Полнолуние для магистра (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна - Страница 5

Она провела дрожащими пальцами по щекам, шее, перехватила растрёпанные светлые пряди, поднесла к глазам, рассматривая… Завертела головой, оглядывая обитые мягкими тюфяками стены, низкий потолок… снова свои руки, тонкие, изящной формы, но загрубевшие, с обломанными ногтями. Правда, сестра Эмилия за последние две недели вывела на них цыпки, втирая целебную мазь…

— Кто… я?

Спросила — и закашлялась. Будто речевой аппарат, не задействованный слишком долго, забился пылью и теперь сбоил.

— Где я? — прозвучало хоть и не уверенно, но намного чётче.

Где-то на полу ворохнулся поверженный Хаслам. Эрдман, не глядя, пнул его ногой и наскоро пробормотал заклинание обездвиживания, которое они с братьями выучили как-то на спор, кто быстрее. Вот и пригодилось!

— Вы в госпитале святого Фомы, мисс. Вы… хорошо меня понимаете?

Девушка удивлённо сморгнула.

— По… Понимаю. А где это?..

Побледнев, закрыла глаза. Но тотчас широко распахнула. Уставилась в потолок, напряжённо сведя брови. Захария осторожно присел на край постели, да так и замер, боясь её спугнуть.

— Ли-ка, — вдруг сказала она отчётливо. — Меня зовут Лика.

Мир вокруг временами становился зыбким и звенящим, как тогда…

Нет, не совсем точно.

Мир вообще начал быть, осуществился лишь с того момента, когда она, попытавшись закричать от раздирающей грудь боли, сумела со всхлипом втянуть в себя воздух. И едва не провалиться в небытие вновь, потому что вдох, заставивший слипнувшиеся лёгкие раскрыться, причинил не меньшие страдания.

А потом каким-то образом надо было исторгнуть из себя этот воздух и втянуть новую порцию. Зачем? Вот надо, и всё. Просто существовало некое знание: не дышать с полными лёгкими почти то же самое, что не дышать с пустыми: смерть. Воздух лишь тогда животворен, когда движется. А она… кажется, забыла, как это делается.

Но тут что-то извне с силой надавило на грудь. Чуть слышно скрипнули рёбра, засипело в горле…

Выдох. Какое блаженство!

И прогремел откуда-то сверху голос, поначалу распадаясь на отдельные звуки, лишенные смысла; но вот они стали собираться в слова — кажется, знакомые:

— … Вы-дох! Вдох! Давайте, давайте, мисс, дышите!

Какое же это счастье, когда кто-то знает, что именно нужно делать и как это действие обозначается! Дышать! О да! Слышать, осознавать, что ты не одна — и дышать! Чувствовать как по рукам и ногам разбегаются болезненные мурашки, но безумно радоваться даже им, потому что — живая!

Живая…

Впрочем, для полного ощущения жизни не хватало чего-то ещё, очень важного, основного. Ах да. Видеть.

Но перед глазами до сих пор мельтешили огненные брызги вперемешку с чёрными кругами. Правда, с каждым вдохом-выдохом они светлели, рассеивались… а затем, когда дыхание выровнялось, а глас небесный понемногу преобразовался во вполне нормальный человеческий — и вовсе пропали. Тогда она ещё не знала, чей это голос; но что он мужской, или даже юношеский — поняла.

Внимание металось во все стороны, не зная, на чём остановиться. К голосу. К проходящей в груди ломоте и скачущему комку, чьё трепыхание в конце концов перешло в ровное биение. К непроизвольно подёргивающимся рукам и ногам. К пересохшему горлу (кажется, ей очень хотелось пить…) К голодному спазму в животе. К… чему-то, не слишком больно, но назойливо впивающемуся в затылок… Усилием воли она прекратила эти метания и сосредоточилась на задаче: увидеть. И вспомнила, наконец, что для этого нужно всего-навсего поднять веки.

Потолок. Потолочные балки. Да, именно так они называются; только не ясно, далеко они или близко…

Поверхность, на которой она лежала, дрогнула, над ней склонилось чьё-то встревоженное лицо с шевелящимися губами. Вот кто ей помог, научил дышать, а теперь разговаривает, держит словами! Кстати, теперь, когда этот… мальчик? юноша?.. в общем, когда он стал так отчётливо виден, то можно понять, что он — близко, а потолок находится намного дальше. Глаза, получившие ориентир, наконец-то смогли оценить расстояние. И тотчас принялись за работу. Где она?

