Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 20

В моем институте за майские праздники ничего не изменилось.

Разве что сократилось количество рассады на окнах — наши огородницы частично вывезли ее на свои дачи. Сидят, делятся впечатлениями об открытии дачного сезона. Хорошо им.

Вечером мне еще и в другой институт идти, туда, где я лекции студентам читаю. До летней сессии всего ничего осталось, а у них в головах, по-моему, как не было ничего, так и нет…

Шеф приводит очередного денежного посетителя, готового заплатить за мою консультацию. Представляется он кратко: Гюнтер. Это молодой немец, которого, как ни странно, тоже интересует барон Унгерн. Рада обновить свой немецкий.

Болтаем долго и расстаемся вполне довольные друг другом. В один из дней, когда образуется свободное время, лезу в интернет, чтобы почитать про краповые береты. Сама себе говорю, что просто ради информации, но на самом деле конечно из-за Феди. Статьи достаточно сухи. Факты из истории возникновения традиции, описание экзамена на получение берета. Больше всего впечатляет такое: только двадцать, может, тридцать процентов тех, кто был допущен к испытанию, доходят не то что до конца, а до второго или третьего тура. Причем организаторы осознанно не дают пройти испытание всем. Двенадцатикилометровый марш-бросок может стать пятнадцатикилометровым и так далее. И это будет продолжаться до тех пор, пока слабейшие все-таки не отсеются.

Нахожу ссылку на фильм. Одеваю наушники и смотрю онлайн. И только тогда понимаю, что на самом деле стоит за сухими строчками описания в той же Википедии. Нет, все-таки никогда не пойму я мужчин. К чему это все? Кому они, доводя себя до ручки через нереальные физические усилия, хотят что-то доказать? Товарищам? Себе? По мне так какое-то детство.

Кто в песочнице круче. Или я не понимаю чего-то важного, того ради чего молодые мужики вроде Федора и Павла все-таки идут на такое?..

В пятницу вечером на выходе с работы меня подкарауливает Ксения. Я все думала — появится ли кто-то из них, и если да, то кто это будет? Думала — Стрельцов. Ошиблась. Ксюха роскошна до такой степени, что на нее смотрит по-моему вся улица. В прелестном летнем платьице, на высоченных тонюсеньких шпильках, да ещё небрежно присела на крыло дорогой и очень стильной машины.

— Надо поговорить.

Пожимаю плечами.

— Говори.

— Та девка — его бывшая. Все никак не успокоится.

— Да, я видела.

— Да что там увидеть-то можно было? Больница ведь.

— Достаточно.

— Целовались что ли?

— Нет. Она… Ну она его… В общем сунула руку под простыню и…

— Ёперный театр! Ань! Ну схватила она его за член, ну что с того? Не он ведь ее схватил, а наоборот. Да и не больно-то он этим процессом увлекся. Когда мы вошли, она уже на ногах была, уходить собиралась. Стрельцов, идиот, еще с порога: «А-а-а… Вот с кем ты тут занят. То-то Анька бежала отсюда как фриц из-под Москвы».

Не могу удержаться:

— А он?

— А что он? Говорит: «Чего врешь-то? Не было ее тут». Тот: «Как не было, если мы ее только что в коридоре встретили?» Смотрю, Федька челюсти сжал, а у девицы у этой такой вид сделался, словно у кошки, которая ворованной сметаны нажралась. Ну до Стрельцова тут наконец-то дошло. Он в коридор — тебе звонить. А ты — все, в тинку зарылась.

Стою, молчу. Но я же не мама, не могу все держать в себе. Должна выговориться!

— Ксень, вот ты мне объясни, ты здесь зачем?

— Помирить вас.

— А господин майор что? Дара речи лишился? Или может мобилу свою случайно в туалет уронил? Сам-то он что же позвонить и поговорить со мной не может?

— Отводит глаза. Вздыхает. Уперся он роговым отсеком, Ань. Как боевой единорог, блин. Лежит, весь из себя несчастный, страдает, но ни в чем таком не сознается и звонить тебе отказывается. Что у вас на самом деле случилось-то?

— А послал он меня. Еще когда у него в прошлый раз была. Сказал: иди-ка ты, Анна, лесом и больше ко мне не приходи никогда.

— Что, правда что ли?

