Волшебное зеркало Тимеи (СИ) - Кроткова Изабелла - Страница 3

— Покажите! — потребовал он.

Я сунула руку в карман, но никакой визитки там не оказалось.

— А в другом кармане?

Из другого кармана вылетела монета и звякнула об асфальт.

Хотя несколько минут назад там тоже было пусто! В поисках денег я обшарила свои карманы еще возле ресторана «Рио-Рита» и точно это помнила.

Полицейский посмотрел на меня. Я заметила, как какой-то подросток глупо хихикнул и покрутил пальцем у виска.

— Я ничего не знаю… Правда, — взмолилась я.

Потом подняла монету. Это оказались десять рублей. Они как-то непривычно ярко блестели.

— Имя, фамилия, — вновь потребовал полицейский. Он был высокий и рыжий.

— Обручева Марина Валерьевна… — начала я и почувствовала, что почва под ногами куда-то поплыла.

— Обручева? Марина? ТА САМАЯ? — брови рыжего взлетели вверх.

— Отпустите меня, пожалуйста, — попросила я парня.

— Может, вас домой доставить, Марина Валерьевна? — осведомился он, сменив тон с грозного на заискивающий. — У меня и мама, и бабушка — ваши поклонницы… И друзья в вас влюблены…

Я так часто слышала эти слова, что отмахнулась от них, как от назойливых мух.

— Нет-нет… Я сама, если можно.

— Можно! — растянул он рот в улыбке и зачем-то сдвинул фуражку набок.

«Люди погибли, а он лыбится….» — с неприязнью подумала я и отвернулась.

К остановке подошел автобус.

Надеюсь, десяти рублей хватит, чтобы доехать домой.

Усталая кондукторша дремала у окна, и никто не спросил у меня денег. По стеклу барабанил дождь, в душе моей бродила горечь, и хотелось только одного — скорее оказаться дома.

Увидев мой рукав, Клавдия Петровна всплеснула руками.

— Мариночка! Что это?!

Я покосилась на приоткрытую дверь гостиной.

— А где месье?

— Какой месье?! — вытаращила глаза домработница. И я подумала, что схожу с ума.

— А-а! — тут же сообразила старушка. — Этот… как его… Рено?

Я кивнула. В груди затеплилась робкая надежда, что ему здесь не понравилось, и он переехал от нас.

Но тетя Клаша меня сразу в этом разубедила.

— Спит… Наверху, в гостевой. Умаялся! Три стопки выпил. Мамаше твоей все уши прожужжал про эти, как их… пар… партитуры, вот. Про Новую Зеландию да про Голландию все рассказывал… Я ему белье васильковое постелила, воды в графин налила, ботинки почистила…

Слушая вполуха, я бросила куртку на пол.

— Теть Клаш, в прачечную не носи. Выброси на помойку.

Тетя Клаша подозрительно посмотрела на меня.

— Вадим?..

Я промолчала.

Она осмотрела меня с головы до ног и неопределенно кивнула.

— Ладно.

Я обула мягкие тапочки и прошла в душ на первом этаже. Нужно смыть этот тяжелый день, выкинуть его из своей жизни, плотно укутать сном, и тогда завтра от него не останется и следа…

Когда, замотанная полотенцем, я проходила мимо гостевой комнаты, дверь была приоткрыта, и оттуда потянуло каким-то другим воздухом — воздухом дальних странствий. Всего мгновение я была рядом с этой дверью, но в этот миг перед глазами вдруг промелькнули далекие города, незнакомые улицы, гомон непонятных голосов… Словно в нашем доме появился маленький чужестранный остров…

Спать, немедленно спать! Только сон и полный покой.

Войдя в спальню, я сбросила полотенце и с наслаждением растянулась на кровати.

Мне приснился Вадим, который, улыбнувшись, как рыжий полицейский, произнес «Бонжур, мадемуазель!» и поцеловал меня в щеку.

Утром от вчерашнего дня, действительно, не осталось и следа.

Я вышла к завтраку в светлом платье и еще издали услышала скрипучий голос месье Валлина и заразительный мамин смех.

— Заходи скорее, Марина! — нетерпеливо махнула мне мама. — Рене рассказывает о гастролях в Венеции.

От меня не ускользнуло, что церемонное «месье Рене» превратилось в домашнее «Рене».

