Лиса в курятнике - Демина Карина - Страница 36

И Снежка крутанула запястьем, сворачивая сеть. Взвыло. Зазвенело. Сыпануло снежком, а после жаром обдало — развоплощение, если подумать, к реакциям экзотермическим относится. Тем, кто стоял ближе, досталось сильнее. Снежку огонь не тронул, а вот писарь отшатнулся, сбивая пламя с мундира. Кто-то выругался, кто-то…

А Снежка задумчиво произнесла — и голос ее был слышен всем:

— Очень злая душа.

Рыжая сидела в уголочке, изо всех сил притворяясь незаметной, и грызла ногти. Димитрию бы смотреть вовсе не на нее. Пусть тело невинноубиенной и унесли в мертвецкую, а пол был чист и ничего-то, кроме разве что рассыпанных розовых лепестков, не напоминало о несчастье, но…

Ему бы на эти лепестки смотреть.

И думать, кто в очередной раз наведался в оранжерею, потревожив покой розовых кустов. Садовники опять станут материться и причитать, а заодно уж поклянутся, что ничего не видели, не слышали и близко не ведают, кто шалит…

Они так и сказали, мол, шалят.

Дворцовые.

Дикий люд. Понравилась тебе барышня? Так отправь кого к цветочнице, пусть составят букет красивый, со смыслом тайным. Барышни очень эти самые тайные смыслы ценят. И букеты из «Помазеля», где самый махонький пучок незабудок в двадцать пять рублей встанет. Оно, конечно, дороговато, а может, лениво просто, вот и лазят время от времени особо ретивые по кустам. И не столько возьмут, сколько потопчут…

Или вот еще можно подумать, почему казаки на посту заснули. И ладно бы в первый раз подобная… даже не оплошность, тут у Димитрия иные слова на язык просились, которые в обществе потреблять неможно. Однако же…

Стоит старший, хмурый, злой. Пальцами шевелит, будто разминает. А младшенький, новенький, вовсе попритих.

Рыжая же ногти грызет.

И как ее снова угораздило-то? Стрежницкий пока работать лишь начал, спрашивать о результате рано, но с ее умением встревать в дела непотребные как бы поздно не оказалось.

Подойти, что ли?

Димитрий огляделся.

Его люди работали споро, слаженно, только чуял — не поможет. Не оставили им следа, кроме как легкого призрачного, и тот поди зацепи.

Свяжья полукровка отмерла, крутанулась на пальчиках, руки расставивши, и показалось, полетели в стороны белые перья лебяжьи.

Не перья.

Лепестки.

Подняло, завихрило… а лицо ее задумчивое, с улыбочкой… а может, она? Нелепо, но… кто знает, на что нелюди способны? Вон сам Димитрий при императрице-матушке с молочных лет своих состоит, а все равно, мнится, и половины правды не ведает.

С другой стороны, зачем ей?

Матушка сказывала, будто иным народам до человеческих страстей дела нет, что власть не привлекает… а если не власть?

Если ей Лешек глянулся?

Димитрий обошел свягу стороной. Нет, они и виделись всего раз… или и раза довольно будет? А с другой стороны, с покойною Лешек не заговаривал, особо средь девиц прочих не выделял… Тогда зачем? Не думает же она все полторы сотни красавиц передушить?

Свяга пошевелила пальчиками, выплетая из роз удивительной красоты платье. А вот и та, для которой оно предназначено. Этот призрак лишь начал формироваться. Он был полупрозрачен, невесом и нестабилен.

— Кто? — спросил Димитрий, и свяга протянула руку, приглашая. А он, не колеблясь, коснулся бледных, каких-то слишком уж хрупких, будто изо льда выточенных, пальцев. И свяга вздохнула, а в следующее мгновенье…

Темный коридор.

Дворец огромен, и все коридоры освещать, этак и разориться можно… даром, что ли, батюшка в собственном их доме дюже ругаться изволит, когда кто-то допоздна сидит и свечи жжет. Во дворце давно уж не свечи, и приказчик сам батюшку уговаривал, чтоб тоже электричество провел, мол, так оно выгодней будет. Только батюшка упрямый.

Будь маменька жива, она б сумела достучаться.

И Аленушку свою не стала бы неволить. Сама приговаривала, что в невольном браке счастья не сыскать, а жить несчастливою… зачем?

Вот и Аленушка не знала зачем.

Спешила.

Бежала.

Как же… она так боялась, так… Когда батюшка велел собираться, не посмела перечить. В последний год характер его сделался вовсе невыносим. Прошлый раз, когда лишь сказала она, что есть у нее дружок сердечный, за палку хватился и по плечам… больно было, а целитель после с батюшкой беседовал. Тот и сам каялся, купил шелку на платье, желтого, и еще поплину в полосочку, пообещал, что без Аленушкиного на то согласия замуж ее отдавать не будет… Однако раскаяния ненадолго хватило.

Велел собираться.

Мол, конкурс… а Аленушка — раскрасавица наипервейшая, и даже если цесаревич остолопом будет и не заметит этакой красоты, то найдутся иные, достойные… очень он мечтал за достойного Аленушку выдать, чтоб при титуле и положении.

Деньги-то у батюшки имелись.

Его отец из простых был, да сумел подняться и даже местечко прикупить в купеческой гильдии, после и женился с прибытком, с титулом… и маменьку любил.

Как умел.

Это он сам так приговаривал, мол, как умел… а от маменьки осталась цельная комната с драгоценностями. Аленушка в нее частенько заглядывала, перебирала каменья, пытаясь в них отыскать частицу тепла, которого ей так не хватало. А тятенька только и повторял, что все богатства мира не способны ему Марфушеньку заменить… сам повторял, а Аленушку…

Она опомниться не успела, как в экипаж запихнули. И батюшка велел строго-настрого: себя блюсть и с неподходящими особами знакомств не заводить, а если выпадет случай, попасться на глаза императрице-матушке и произвести впечатление.

Как?

Аленушка не ведала. Она хотела милому другу письмецо отправить, но забоялась: тятенька с Аленушкой отправил сродственницу свою дальнюю, злую, что собака цепная. Следила за Аленкой в оба глаза и во дворце только отстала, и то потому, что со своим сопровождением не положено.

Тут-то Аленушка письмецо и написала.

И лакею сунула рубль, чтоб отправил. Тот божился, что все исполнил, только же… получил ли милый друг послание? Поверил ли, что вины Аленкиной нет ни в чем? Что будь ее воля, немедля бросила бы и тятеньку, и матушкины каменья драгоценные, как есть пошла бы за ним, за любовью своею, голой и босой, зато счастливой…

Тут Димитрий едва не выпал из девичьей памяти, до того нелепой показалась она ему. Голой и босой… а дружка этой красавицы проверить стоит.

Она маялась, так маялась, ответа ожидая и боясь, что не получит: все ж царский дворец, а друг ее сердечный, Микитушка, пусть и хорош всем, но беден.

И титула не имеет.

Кто его сюда пропустит?

Однако же, увидав на кровати бумажку, прямо расцвела вся. Запело сердечко, душа задрожала, руки затряслись и колени ослабели…

Неужели?

А в письме-то всего пара слов.

«Сбежим. Жду в полночь, в парке».

И тогда-то Аленушка поняла: все сладится… всенепременно сладится… она выскользнет: за ними, почитай, и не следят, не тятенькин дом, где от прислуги не протолкнуться и всяк перед барином выслужиться норовит. Нет… она будто бы ко сну отойдет, а после уж…