История одной буддийской статуи (СИ) - Гамаюнова Светлана Геннадиевна - Страница 24

Айя замотала головой и произнесла, что-то типа: «Нет».

– Ты не хочешь, чтобы я следил? – спросил Мейсен. – Не выйдет. Расслабься, я буду следить только за приборами, а не смотреть на тебя. Хорошо?

Она кивнула.

На голову девушки надели шлем и включили аппарат на самую незначительную мощность.

Сеанс начался, а он внимательно всмотрелся в экран монитора. Если эмоции будут зашкаливать, надо будет его прекратить. Но ничего подобного не происходило. Кривая эмоционального накала невысокой синусоидой бежала по экрану, без особых всплесков. Стив не знал, хорошо это для Айи или нет. Наверное, для первого сеанса и хорошо.

А в это время сознание, стимулируемое прибором, уносило ее в прошлое. Она чувствовала запах благовоний. Звон колокольчиков. Видела статую Будды, к которой она каждый день, еще будучи маленькой девочкой, приносила еду и цветы, которые выращивала на грядке возле стен монастыря. Зажигала палочку с благоговением. Было хорошо и спокойно. Ей было четыре годика, ее учили медитировать, и она, как и другие, более старшие послушники, уносилась в состояние расслабленности и спокойствия. «Учись, как в детстве, день за днем, и вспоминай, как это делать. Я протянул сегодня тебе ниточку, – говорил какой-то родной голос, похожий на голос отца. – Не теряй, держись, вспоминай. Это важно». Вокруг было прекрасно, хотелось летать и спать одновременно.

Мейсен сам снял с нее шлем и, увидев умиротворенное, почти сонное лицо, понял, что сеанс прошел хорошо.

«Значит, завтра повторим», – решил он, отвез ее в палату, положил на постель, укрыл и поспешил к Жанин. С ней он уже виделся сегодня, их ждало совместное испытание прибора Сэма Бримта.

Сэм светился от счастья, что испытание будет зафиксировано на нужном научном уровне. Клиника Мейсена – это круто. Он быстро подстроил шлемы под голову каждого, подключил и они договорились, что сеанс будет продолжаться не более десяти минут, и если кто-либо, Мейсен или Жанин, начнут стучать по колену, то сеанс немедленно прекратится. Договорились, что транслировать чувства будет Жанин, а Мейсен будет пытаться их почувствовать. Шлем трогать и срывать нельзя.

Вот и началось. Сэм не отрывал взгляда от экрана двух осциллографов, а люди... А люди в этот момент чувствовали разное. Жанин настраивалась на максимально возможный в ее состоянии позитив. Она любила плавать в море. Ощущение движения в воде, тело становится легче, и скользишь в пространстве, не ощущая ничего под собой - ты и вода, ты и не ты.

Вдруг резкий скачок на осциллографе, но он быстро прошел. На соседнем осциллографе тоже отразился скачок, амплитуда ниже, но есть. Есть, чуть не закричал Сэм. Прибор работает.

Страх. Ей показалось, что она увидела в прозрачной воде этот ужас всех купающихся в Кливленде – кубомедузу. Страх, резкий, жгучий, как ее щупальцы. Но нет, отпустило. Пришло понимание, что это не она, показалось, и все опять спокойно, легко и приятно. Плавала бы и плавала. Но зуммер прибора известил, что сеанс окончен, а так жаль.

С нее сняли шлем, и она улыбалась, а доктор Мейсен, с побелевшими губами стоял и смотрел на нее, не отрываясь.

– Жанин, что это было? – спросил он севшим голосом.– Я почувствовал страх. Чужой страх в своей голове. Я никогда такого не чувствовал.

Он мотнул головой и произнес:

– Вам не понять, впрочем.

– Мне показалась, что подо мной проплыла кубомедуза, – произнесла девушка. – Я их так боюсь. Пыталась передать приятные эмоции, я так люблю плавать, вот и плыла, а тут она – вот и страх.

– Я его почувствовал. Понимаете, я почувствовал чужую эмоцию.

Хлопнул Сэма по плечу.

– Молодец. Завтра продолжим.

Схватил за руку Жанин и поволок ее, удивленную донельзя, в палату, по пути сказав одну фразу:

– Я и свои-то не чувствую, а чужие вижу зрительно, а тут за тебя испугался, Жанин.

Оставив девушку в палате, он взъерошил волосы. Докторскую шапочку он так и не надел.

