Дни войны (СИ) - "Гайя-А" - Страница 77

Но он не рискнул задержаться перед рядами пленных, лежавших лицами вниз на разъезженной дороге.

— Куда их? — с серьезностью спрашивал вполголоса еще совсем юный ополченец своего командира. Тот нервно заозирался, комкая в перевязанной ладони лист лопуха. Увидев Хмеля, ехидно перемигнулся с ним, словно узнав старого знакомого. Затем отмахнулся и сплюнул через плечо:

— Кончай их, парень… самим жрать нечего.

Ничуть не выказав удивления, паренек вытащил из ножен свой длинный кинжал, пару раз взмахнул им, привычно проверяя балансировку, и с коротким вздохом легкой скуки склонился над южанином. Его соратники сделали то же.

Быстро, переговариваясь между собой, посмеиваясь тихо над забавой чьей-то агонии, они принялись резать пленных.

Гельвин, глядя на картину, словно в тумане, мысленно дописал под ней: «Позор и смерть Элдойра», потом, подумав, подошел ближе. Остальные не выказали никакого удивления, не приветствовали сородича, и вообще на его присутствие никак не отреагировали.

— Э, хей э са! Руки убери, зараза! — прикрикнул на одного из пленных убийца, — смотри-ка, боится!

— Не смей! Не надо! — голосил пленник, извиваясь и хватаясь за горло, — собачьи дети!..

— Мать твоя собачья дочь, ублюдок! Тьфу, обделался, ты глянь. Такую-то тварь и резать противно… шакала отребье, Гани, может, ты?

— Не-а, — лениво ответствовал Гани, и сплюнул, — не имею желания. Вито! Ты ли?

— Иди ж ты туда и растуда, твою-то душу налево и направо, Гани. Я не дотронусь до пакости.

— Я не хочу умирать! — голосил тем временем пленник, отчаянно пытаясь уползти — и зная, что уползти не удастся.

Терпение одного из воинов, сновавших над уже коченевшими телами, кончилось, и он, проходя мимо, легко наклонился, быстро провел по горлу пленника ножом и преспокойно проделал то же движение еще ровно тридцать шесть раз — быстро, хладнокровно, практически ювелирно, по-изощренному красиво.

Хмель чувствовал, как перед глазами плывет. Все смешивалось — серая хмарь неба, горелые бревна изб, жалкая рванина, вместо стяга — и алая река крови, еще теплая — от нее даже пар шел в предрассветном холоде.

Никогда прежде голод и ужасы войны не представали перед воином так явно, возможно, причиной этого было еще и то, что он остался один, слаб, безоружен и беспомощен. И еще он видел, что, несмотря на все брошенные против врага силы, армия отступает — Беловодье и Приозерье сгорели в пламени войны, и остались только тлеющие угли.

Случайно довелось участвовать Гельвину в агонии одного небольшого села, но этих нескольких дней он никогда уже не мог забыть. Беспамятство от тяжелых ранений и постоянный ужас, мгновения просветления и снова тяжелый сон — вот, что запомнил Хмель из своего нахождения в Катлии.

Как и любая армия, отступающая после поражения, армия ополчения выглядела не лучшим образом, да и превратилась скорее в сообщество голодных мародеров. Прошло всего несколько дней — а там, где проходили войска, не оставалось больше ничего, ни еды, ни чистой воды, ни мужчин — всех, кто мог держать в руках хоть мотыгу, направляли на защиту Приозерья, а лучших воинов — в Кунда Лаад, в Элдойр.

— Вот ведь набрали вояк, — плевался Дремуша, радуясь возможности предстать перед знатным эдельхином умным собеседником, — скоро кормить нечем будет даже и простых крестьян. Поди-ка, сытая же зима нам предстоит, когда от холопа до княжьей рати все биться уйдут.

— Война некоторым городам пошла на пользу, — Хмель вымученно улыбнулся, — например, Руднянск. Или все Железногорье, Велегож, например.

— Сам там бывал раз, — тут же похвалился волк, — когда станешь здоров, и когда война закончится — приезжай туда, посмотри. Ты ж там не был? Сколько тебе лет вообще?