Стены, обитые чем-то мягким. Огонёк газового светильника, спрятанный в стеклянной колбе… Газового? Какая-то слабо освещённая каморка, насколько можно увидеть, не поднимая головы. Юный незнакомец рядом. И… какой-то шорох и бурчание снизу, будто там ворочается ещё кто-то огромный, страшный…

Испугаться она не успела, поскольку молодой человек и не думал оставлять её в покое:

— Бетти? Эй, мисс, вы меня слышите? Вы меня понимаете?

Что-то было в его речи… не в словах, а именно в речи. Неправильное. И не только в чужом и чуждом имени. Впрочем, смысл сказанного был ясен, сами слова понятны; но где-то, на задворках сознания, вдруг всплыло, что разговаривать можно и по иному, на другом язы…

Она вздрогнула, оборвав напугавшую её мысль. Но в этот момент сознания коснулось Нечто. Большое, могущественное и… доброе.

«Не бойся. Теперь всё хорошо».

Коснулось и пропало.

На миг она прикрыла веки, пытаясь справиться с… Впрочем, смятения уже не было. Осталось чувство покоя и… Возвращения. Домой? Нет. Всего лишь туда, куда ей нужно было попасть. Зачем, для чего — она пока не могла сказать, но твёрдо знала: рано или поздно вспомнится всё; но именно сейчас и ещё какое-то время, возможно долгое, лучше не знать, не помнить.

Всё будет хорошо. Но для этого нужно понять, что именно — «всё» и какое место в этом новом бытии отведено ей. Кто она вообще такая?

Дрожащими от слабости пальцами она провела по щекам, по выпирающим скулам, по подозрительно тощей шее. Ухватила попавшуюся под руку прядь волос, поднесла к глазам. Светлые. Раньше были чуть темнее… И тут же запретила думать об этом «раньше». Надо просто принять окружающее, как есть. Но, взглянув на свои ручки, худенькие, тонкие, как у истощённого младенца, она едва не заплакала от жалости к неизвестной себе. И не удержалась:

— Кто… я?

Спросила и закашлялась, не сколько из-за першения в сухом горле, а от неожиданности: слова, сорвавшиеся с уст, были сказаны на том же, ином языке, на котором говорил с ней молодой человек в странной одежде. Впрочем, язык-то был понятен, но… не покидало ощущение, будто всю неизвестную жизнь, прожитую за чертой беспамятства, она всё же говорила на другом.

Чтобы проверить себя, она продолжила:

— Где я?

С тем же результатом.

Но странный советчик, поселившийся в сознании, отмахнулся от её недоумения. Подумаешь! Соображаешь, о чём речь — вот и ладно. Остальное пока несущественно. Послушай лучше, о чём этот милый мальчик лопочет.

— Вы в госпитале святого Фомы, мисс, — услышала она. — Вы хорошо меня понимаете?

— По… Понимаю.

Она хотела спросить, где находится этот загадочный госпиталь; но тут в её голове вновь ожил Некто.

«Молодец, девочка. Ты справилась. Скоро тебя осмотрят здешние целители и признают здоровой; однако чужие голоса в твоей голове при этом ни к чему, нам лучше тебя покинуть. Не волнуйся: по мере адаптации память начнёт возвращаться и подскажет, что делать дальше. А пока запомни: и в этом, и в родном мире тебя зовут Лика».

«Адаптация…»

Много позже это слово, как отголосок чужой мысли, прочно засело в её голове. Что удивительно — она прекрасно понимала его значение. Нужно приспособиться, вжиться в новый мир, родившийся недавно вместе с ней, научиться в нём существовать, избегая опасностей и не причиняя вреда окружающим.

В таком духе она и ответила профессору, лично проводящему утренний обход, в ответ на его недоверчивое: «Вы действительно меня поняли?»

Впрочем, если уж вспоминать, то с самого начала…

Сразу после разговора с неизвестным молодым человеком Лика уснула. Не сама, это он её усыпил, честно предупредив и, кажется, порядком волнуясь: получится ли? Но тогда, услышав её имя, он ужасно переволновался, принялся сыпать вопросами, сбиваться, повторять одно и то же, пока, наконец — и очень скоро! — у Лики не пошла кругом голова. Она зажмурилась, заткнув уши. Бессвязная речь обрушивалась, как камнепад, причиняя неимоверные страдания. Кажется, незнакомец это понял. Потому что умолк и… робко коснулся её руки.