Ученик колдуньи (СИ) - Колдарева Анастасия - Страница 36

Гвендолин насупилась: да он же просто глумился над ней, нарочно раззадоривал! Нетушки. Она не станет подливать масла в огонь его веселья.

— Гиртен каждый раз выдумывает все более и более вызывающие наряды, — мягко сказал Айхе. — На них трудно не реагировать.

— Гиртен?

— Ну, может, Гертхен, — юноша пожал плечами. — Или Греттен. У гарпий все имена на «Г» и все одинаковые.

— И ты на всех реагируешь?

Айхе моргнул:

— А ты что, ревнуешь?

Гвендолин ни разу в жизни так мучительно не краснела. Даже когда отвечала на каверзные вопросы, играя в правду-вызов. Даже когда расчудесная Нэнси Фелпс обличила ее влюбленность в Этана Брауна перед доброй половиной класса. То все были детские шалости, а сейчас — что-то взрослое, серьезное, прожигающее насквозь. Чувство, от которого внутри было одновременно сладостно и страшно. Если Айхе попытается его высмеять… Она умрет.

Придавленная стыдом, словно гранитной плитой, Гвендолин не смела ни шелохнуться, ни поднять глаз.

— Я лишь хотела предупредить, — прошептала она непослушными губами.

— Спасибо. — Что это? Смущение во внезапно охрипшем голосе?

Нанну, тактично кашлянув, сунула сковороду в таз с мыльной водой: да-да, она все ещё здесь, если кто-то забыл!

— Буду осторожен, обещаю, — добавил Айхе. Он прятал глаза за упавшей челкой, явно раскаиваясь в своей дерзости. Так и не придумав, чем спасти положение, он поднялся со стула и поспешно откланялся. — Спасибо за ужин, Нанну, сроду не ел такого вкусного омлета.

— И костей, — язвительно хмыкнула Нанну себе под нос. — Милости просим.

Айхе замешкался у двери, а потом, после очевидной внутренней борьбы, обернулся.

— Я тренируюсь у южной дозорной башни, — сообщил он напряженным и хрипловатым от неловкости голосом, обращаясь исключительно к Гвендолин. — Буду рад, если придешь завтра. Хал! За мной!

Пятнистая рептилия, забавно виляя задом, потрусила к выходу и едва успела проскользнуть в щель, как дверь захлопнулась.

Гвендолин оцепенело смотрела на дверную оплетку: на поперечные железные ленты, тронутые ржавчиной, на выпирающие круглые болты — и не слышала ни мерного тиканья настенных часов, ни треска огня в очаге, ни неприятного шварканья металлической щетки, елозящей по сальной чугунной сковороде. В голове у нее пульсировала лишь одна мысль: Айхе будет рад, если увидит ее завтра…

— Только косу не заплетай, — посоветовала Нанну, вытирая о фартук мокрые, натруженные руки. — А то расстроится.

— Кто? — вздрогнула Гвендолин и машинально потянулась к непослушным, выбившимся рыжим прядкам: пригладить, заправить за уши.

— Конь в пальто!

— Почему расстроится?

— А ты разве не заметила, как он смотрел на твои волосы?

— Угу, — Гвендолин неуютно поерзала на стуле. И рада бы забыть, да никак. — Заметила.

— Зачем тогда прилизалась? Пусть бы мальчишка и дальше любовался.

— Вы… шутите?

— Да какие уж тут шутки! У него от восхищения в зобу дыханье сперло, а ты наверх сбегала — и нате вам, явилась гладкая, как коленка!

Похоже, Нанну все-таки говорила серьезно.

— Ох. В юности я бы удавилась за такую шевелюру, — Нанну мечтательно вздохнула.

— И ничего в ней хорошего нет! — отрезала Гвендолин в знак протеста и обхватила себя руками. Как будто она не гляделась в зеркало. Как будто не понимала, насколько зазорно быть такой отвратительно рыжей кикиморой: бледной, рябой и лохматой!

Несколько секунд Нанну не сводила с нее проницательного взгляда, а затем присела на стул и мягко, с материнской заботой произнесла:

— У тебя очень красивые волосы. И ты сама очень красивая. Поверь в это и не накручивай себя.

— Вот и мама так говорила… — глаза обожгло непрошенными слезами, и Гвендолин испугалась, что не справится, разревется.

— Маме надо верить. Ну а если не можешь маме, то поверь хотя бы этому мальчишке. Я его раньше таким не видела.

— Каким? — с надеждой шепнула Гвендолин. Но Нанну не ответила. Только улыбнулась и потрепала ее по макушке, прежде чем вернуться к посуде.