Время в клинике доктора Мейсена

Время ползло, бежало, летело у каждого ее обитателя. Мейсен и Жанин тренировались каждый день не менее чем по полчаса. Сэм договаривался с Жанин, какие эмоции она будет транслировать, она записывала их и потом пыталась передать. У них в девяноста процентах случаев получалось услышать и понять сильные эмоции. Мейсен ходил задумчивый и молчаливый.

Сэм млел от счастья, и все свободное время анализировал показания приборов.

Айя шаг за шагом вспоминала прошлое, делая успехи в медитации и, как будто взрослея год за годом. Снимая с себя слои времени.

Томас каждый день приходил делать массаж, пытаясь наладить с Айей доверительные отношения. Но как будто какая-то преграда встала между ними с определенного момента. Мышцы тела расслаблялись под его пальцами, но внутри она была, как натянутая пружина, настороженная и испуганная одновременно. Его это удивляло и огорчало. Начала сеанса с ней он ожидал с утра, высчитывая минуты. Но больше она не просила ни о чём рассказывать, и он лепил отсебятину, смешные истории из жизни. Всякую чепуху, чтобы как-то достучаться, обратить на себя ее внимание. Но нет. Все впустую. Он гладил, массировал ее шею, убирая остатки спазмов, а сам смотрел на губы: маленькую, аккуратную верхнюю и чуть более полную нижнюю, и так хотел их коснуться.

Лиз жила двойной жизнью. Раньше почти вся ее жизнь со всеми проявлениями принадлежала клинике. Работа доставляла удовлетворение – хорошие результаты и хорошая оплата за достойный труд. А вечером был Стив, а иногда не только вечером. Сейчас она, тридцатилетняя женщина, чувствовала себя девчонкой. Она, постигшая все тонкости и знающая все тёмные стороны психотерапии, которой лучше всего соответствовала истина: во многих знаниях много печали. И еще со времен колледжа усвоила другую истину: ничто так не учит женщину быть умной, как плата за попытку быть слабой и глупой. А мужчины бывают двух типов – сволочь обыкновенная и необыкновенная сволочь. Психотерапия – рождающая подозрения, оставляющая негативный осадок от понимания невзначай брошенных слов, жестов – уходила на второй план. А надежда, глупая, бабская надежда убаюкивала ее умную, деловую, да просто стервозную сущность. Ей нравилось быть с Марком. Нравилось ходить с ним на презентации выставок, когда он рассказывал про картины или древности и знакомил со знаменитостями, а они делали многозначительный вид и говорили, что он счастливчик. Эту сторону отношений она могла понять. Могла понять и приятность от их походов в театр или оперу. Но ей нравились и просто вечера. Вечера вдвоем под телевизором или валянье на диване после хорошего секса и даже просто валянье с изысканным вином под хорошую, соответствующую закуску. Ей нравилось, как Марк на нее смотрит, как целует. Ей нравилось наблюдать, как его тело отзывается на ее прикосновения, видеть его чувственную, эмоциональную потребность в ней как женщине, а не просто базовую, архетипическую (а именно сексуальную), как у Стива. Она пыталась разобраться в своих особых потребностях к партнеру, их сложной мозаике, собранной из всего: жизненного опыта, системы ценностей, физиологии, да бог его знает из чего еще – и не могла. А местами просто не хотела. Ей было хорошо – и все. Она жила, и если бы ей об этом рассказал кто-то другой, то она бы диагностировала это как влюбленность, но в отношении себя – не могла. Влюбленность не для нее. Точка.

Доктор Вейлер, пусть он и не относился к пациентам или сотрудникам клиники Мейсена, тоже имел к этой истории отношение. Так вот, он попался. На каждого Игрока довольно простоты. Кто-то умный написал, что влюбленность похожа на финансовые игры. Как предприниматель, только вложив деньги, на время теряет над ними контроль, так и влюбленный теряет контроль над своими чувствами. Вложив себя в «игру», нельзя точно узнать исход сложившихся отношений – этот фактор риска, эта непредсказуемость и есть важнейший элемент отношений. Марк чувствовал бешеный прилив сил. Они с Лиз могли заниматься любовью всю ночь напролет, а утром он шел на работу наполненный энергией, как мальчишка двадцати лет. Он не задумывался, вернее, не хотел задумываться, что эта его эйфория вызвана простейшими гормонами, он поддался им – и проиграл, потеряв контроль над ситуацией. Он влюбился, а в сорок с хвостиком это серьезно.