Второе дно (СИ) - Ахметова Елена - Страница 43

Поэтому за материалом для оберега я отправилась туда, где встречались земля, море и луна — на береговую линию мангровых болот, где жизнь воздвигалась и пировала на смерти и разложении.

От природы меня и в самом деле ничто не отделяло, и мелкий гнус обрадовался мне, как родной. Я досадливо отмахнулась и упрямо продолжила пробираться к воде меж корней и причудливо изогнутых стволов. Под ногами вскоре зачавкало, а через пару минут я начала проваливаться по щиколотку, увязая в мягкой грязи, нагретой дневным жаром.

Острые пики воздушных корней постепенно сменялись переплетениями корней ходульных. Я проваливалась уже по колено. Альциона, не выдержав моих рывков и падений, взмыла в воздух аккурат тогда, когда я, ободрав ладони, вцепилась в нависший над головой ходульный корень и, помогая себе ногами, с натугой подтянулась, карабкаясь на самое высокое дерево в роще. Соленая грязь выпустила меня с противным чавкающим звуком, и я с облегчением выдохнула.

Сюда не проходила ни одна лодка, не долетал ни один дирижабль. У дерева был угольно-черный ствол, слишком толстый и гладкий для мангра; сильно разветвленная крона шелестела на ветру, и на каждом листике блестели в лунном свете капельки соли — и оттого казалось, что дерево нарядили в белое, как невесту.

Я несколько попортила эту черно-белую идиллию кровавыми отпечатками ободранных ладоней и негромко позвала:

— Просыпайся, Прародительница.

В манграх разом стихли все звуки. Размеренная песня ночной птицы оборвалась на середине; листва больше не шелестела, и ветер не доносил шума близких волн. Луна безмолвно плыла в ясном небе, и ее свет разливался над самым старым мангром в чаще, играя в белых кристалликах соли — словно поправлял кружево невестиного платья.

В воцарившейся тишине протяжный древесный стон прозвучал до того зловеще, что я вздрогнула и прижалась к гладкой коре. Вовремя: когда Прародительница пришла в движение, все, что от меня потребовалось — подтянуться и обхватить ногами ствол.

Изогнутые ходульные корни с чавканьем освобождались из болотной грязи. Каждый листик в роще затрепетал в едином танце, кастаньетами защелкали сломанные ветви. По стволу пробежала дрожь — и гигантское дерево приподнялось на корнях, двинувшись к близкому прибою.

Альциона с протяжным свистом описала круг над Прародительницей и снова вцепилась когтями мне в плечо, не доверяя дрожащим в движении ветвям. Дерево перемещалось обманчиво неспешно, изогнутые ходульные корни двигались мягко и плавно, словно бесчисленные щупальца гигантской морской твари — из тех, что в легендах топят корабли и пожирают матросов…

Впрочем, человеческой кровью Прародительница и в самом деле не брезговала, и я зажмурилась, изо всех сил вжимаясь в гладкий ствол. Любая ведьма становится сильнее дома — но я родилась не здесь и никогда не приехала бы в Ньямаранг, если бы не умудрилась обратить в фамилиара мангровую альциону, которая не сумела бы выжить в суровом климате Старого Кастла. Прародительница наверняка чувствовала мою чуждость — оттого и приходила на помощь только в обмен на кровь.

Пока — только на кровь. Однажды она захочет больше, и мне оставалось только молиться, чтобы это «однажды» не наступило прямо сейчас.

Прародительница вынесла меня на самую границу мангровой рощи, где соленое болото встречалось с коралловым рифом, но непреклонно остановилась там, где еще могла зацепиться за мягкую грязь. Ходульные корни почти полностью ушли под воду, оставив на поверхности лишь влажно поблескивающие изгибы, примыкающие к самому стволу. Я осторожно попыталась опереться на один из них — и дерево, решив, что натерпелось от меня достаточно, резко опустило корень вниз.

Альциона заполошно захлопала крыльями. Я с визгом рухнула в воду, тут же нахлебалась, суматошно вынырнула на поверхность, кашляя и отплевываясь. От соли немилосердно щипало в горле и так резало глаза, что слезы наворачивались.

А на ладонях не осталось ни капли крови. Прародительница невозмутимо стояла у кромки рифа. Ждала.