Ночь протекла в пищеварении сомнений, перемежавшихся урывочным сном. Лежа в шуршащей темноте, напоенной ароматами сухих трав, Гвендолин терялась в воспоминаниях, воскрешая каждый мимолетный взгляд Айхе, брошенный в ее сторону, каждое его слово, каждое движение. Розовые романтические грезы перемежались суровыми реалиями и лопались, словно мыльные пузыри, под наплывами страха. Безумно хотелось довериться Нанну с ее оптимистичными прогнозами, но, к несчастью, у Гвендолин имелось собственное мнение, старательно взращенное подростковыми комплексами и объективной, как ей казалось, самооценкой. Трудно в одночасье поменять мнение о том, к чему давно привыкла. О, нет, она никогда не считала себя уродиной, недостойной чужого внимания. Но именно сейчас, именно перед Айхе ощущение собственного несовершенства неожиданно низвергло ее в пучины отчаяния. Гвендолин чудилось, будто каждый ее мелкий недостаток, будь то выпирающие ключицы или тощие лодыжки, раздается в размерах до слоновьих величин и грубо тычет Айхе в нос. Гвендолин чудилось, будто Нанну просто подтрунивает над ней, как и весь этот жестокий волшебный мир. Как и Айхе, приглашающий на прогулку, на которую сам не собирается, и видящий насквозь всю ее мятущуюся наивную душу. Его внимание — не более чем снисходительная жалость господина к прислуге, или, если уж совсем размечтаться, брата к непутевой сестренке, не внявшей вразумлениям. Как же Гвендолин смела рассчитывать на большее?.. Да и на что, если уж честно, она рассчитывала? Айхе заметно старше, охота ему возиться с сопливой девочкой? Что в ней сейчас могло привлечь его внимание, кроме глупых детских выходок с подглядыванием и ревнивыми истериками?

Изнемогая под грузом самоуничижения, Гвендолин тяжко вздыхала, то ворочаясь на жестком, колючем матрасе, набитом сеном, то вскакивая и подбираясь к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Ночь тянулась, как резина, голова болезненно пухла от страданий. Гвендолин периодически ловила себя на сочувствии к героине злополучного романа, влюбленной в смазливого вампира. Как же тяжко, оказывается, было ей, бедняжке, убежденной в собственной никчемности!.. Захлебываясь душно-мятным воздухом, дрейфуя в море воспоминаний, сомнений и бредовых фантазий, Гвендолин наконец погрузилась в пучины дурных сновидений. Ей снился умопомрачительный вампир, флиртующий с гарпиями, и огненная саламандра, мывшая посуду в бурлящем котле со слизнями.

И все же наутро, поднявшись с тяжелой головой и отекшим лицом, Гвендолин решила последовать совету Нанну. Тщательно умылась холодной водой, стряхивая призрачные тенета минувшей ночи, ещё более тщательно разделила волосы на аккуратные локоны и затянула на затылке тугой узел: работать с растрепанной гривой было неудобно, а когда понадобится, кичку можно будет распустить, и даже расческа не потребуется.

Сегодня Нанну увела бригаду ещё дальше в недра парка. Переплетенные ветви цветущих деревьев полностью скрыли из виду громаду колдовского замка. В стоячей воде каналов, которые здесь образовывали целую сеть, плавали опавшие розовые лепестки и отражались кружева деревянных беседок, каменных часовен и тонких мраморных колонн, увитых плющом.

— Сюда прибудут хозяева рек, — объяснила Нанну и кивнула на ряды емкостей, из которых торчали разноцветные бутоны. — Нужно как следует вычистить бассейны и насадить речных лилий. Наяды обожают вплетать их в волосы.

— А лилии успеют прижиться? — вежливо спросила Гвендолин, чьи мысли блуждали далеко от забот Нанну.

— Кагайя постарается. Так что нужно управиться до ее появления — не горю желанием выслушивать ругань и придирки.

Трудно не согласиться, подумала Гвендолин и с усердием принялась за работу. Время помчалось стрелой. Нежные, упругие лепестки кувшинок ласкали пальцы, теплые солнечные лучи, медом сочащиеся сквозь древесную листву, припекали голову и плечи. Запах речной сырости смешивался со сладким цветочным ароматом, и Гвендолен млела от удовольствия, позабыв о своих ночных терзаниях. Когда солнце раскочегарилось, забравшись в зенит, и от жары стала волнами накатывать дурнота, Нанну приволокла две корзины, накрытые полотенцем. Ту, что побольше, отдала чистильщикам: люди устало попадали на траву, обтирая лица повязками и платками, и принялись за еду. Вторую вручила Гвендолин.