— Вы тоже можете называть меня просто Рене, дорогая! — предложил мне именитый дирижер. Он, похоже, был в прекрасном расположении духа. Перед ним стояла чашка кофе и пепельница, хотя мама не любила, когда курят в гостиной. Это означало, что седовласый собеседник завоевал ее сердце.

И мне это почему-то опять не понравилось.

— Доброе утро, — сказала я, обратившись к его фигуре в сером костюме. Потом улыбнулась маме.

— Доброе, мадемуазель, садитесь! — Рене уверенно выдвинул стул из-за стола, словно был здесь хозяином.

— Благодарю, — отозвалась я, но села на свое привычное место.

Мне показалось, что колючие огоньки на миг мелькнули в его карих глазах.

— Может быть, сядешь рядом с Рене? — слегка виновато спросила мама. — Он очень интересуется тобой! Я уже рассказала, что ты у меня певица, работаешь в филармонии и скоро собираешься замуж. Он очень хочет послушать твое пение.

Тетя Клаша внесла блюдо с оладьями.

— Спой, Мариша, не откажи гостю!

Я заспанными глазами уставилась на кабинетный белый рояль, стоящий в углу.

— Пусть поест дите, — вступилась за меня домработница, и я прыснула.

Веселенькое начало…

Рене вдруг озорно мне подмигнул и улыбнулся, отчего морщины на щеках разошлись в разные стороны.

— Спою, пожалуй! — решила я и подошла к роялю.

— На своем веку я знавал таких певиц, — стряхивая пепел, проскрипел француз, — когда они пели, стекла в окнах дрожали… У вас, Марина, сильный голос?

— Нет, нет, голос у Мариночки не сильный, — поспешно оповестила мама, — стекла не лопнут!

— Не сильный? — сигарета зависла в воздухе. Месье насмешливо взглянул на меня. — А за что же вас любит публика? Или вы обманываете ее?

От таких вопросов у меня внутри все вскипело.

«Сейчас ты узнаешь, за что… — подумала я с вызовом, — сейчас ты сам лопнешь…»

Рене отпил глоток кофе и прищелкнул языком.

— Что будете исполнять? — спросил он, и я почувствовала себя Фросей Бурлаковой.

— Я спою вам песню из мультфильма «Стальное колечко», — ответила я скромно.

Старик удивленно поднял брови:

— Из мультфильма?!

И засмеялся, глядя на маму.

— Никогда не слышал, чтобы филармонические певицы пели песни из мультфильмов…

Морщины вновь разошлись в стороны.

Месье поудобнее устроился на стуле, сложил руки на груди и уставился на меня как на редкое животное, привезенное в зоопарк.

— Пожалуйста, — благосклонно разрешил он.

Тетя Клаша, поставив блюдо на стол, отошла и замерла в углу.

Я откинула подол платья и села к роялю.

Из-под пальцев полилось тихое вступление, и над гостиной взвился мой голос — прозрачный и чистый, как хрусталь, по словам критиков. Один столичный журналист писал, что голос Марины Обручевой похож на полет одинокой птицы. При первых же звуках пожилой мужчина нахмурился, потом подался вперед и замер, словно боясь пропустить летящую ввысь песню. Голос не пробивал окна, но он делал что-то совершенно другое. Для него просто не существовало ни окон, ни дверей, ни потолка. В нем была лишь бесконечная, охватывающая все, свобода.

В полной тишине я закончила.

По тому, каким прерывистым стало дыхание господина дирижера, я поняла, что он потрясен.

— Садись, Марина! — с оттенком гордости произнесла мама, жестом отпуская замершую, как статуя, Клавдию Петровну.

Я подошла к столу и почему-то, сама не желая того, села на стул, выдвинутый маэстро.

Он очень внимательно посмотрел на меня, и в глубине его глаз я уловила затаенную страсть.

Не отрывая от него взгляда, я спокойно придвинула к себе чашку кофе и блюдце с оладьями.

Он все не мог успокоиться. Снова закурил, отвернувшись в сторону. Красивая худая рука слегка дрожала.

— А вы женаты, Рене? — с любопытством спросила мама.

Рене кашлянул, затягиваясь, и, обратившись почему-то ко мне, хрипло сказал:

— Я был женат семь раз. Но все мои жены, к сожалению, трагически погибли…

От этого откровения легкая дрожь прошибла меня под домашним платьем. Я чувствовала его близость, и словно огонь полыхал вокруг меня. Но мама этого не замечала.