Волк потянул носом, и прищурился. Наслышанный о долголетии остроухих, он не хотел ошибиться в подсчетах — ему нравилось представать перед собеседником хоть в чем-то превосходящим его. Однако Хмель и без того знал, сколько глубоко прозрение волчьего чутья.

— Шестьдесят восемь, — сообщил он, — но нет, нет, Дремуша, прошу тебя, не кланяйся!

Оборотень икнул. Возможно, от удивления.

— Но ты не стар, и не похоже, что в возрасте, — сообщил он после минутного раздумия, скрещивая ноги, — правду говорят — вы живете долго?

— Долго. Много дольше.

— Тогда где остальные твои ровесники? И где те, кто старше тебя?

— Они есть, но их… не слишком много.

Гельвин не желал произносить ни слова о войне, уносившей больше жизней, чем болезни, голод, несчастные случаи или колдовство. Но Дремуша понял это и без него. Он с видом превосходства откинулся назад, и — Хмель вздрогнул — почесал ухо лапой, которая затем на глазах преобразилась в обычную, не самую чистую, ступню.

— Если бы вы не убивали друг друга, вас было бы слишком много, — подумав, высказался оборотень, — Бог свидетель, мне было жалко тебя, когда мы нашли вас в захваченных пещерах, но сейчас мне жалко тебя еще больше, братец! Может быть, если много молиться, то однажды вы станете менее кровожадны друг к другу и сможете уважать вожака и право стаи; и перестанете тратить свой разум на новые способы убийства и разврата…

Гельвин не мог назвать дня, когда кто-то высказался бы так близко к его собственным мыслям; но если в его устах, как Хранителя, это прозвучало бы прямым оскорблением всех древних законов и устоев, то волк говорил, как думал и нисколько того не смущался.

И был прав.

— Пора нам, — обратился Дремуша к Гельвину с некоторым сожалением, — прости, коли что не так… вожак велел: отступаем. Мы на восток, а вы бегите… кто сможет — в Предгорье. Дня три, может, есть.

— Моя благодарность… — начал было Хмель, но оборотень замахал руками, затряс густой бородой:

— Ой, не говори! Не говори! Сочтемся на этом ли свете, либо на том. Помни добро Дремуши Куцого и молись за него. Не я продавал тебе жизнь, не мне и цену знать.

— Могу я попросить тебя еще об одном одолжении, брат? — спросил Хмель, — я напишу письмо; просто передай его кому-нибудь из моего народа, кому угодно, кто направляется в Элдойр. Любому воину.

Потратив около получаса и найдя лишь небольшой клочок бумаги, Гельвин все же написал письмо, поспешил приложить к нему печать воеводы — на нее он не мог смотреть без горькой усмешки — и отправить.

Волки покидали Приозерье; и отступление, хоть и было продуманным, оставалось отступлением. Оно значило потерю еще пятнадцати верст границы, и сжимавшееся кольцо вокруг Элдойра. Из отряда Гельвина выжило двенадцать воинов, примерно столько же было найдено дружинами Ярфрида в Беловодье. Немногочисленные воины, чудом уцелевшие в схватках, потянулись в Предгорье.

На пути назад к Элдойру их ждала, как и всегда, все та же война.

***

— Десятник Тейма приказывает, десятка! Слушай мою команду!

— Есть! — гаркнули хором девушки.

— От южной стены до Салебского тракта — копаем траншеи! Высота в полтора роста! Три кольца обороны! За мной бегом марш! Выполнять!

Хриплые вопли десятников доносились отовсюду по улицам Элдойра. Мила, увидев знаменитую Стену Кочевников, удивилась — еще несколько часов назад у южной стены царила атмосфера мирного быта земледельцев, и грустные волы волокли телеги с первыми тыквами с пашен. Сейчас же столбами вздымалась пыль, а от пашни не осталось и следа — несколько сотен воинов, то запевая песни, то бранясь, расширяли рвы, копали траншеи, устанавливали в окопах колья.