Я бессильно выругалась и заставила себя успокоиться. Ночь была тихой; меня мерно покачивало на слабых волнах, и теплая вода обнимала расслабившееся тело, скрывая наготу под серебристой лунной дорожкой. Я повела рукой, и свет доверчиво ткнулся в пальцы.

— Я прошу не живое и не мертвое, незаметное и незаменимое, из-под неба и с самого дна, — привычно зашептала я, поводя руками вокруг себя. Голос над водой разносился далеко, и казалось, будто мангровая роща подсказывает мне слова. — Я прошу, чтобы защититься и защитить, отгородиться и напасть…

Левая рука вдруг камнем потянула вниз. Я едва успела набрать воздуха и зажмуриться — и воды Ньяманского залива мягко сомкнулись над моей головой.

Несколько мучительно долгих мгновений — слепая паника; вода неспешно перебирала пряди моих волос, весомо оттягивая их куда-то в сторону, и я не могла понять, где низ, а где верх. Волны, до того ласково качавшие меня, играючи перевернули безвольное тело, запутав окончательно. На грудь начало давить — и в тот момент, когда я уже была готова сдаться и выпустить спасительный воздух из легких, пальцы левой руки сомкнулись на чем-то скользком и продолговатом, и ко мне наконец-то вернулась нормальная человеческая плавучесть.

Соленая вода сама вытолкнула на поверхность, и некоторое время я просто расслабленно качалась на волнах, позволив течению нести меня к берегу. Ночной воздух, напитанный специфическими запахами близкой мангровой рощи, казался слаще любых лакомств.

В руке у меня была длинная изогнутая ветка, должно быть, сломанная бурей и сброшенная вниз, на дно; на ней уже успели нарасти мелкие мозговые кораллы. Не живая и не мертвая, незаметная и незаменимая…

Что ни говори, мамин способ делать обереги определенно нравился мне гораздо больше.

На сей раз Прародительница милостиво подхватила меня корнем, позволив прижаться к стволу. Альциона, наученная горьким опытом, не пыталась сесть ни мне на плечо, ни на дерево, плавно ползущее обратно в сердце рощи.

Там Прародительница тотчас же стряхнула меня со ствола, уронив в жизнерадостно хлюпнувшую грязь. Едва не потеряв драгоценную ветку, я судорожно схватилась за нее, всадив руку по запястье в соленый ил, обреченно выругалась и стала выбираться. Дома в таком виде делать было нечего, и я побрела к ближайшему ручью, проваливаясь в грязь. Альциона кружила над головой — теперь она вполне могла позволить себе приземлиться на мое плечо, но здраво опасалась изгваздаться по самый клюв.

— Смейся-смейся, — щедро позволила я ей, методично меся ногами соленый ил. — Между прочим, дамы из Старого Кастла специально путешествуют по колониям, чтобы принимать грязевые ванны и сделать свою кожу нежной и сияющей…

Альциона скептически присвистнула, намекая, что глина с морского дна все же несколько отличается по составу от соленого ила, остро пахнущего гниением, а кожа моя если и сияла, то только в сравнении с черными грязевыми разводами.

— Зато ко мне гнус больше не пристает, — пожала плечами я, но этот аргумент тоже не возымел особого успеха. Альциона очень уважала гнус в качестве аперитива или, в плохие дни, второго завтрака. Она уж точно не возражала бы, если бы он к ней поприставал. — Ладно, уговорила, строй баню, и через каких-то десять-пятнадцать лет можно будет взять камень для оберега оттуда!

На это альционе возразить было нечего, и она улетела вперед, чтобы встретить меня у ручья. Я щедро позволила ей покараулить особо ценную ветку и с наслаждением шагнула в воду.

В сезон дождей ручей раздувался, подминая под себя половину мангровой рощи — а то и заливая единственную тропу к моему домику. Тогда вода становилась мутной и бурной, и к нему не рисковали даже подходить. Но в разгар лета он был мне по колено, и в лунном свете виднелся каждый мелкий камешек на дне. Я несколько порушила эту первозданную чистоту, встав в ручей обоими ногами и яростно смывая соленую грязь, успевшую подсохнуть и неприятно стянуть кожу. Сложнее всего было выполоскать волосы, и в конце концов я попросту сорвала широкий лист с ближайшего куста и, подложив его под себя, уселась прямо на дно, позволив течению делать работу за меня.