Репей в хвосте (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 14

— Нет. В танковых войсках полный порядок, Машуня.

— Вась, а ты… Ты давно здесь сидишь?

— Не знаю даже…

— Не видел, никто в сторону леса не уходил?

— Да я особо не следил… Тебя видел, потом Ивана… Кстати, вон он возвращается.

— Как возвращается?.. — удивленно начала я и, развернувшись, стремглав бросилась вниз по лестнице.

Иван шел через поляну к дому. Под мышкой у него был зажат мощный фонарь, а на лицо легла тяжелая задумчивость.

— Куда ты ходил?

Он проигнорировал мой вопрос, и, нахмурив брови, спросил сам.

— Маша, там, в лесу, до того как пришел я, ты была одна?

Я попыталась улыбнуться.

— Ревнуешь?

— Да, — без улыбки ответил он.

— Я была одна, Ванечка. Правда, мне показалось, что кто-то там был, я оступилась и… — я начала судорожно лепить к полуправде полуложь, все еще не желая посвящать кого бы то ни было из домашних в свои беды.

Он смотрел задумчиво, привычно пощипывая себя за нижнюю губу, и нахмурив темные брови.

— Ты ведь не станешь скрывать от меня что-то важное?

Я внезапно растерялась, как это бывает даже с заправскими лгунами. Наверно потому, что ему-то врать как раз и не хотелось, но и рассказать правду решимости не было.

— Дай мне немножко времени. Я должна разобраться сама. Хотя бы чуть-чуть.

Он мягко коснулся кончиками пальцев моей щеки, потом отстранился и вошел в дом, а я так и осталась стоять, стиснув челюсти, чтобы не расплакаться.

Ночь я не спала. Обгрызла все ногти почти до мяса, протоптала дорожку на дорогом персидском ковре, что лежал на полу, обпилась кофе, но к утру более чем непростое решение было утверждено моим внутренним худсоветом.

Я рассуждала так: если меня хочет убить какой-то одиночка — заказ ли это (хотя кому я нужна, чтобы нанимать киллера?), придурок ли какой-то, в любом случае обращаться в полицию не имело смысла — дело это типичный «глухарь». Нападение в аэропорту уже давно быльем поросло, а это последнее… Толпа подвыпившего народа, в которой могла появиться даже рота незнакомцев хоть в черных масках, хоть с рогами — все бы только посмеялись, решив, что кто-то классно схохмил. Чего уж говорить об одном, как пить дать одетом вполне подходяще. Наверняка никто и ничего не видел, а значит никто и ничего не сможет ни выяснить, ни доказать. Если же вернуться к версии, что моя персона чем-то (хотя опять-таки совершенно непонятно чем) пришлась не по вкусу «федикам», то дело и вовсе принадлежит к разряду мертворожденных. В любом случае, напрямую обращаться в ФСБ не имело смысла, они просто отправят меня к родным ментам, а далее — смотри выше.

Из всего из этого следовало одно. Мне нужен был человек из ФСБ или близкий к этой структуре, но такой, которому я могла бы полностью доверять, и который сумел бы кое-что выяснить для меня и обо мне. Например, для начала неплохо было бы элементарно узнать — занимается мной ФСБ или нет. Дальше думать было бы уже проще. Где такого человека брать? В этой части своих рассуждений я подошла к принятию одного из самых непростых в моей жизни решений.

Я знала, кто мог мне помочь. Но от этого было не легче. Совсем не легче. Потому что этим человеком был мой родной отец… Много лет я развлекала себя тем, что представляла, каким будет его лицо, если однажды, открыв дверь, он увидит на пороге меня. Теперь мне предстояло увидеть это собственными глазами.

Отец всегда был ранней пташкой, и поэтому, едва солнышко вынырнуло из-за края земли, я, приняв душ, чтобы взбодриться и, переодевшись, села за руль своей машины, которую, словно зная заранее, что это будет актуально, поставила так, чтобы ее не «заперли» машины гостей. Не так давно успокоившийся лагерь был тихим и сонным. Никто не остановил меня. На мгновение я было подумала сообщить о своем отъезде Ивану, но потом не стала.

Пустынную окружную я преодолела на удивление быстро и вскоре уже ехала по Ярославке, направляясь в сторону Болшево. Еще четверть часа, и я притормозила у высоких глухих ворот отцовского дома, а потом долго сидела, не решаясь открыть дверцу машины и подойти к звонку, чью пухлую пуговку хорошо видела со своего места…

…Мне открыла мать.

— Машенька… — почти прошептала она и покачнулась, опершись рукой на столб, державший калитку.

— Здравствуй, мама. Я… Я могу войти?

— Отец дома, — с легким испугом словно предупредила меня она, но отступила в сторону, пропуская.

Он завтракал и, увидев меня в дверях столовой, с грохотом опустил на стол толстостенную керамическую кружку, так что ее содержимое — крепчайший чай — плеснуло на клеенку. Боясь того, что он мог сейчас произнести, обрубив тем самым всякую возможность дальнейшего разговора, я шагнула вперед и выпалила.

— Меня хотят убить, папа. И мне нужна твоя помощь!

Он помолчал, впиваясь взглядом своих поразительно синих глаз в мое лицо. Его взгляд всегда был настолько пронзительным, ярким — то ли из-за цвета, то ли из-за выражения глаз, что мне было больно смотреть ему в лицо, словно на солнце. Вот и сейчас…

— Ты это серьезно?

Я горько усмехнулась.

— Вряд ли бы я решилась приехать сюда, если бы дела обстояли иначе.

Опять повисло молчание. И наконец…

— Что я должен сделать?

Как это похоже на него — никакого сослагательного наклонения. Воистину, слово «должен» — один из краеугольных камней, на которых держится вся немалая тяжесть личности моего родителя.

— Мне нужно встретиться с Вениамином Константиновичем.

Отец вытянул губы, словно собирался присвистнуть, но так и не издал ни звука.

— Саша… — негромко позвала его мать, но он лишь зыркнул на нее коротко, и она, как это обычно и бывало, стушевалась, хотя и не отступила, продолжая поглядывать на него поджав губы.

— Пошли, — он пружинисто поднялся.

— Ты даже не хочешь узнать подробности?

— У Веньки все и расскажешь. Чего зря воду в ступе толочь?

Я спустилась с ним в гараж, где, сияя полированными боками, замер в готовности старичок лендровер, собранный отцом буквально по винтику. Впрочем, никто не назвал бы этого ветерана дряхлым. Он, как и его хозяин, мог дать фору многим. Вместо пассажирской дверцы отец распахнул багажник и коротко приказал.

— Залезай.

— Зачем это?

— Как была распустехой, так и осталась. А если за тобой следили?

Разинув рот, я замерла в растерянности, совершенно оглушенная этой очевидной мыслью.

— Ну?

Покорно свернувшись клубком в просторном заднем отсеке, я прикрыла глаза, и отец набросил на меня какую-то темную плотную ткань. Хлопнула дверца багажника, шаги. Скрип петель — открывает ворота? Вновь шаги. Машина качнулась, и почти следом взревел мотор. Тронулись, подъем — наверно, выезжаем со двора. Вдруг резкое торможение, дверца распахнулась, и я услышала громкий, раздраженный голос отца.

— Пока ТВОЯ дочь не покинет этот дом, МОЕЙ ноги здесь не будет!

И лендровер опять резко рванул с места. Я лежала, затаив дыхание, совершенно не понимая, что происходит. Впрочем, через пару минут отец снизошел до объяснения. Я вздрогнула, когда сквозь рокот мотора до меня донесся его негромкий, абсолютно спокойный баритон.

— Теперь, если кто и был у тебя на хвосте, то будет совершенно уверен, что ты осталась в доме. А птичка-то улетела!

— Спасибо, — задушено пролепетала я и свернулась в клубок еще туже — опять начала бить нервная дрожь.

«Боже, да что же это творится вокруг меня!»

Вениамин Константинович Пряничников был старинным другом моего отца. Когда-то они служили вместе, но потом пути разошлись. Отец остался в армии, а Веня поступил в Академию КГБ. Как и отец, он уже несколько лет был на пенсии, но попал на нее по инвалидности, а не из-за излишней прямолинейности нрава, как мой родитель, который был любителем резать правду матку всем и всегда.

Выйдя в отставку, Пряничников поселился совсем недалеко от друга — продал свою квартиру, ставшую для него тюрьмой, и купил дачу в том же Болшево, но возле реки, в красивейшем месте на берегу, поросшем столетними соснами. Раньше дача принадлежала какому-то то ли художнику, то ли артисту и отличалась странной, но очень удобной для нового хозяина архитектурой. Все основные помещения находились внизу — кухня, столовая, кабинет и две спальни, располагались по кругу по сторонам просторной гостиной, потолком для которой служила уже крыша дома. Второй же этаж представлял собой круглую галерею, со множеством окон, выходивших на все стороны света.