырь. Потолковали приятели и решили, что это им так показалось или что дрожало от движения воздуха стекло старой двойной рамы, — хотя ночь была тихая, без малейшего ветра. На вторую ночь повторилась та же история, на третью снова. Это вывело офицеров из терпения. Осмотрев днем окрестные дворы, овраги и площадь, они решились выследить, что это за чудо. Ночью один сел с папироскою у окна, другой, одевшись в шубу, спрятался в тени у соседнего забора. Долго ли сидел он — последний не помнил, — только опять раздался стук, явственное дребезжанье наружной оконной рамы. Стороживший под забором офицер бросился к дому, — из-под оконного притолка выскочила какая-то тень… Ночь на этот раз была несколько мглистая; месяц то и дело прятался в налетавшие облака. Тень кинулась бежать по площади; офицер за ней, — далее, далее, — вот-вот настигает. Добежали они до какого-то оврага. У оврага — стоит запряженный в сани конь. Тень бросилась в сани, офицер за ее полу и тоже в сани. Лошадь помчалась. «Зачем ты нас пугал?» — спрашивает офицер. Тень молчит. «Говори, говори!» — пристал офицер, теребя незнакомого и стараясь вырвать у него вожжи… Но сани нечаянно или благодаря вознице раскатились, и офицер вывалился среди пустынного, занесенного снегом взгорья. Он едва нашел дорогу и возвратился домой к утру, с трудом выбравшись из оврага, куда его завезла незнакомая, ускользнувшая от него тень.

— Это было года два назад, в конце зимы, — сказал Кольчугин. — Я нанял в Петербурге вечером извозчика от Пяти углов на Васильевский остров. В пути я разговорился с возницей ввиду того, что его добрый, рослый вороной конь при въезде на Дворцовый мост уперся и начал делать с санками круги.

— Что с ним? — спросил я извозчика. — Не перевернул бы саней…

— Не бойтесь, ваша милость, — ответил извозчик, беря коня под уздцы и бережно его вводя на мост.

— Испорчен, видно?

— Да… нелегкая его возьми!

— Кто же испортил? видно, мальчишки ваши ездили и не сберегли?

— Бес подшутил! — ответил не в шутку извозчик. — Нечистая сила подшутила.

— Как бес? какая нечистая сила?

— Видите ли, все норовит влево с моста, на Аглицкую набережную.

— Ну? верно, на квартиру?

— Бес испортил, было наваждение.

— Где?

— На Аглицкой этой самой набережной.

Я стал расспрашивать, и извозчик, молодой парень лет двадцати двух, русый, статный и толковый, передал мне следующее:

— Месяц тому назад, в конце масляной недели, я стоял с этим самым конем на набережной, у второго дома за Сенатом. Там подъезд банка, коли изволите знать… Вот я стою, нет седоков; забился я в санки под полость и задремал. Было два или три часа пополуночи. Это я хорошо заметил, — слышно было, как на крепости били часы. Чувствую, кто-то толкает меня за плечо; высунул из-под полости голову, вижу: парадный подъезд банка отперт, на крыльце стоит высокий, в богатой шубе, теплой шапке и с красной ленточкой на шее, барин, из себя румяный и седой, а у санок — швейцар с фонарем. «Свободен?» — спросил меня швейцар. «Свободен», — ответил я. Барин сел в сани и сказал: «На Волково кладбище». Привез я его к ограде кладбища; барин вынул бумажник, бросил мне без торгу на полость новую рублевую бумажку и прошел в калитку ограды. «Прикажете ждать?» — спросил я. «Завтра о ту же пору и там же будь у Сената». Я уехал, а на следующую ночь опять стоял на набережной у подъезда банка. И опять в два часа ночи засветился подъезд, вышел барин, и швейцар его подсадил в сани. «Куда?» — спрашиваю. «Туда же, на Волково». Привез я и опять получил рубль… И так-то я возил этого барина месяц. Присматривался, куда он уходит на кладбище, — ничего не разобрал… Как только подъедет, дежурный сторож снимет шапку, отворит ему калитку и пропустит; барин войдет за ограду, пройдет малость по дороге к церкви… и вдруг — нет его! точно провалится между могил, или в глазах так зарябит, будто станут запорошены.

«Ну, да ладно! — думаю себе. — Что бы он ни делал там, нам какое дело? Деньги платит». Стал я хозяину давать полные выручки, три рубля не менее за день, а рубль-то прямо этот ночной пошел на свою прибыль. Хозяин мне справил новый полушубок, да и домой матери я переслал больше двадцати пяти целковых на хозяйство. И лошади по нутру пришлось: то, бывало, маешься по закоулкам, ловишь, манишь поздних седоков, а тут, как за полночь, прямо на эту самую набережную, к Сенату; лошадь поест овсеца, отдохнет, — хлоп… и готов рубль-целковый! И прямо от Волкова, поблизости, на фатеру в Ямскую…