— Правда. Решила вот ещё раз к нему сходить. Подумала, может что-то изменилось, может смогу переубедить… Пришла, и тут же стало понятно, что, в отличие от меня, его наше расставание не тревожит вовсе.

— Ничего не понимаю. А суть-то этого вашего расставания в чем? Из-за чего такая чудо-идея ему в голову-то вбилась?

— Он не рассказывал.

— Ань, ну не ерунди. Знаешь ведь.

— Догадываюсь.

— Ну?

— Не пара мы с ним. Я — белая кость, голубая кровь, а он — парень с рабочей окраины, да еще и детдомовский. Мезальянс, однако. Неразрешимый социальный конфликт.

— Ерунда какая…

Вижу, что не удивлена. Раздражена, но удивления нет и в помине. Видно, Федька о чем-то подобном с друзьями уже говорил. Ксюха еще раз качает головой, потом машет рукой, словно отметая нарисовавшуюся проблему:

— Ладно… Потом обдумаем. Я ведь не только за этим к тебе. Федька со своими вывертами пусть сам пока что разбирается, в больнице как раз самое место самокопанием заниматься. По себе знаю. А ты вот что — нас-то не кидай. Мы-то не Федька, нам твой «высокий» социальный статус — до звезды. А ты в подполье совсем ушла. На звонки не отвечаешь. К нам в деревню нос не кажешь. А мы вроде как друзья… Друзья ведь?

Киваю уныло. Она в ответ энергично.

— Друзья. Да ещё к тому же и боевые. Так что давай в гости.

— Как-нибудь обязательно.

— Не пойдет. Давай, залезай в машину. А то знаю я вас с этим «как-нибудь потом». Маме по дороге позвонишь. Чтобы не волновалась.

Пытаюсь отказываться — не тут-то было. Ну не драться же мне с ней посреди улицы, прямо напротив моего сильно научного института? Так и оказываюсь в салоне ее машины. Водит она так, что Федор с его быстрой, как мне казалось, ездой — детсадовец на педальной машине против Шумахера на Феррари. Мало того, что летит как истребитель, так еще и трещит как ни в чем не бывало.

— Викуське как раз завтра полгодика. Ко мне бабушка приехала. Рассказали ей твою эпопею. Спрашивает — где ж она, эта самая Анна Унгерн? А ее и след простыл.

— Нашли чем старушку развлекать — историей с убийством.

Смеется.

— Для нее — самое оно. Сегодня большого съезда гостей не предвидится. Бабуля с Шарлем. А завтра генералы так и попрут.

— Ничего не понимаю. Какой Шарль? Какие генералы?

Но Ксения не поясняет и я тоже молчу. Звонит телефон. Мама.

— Анна, мне позвонила Марья Петровна из вашего архива. (Вот ведь сука старая, прости господи!) С кем это ты уехала?

— С Ксенией. Мам, я погощу у них на этих выходных? У Ксении дочке полгодика, они праздновать будут.

— А Марья Петровна сказала — какая-то проститутка.

— Мама!

— Она из твоих новых друзей? Вроде этого Федора?

— Да.

Динамик у меня громкий, подозреваю, что Ксюха все слышит. Неловко — страсть. Перекладываю телефон к другому уху — подальше от водительского места.

— Анна, ну сколько раз можно повторять: надо быть разборчивей в своих знакомствах.

— Да, я помню.

Заканчиваю разговор и кошусь на Ксению. Слышала? Как пить дать да. Вон лицо какое. Молчит, рулит. Потом:

— Надо твою маму с моей познакомить. Это будет феерия.

Позже узнаю, что она имела в виду. Ксюхина мать — свернута на политике. Все время в каких-то митингах и акциях участвует, отстаивает права трудового народа. В общем, случай не менее тяжелый, чем мой…

К дому Ванцетти несмотря на пробки подъезжаем засветло. Ксюха ловко загоняет машину в гараж, и тащит меня в гостиную. Ожидаю увидеть здесь старушку в крашеных синими чернилами кудельках и в бесформенном немарком наряде. Но вместо этого обнаруживаю посреди комнаты изящную женщину во всем французском (это, согласитесь, заметно). Ее все еще густые, но уже совершенно белые волосы коротко и модно острижены. На ногах — туфли на каблуке. Такие же ярко-синие, как у Ксении, глаза смотрят весело и бесконечно приветливо. Ксюха тут же выталкивает меня вперед: