Град огненный (СИ) - Ершова Елена - Страница 9

— Я знаком с вахтером из его дома, — наконец произносит он. — Дед не злой. К нашим хорошо относится. А за бутылку другом станет. Проверено.

Расс ухмыляется, и я ухмыляюсь тоже — в этом мире деньги не только шуршат, но и булькают. Думаю: сколько спирта могу унести из лаборатории Тория? Решаю, что полштофа смогу.

Спрашиваю:

— Когда его можно застать?

— А всегда! — отвечает Расс. — Он так на вахте и живет. Его дети из квартиры выгнали. Так он и устроился, пока домоуправша разрешает.

— Почему выгнали? — удивляюсь я. — Им жить негде?

Расс фыркает и смотрит так, словно я сказал величайшую чушь.

— Как же! Деньги им нужны. Квартиру можно задорого продать. И хорошо, что выселили, а не убили.

Сначала его слова озадачивают меня, и я просто стараюсь забыть об этом. И только много позже приходит понимание: оказывается, убить можно не только из мести или ради удовольствия. Мотив может быть и корыстным.

Это обжигает меня, как очередной глоток водки. Мир людей бывает не менее жесток, чем мир васпов. Возможно, Пола тоже убили из корысти? Да только что у него брать?

Пол жил не многим лучше Расса, разве что имел собственную ванную. Но мысль об убийстве из корысти отчего-то не дает мне покоя. Я чувствую, что здесь есть некая зацепка. И я решаю обязательно обдумать ее — когда буду трезвее.

Расс тем временем снова разливает водку по стаканам.

— За здоровье! — комментирует он и осушает махом.

Я следую его примеру. Когда пьешь — не слишком думаешь о еде. Кроме того, напряжение последних дней спадает, и пустота, стерегущая на краю сознания, исчезает ненадолго.

— Знаешь, что сказал Пол, когда мы виделись последний раз? — спрашивает Расс и отвечает себе сам:

— Что Переход — лучшее, что с ним случилось за всю жизнь. Да, не все идет гладко. Но у нас появилась возможность. Возможность выбора. Возможность самим распоряжаться судьбой.

— Возможность жить в подвале и работать дворником, — подхватываю я.

Дразнить медведя в его же берлоге — не лучшая затея. Но Расс не понимает моего сарказма. Он хлопает ладонью по столу и говорит:

— Пусть! — приподнимается с места, вытягивается во весь внушительный рост и скандирует — старательно, с выражением, на которое только способен васпа:

— Пусть за окошком гнилая сырость! Я не жалею и я не печален! Мне до того эта жизнь полюбилась, так полюбилась, как будто в начале!

Мне хочется смеяться. Комендант приграничного Улья, прилежно декламирующий стихи, — зрелище само по себе забавное. Но я не смеюсь. Знаю, сколько было приложено усилий, чтобы сломать барьер замкнутости, чтобы научиться открыто выражать свои мысли. Не боясь, что за это тебя поволокут на дыбу или до краев нашпигуют ядом.

— Я верю, скоро все изменится к лучшему, — продолжает Расс, глядя на меня сверху вниз, будто бросая вызов. — Надо только подождать. Перемены уже происходят. Слышал про "Открытые двери"?

Еще бы. Этот благотворительный фонд сразу взял под свое крыло заботу о беженцах и вынужденных переселенцах с Севера. Иронично, но васпы также попали под эту категорию. Еще более иронично, что основатель фонда — женщина.

— Миллер, — вспоминаю режущую слух фамилию.

— Хлоя, — благоговейно поправляет Расс.

Он садится на место, мечтательно подпирает кулаком небритую щеку:

— Помнишь рядового Свена? Долговязого пацана из четвертого Улья? Он как раз служил под командованием Пола.

— Я должен знать всех рядовых в лицо? — сухо отвечаю я.

— А Хлоя знает! — ухмыляется Расс.

Это явная шпилька в мой адрес. Маленькая месть за мой предыдущий сарказм. И пока я хмурюсь и перевариваю сказанное, комендант продолжает, как ни в чем не бывало:

— Так вот, Свен обратился к ней за помощью. Пацан молодой. Ему учиться надо. А Хлоя запросила результаты его диагностической карты, подготовила это… как его? Ходатайство! — Расс выплевывает непривычное слово, как ругательство. — И таки выбила ему место в техникуме! Представляешь?

Он со значением смотрит на меня, будто ожидает, что я упаду со стула от изумления. И когда этого не происходит — обиженно поджимает губы.

— Если он будет учиться хорошо и закончит с отличием, то попадет в институт, — заканчивает Расс. — Чуешь, что это значит?

Он смотрит восторженно. И я понимаю, что это, действительно, большой прорыв. И должен радоваться за парня. Но на душе отчего-то становится нестерпимо кисло.

— Почему он пошел к ней? А не ко мне? — вслух произношу я.

Это риторический вопрос. Ответа на него не жду, но Расс, тем не менее, отвечает:

— А что бы ты сделал? У тебя, конечно, чуть больше прав, чем у остальных. Непыльная работа и известность в определенных кругах. Но у людей куда больше возможностей и связей. Да и признай: не каждый рядовой решится добровольно подойти к преторианцу. А тем более к великому и ужасному Яну!

Расс смеется добродушно, а я ежусь и понимаю вдруг, как выгляжу большую часть времени в глазах собственных соплеменников. Даже когда они смогли забыть прошлое, перешагнуть через годы унижений и муштры, признать во мне лидера и пойти за мной — подсознательно они все равно продолжают опасаться меня. Я носил панцирь имаго. На мне — печать зверя. Я был оружием массового поражения. Подопытным насекомым, думающим, что он — бог. И те мгновенья пролетели, будто бредовый сон. Воспоминания — смутны и неприятны, и я отмахиваюсь от них, как от назойливой осы.

— Место женщины у плиты, а не в политике, — бормочу я.

Расс хохочет в голос и поднимает новый стакан.

— Тогда выпьем за перемены!

Мы пьем. А потом еще и еще. Потом Расс достает пожелтевшую тетрадку с замурзанными краями и начинает — с закатыванием глаз и завываниями, — зачитывать свои новые стихи. Я мало что понимаю в этом. Но делаю вид, что слушаю. Хотя мыслями нахожусь далеко. Я думаю о том, что ушло безвозвратно и больше не вернется никогда, как не вернется и Пол, похороненный где-то на окраине городского кладбища. Думаю о Си-Вай: Расс уверен, что именно они приложили руку к убийству Пола. Но так ли это целесообразно: убирать нас по одному? Сумев однажды накрыть все осиное гнездо, они смогут проделать это снова. Им куда проще доказать, что мы все те же подонки, и уничтожить всех, разом. Загнать в гетто, в лаборатории, откуда никто из нас не выйдет живым.

Думаю о благотворительном фонде и женщине, которая взялась решать проблемы васпов за спиной их непосредственного лидера. И это злит меня, несмотря на все открывшиеся перспективы. Теперь я могу подобрать название своему чувству: люди называют его "ревность".

В эту ночь я остаюсь ночевать у Расса. Пьяный васпа — слишком легкая добыча для того, кто может и сегодня дежурить возле моего дома. Если мне суждено погибнуть — то только на поле боя. Если начнется битва — я хочу быть впереди. И по возможности, в здравом уме и с твердой рукой. Ради Пола. Ради всех нас.

6 апреля, воскресенье

Предыдущая запись сделана сегодня, 6 апреля.

Записал сразу, как только вернулся домой. Не считаю вчерашнюю попойку с комендантом выдающимся событием. Но если берусь — довожу начатое до конца. А в рапортах я всегда крайне педантичен и четко соблюдаю хронологию.

Итак. Сейчас — четыре часа пополудни. Остаток дня я проведу дома. Моя голова похожа на улей, в котором по кругу носятся ополоумевшие осы. Во рту привкус отнюдь не меда. И я готов выпить всю воду, которая течет из моего крана — даже будь она трижды ржавая (что нередко случается в этом доме).

Сегодня я ставлю рекорд: в кои-то веки проспал за сутки не четыре, и не пять, и даже не семь часов, а целых одиннадцать! Ночью — у Расса, на полу. Днем — у себя дома… тоже на полу. Просто не дошел до кровати и упал там, где подкосились ноги. А еще я, конечно же, не принимал таблетки. Думаю, что именно поэтому мне приснились кошмары.

Нет, не те, что снятся мне обычно. В этом кошмаре было что-то особенно страшное, ирреальное, бредовое. Отбросившее меня на три года назад. Ко времени, когда я познал смерть, и принял ее, и переборол, как болезнь.