Ловчие (СИ) - Калинин Никита - Страница 11

Я сел на почти чёрный полок, куда указал дед. Проверил сначала, не мажется ли, чем ещё раз его насмешил. Сидели долго. И чем дольше, тем больше я убеждался, что наши с ним понятия о жаре - разные. Мои уши уже на второй минуте скрутились в трубочку…

— А чего про супружницу не спрашивае?..

Я вынул голову из “ракушки” рук, стараясь дышать ртом. Посмотрел на деда, щурясь от заливающего глаза пота. Тяжело мне приходилось, после года-то сплошного запоя. Сердце так и норовило выскочить в предбанник, но я терпел.

— Лена… тоже?..

— Не, малец. Вот Елена твоя, она человеком была. Человечищем, на каких этот мир и стоит. Она у тебя… пела?.. Или може книги писала?.. Вирши?

— Она художником… была.

— Вот, - выставил он в раскалённый воздух указательный палец. - То-то и оно. Она творила. И не просто, а редким даром обладала. Один из миллиона таков, как она.

Со мной начинало что-то происходить. Баня не давила больше жаром чёрных тесных стен. Пространства вроде как становилось больше, воздух свежел, хоть и пах по-прежнему изумительно ароматными травами. В какой-то момент показалось даже, что чернота по выпуклым брёвнам потекла, сливаясь и выкручиваясь в смутные образы вётел, приземистых ив и статных осин.

Всё больше и больше становилось их, этих призрачных тёмных деревьев, вот уже послышались птицы, голоса которых никогда не звучали под солнцем, а после и звук плещущейся где-то невдалеке реки. Неизменным осталось только круглое капище камней с углями. И ковшик с кореньями рядом.

— Мы с тобой всего лишь собиратели, охотники до потусторонних сущностей. Мы - ловчие. Но ты никогда не думал, откель те сущности берутся? Как на свет явятся? Не? Да куда тебе, зелен ты ещё думать о таком…

Мы очутились в лесу. Не было жара вычерненной бани. Не было звона в голове и стука отвыкшего от нагрузок сердца. Взамен лишь лёгкость. И ощущение, что наконец вернулся в родительский дом.

— Их рождае такие, как твоя Елена. Люди-истоки, люди-ключи. Одними своими мыслями рождае, чувствами! Вот плохо ей - родится хмарник. Хорошо - в ручье заведётся берегиня. Леший не решит, вывести ли заплутавшего или погубить его, пока не послушае твою Елену. А про картины её и говорить нечего!..

— Нет её…

— Нет её, - покивал белой головой дед. - Зато её жизнь определила жизнь сотен тысяч обычных людей. Порождённый ею хмарник буде жить ещё многие века, неся в себе тоску-печаль русского народа. Её берегиня во всех войнах буде рядом с солдатиком, она сподвигне медсестричку собою рискнуть, а парня с поля брани выволочь. И у каждого народа свои сущности, которые и определяе их, делае их уникальными, самобытными. Народы с веками объединяются единой культурой, а уж те и ведут меж собой нескончаемую борьбу. Цивилизация иде на цивилизацию - в том и Извечная Игра, малец. Древняя настолько, что никто уж не упомнит её начала. Правила просты: убивая сущности, уничтожаешь самобытность народа, а после и культура, кирпичиком которой тот народ был, посыплется. Но иногда враг бье в самое сердце. В Истоки. В таких, как Елена твоя. Так Рим пал. Так Византия пала. Так и Москва трещит, а тревожные набаты её заглушае музыкой и плясками на деньгах, которые ничегошеньки не стоят.

Что-то произошло… Затихли незримые птицы. Не доносилось больше плеска недалёкой реки. Становилось светло, словно бы за спиной занималась заря.

Я обернулся и обмер, ноги мои подкосились, а едва угомонившееся сердце пропустило пару ударов. Я затрепетал при виде сияющего старца, на широкой груди которого пылал знак расколотого на равные части неба с солнцем посередине. Он был одного роста со мною, но я нисколько не сомневался, что это исключительно для моего восприятия. Предо мною предстал патриарх. Прародитель древнего славянского рода. Моего рода.

— Это место, - он повёл ручищей. - Зовётся Родником. Отсюда проистекает жизнь всякой сущности. Не каждый может попасть сюда, и уж тем более не каждый может Родник покинуть.

Я молчал. Я забыл слова и дыхание. Глядел первому пращуру прямо в его сияющие глаза, ничуть не щурясь, вбирая каждую частичку его пронизывающего, очистительного света.

— Ты последний из моего рода, Константин. Но даже тебе я не стану навязывать свою волю. Я помогу тебе, я выправлю твои первые шаги и дам тебе силу сделать следующие.

Сияние его солнца вновь зажгло костёр в капище. И в тот же миг я услышал верещание нхакала, изо всех сил пытающегося спасти своё положение. Но выйти за круг света, самостоятельно покинуть постамент он был не в силах.

— Поглоти эту сущность, сын. Я дарую её тебе, - моя рука сама вынула из ковша извивающийся и будто бы растущий корень. Не раздумывая, я положил его себе в рот. - А теперь, наберись сил и терпи. Их схватка будет стоить тебе многого.

Нхакал визжал позорно, истерично. Угольками маленьких глаз он таращился на то, как корень растёт и обретает форму: образуются кривые руки-ветви с лохмотьями одежд получивших по заслугам клятвопреступников, в доски вонзаются острые костяные ноги-ходули, а на большой голове, похожей на недогнивший бычий череп медленно раскрывается единственный глаз.

— И помни…

Слова долетали до меня сквозь треск ломаемого дерева и перепуганный визг наползшего задом на угол стены нхакала, которого теперь уже не удерживал постамент.

— Не буди лихо, пока оно тихо…

— Теперь я безопасен? Для окружающих.

С каждым ударом я представлял, что бью колуном по лысой голове, а не по берёзовой чурке. Становилось легче, но лишь до нового замаха.

— Для них - да, - кивнул дед. - Ты для себя теперь опасен.

Я смотрел на хилого дедульку, что сидел на пеньке неподалёку и наблюдал за моей работой с известным интересом, а видел патриарха. Родоначальника древнего, но теперь позабытого рода особенных людей, ловчих, к которым принадлежал и я. Плечи-горы, взгляд насквозь и пылающий символ расколотого солнечного неба на широкой груди - при виде всего этого там, в Роднике, я ощутил пробуждение чего-то, от чего в обычной жизни в последний год отмахивался.

Чувства долга.

В таких случаях вроде как говорят “заново родился”. Но я бы сравнил это с глотком воздуха, когда из последних сил выныриваешь из коварного речного водоворота. Кислород насыщает тебя, почти уже сдавшегося, новыми силами и разгоняет едва не остановившееся сердце. И ты понимаешь, что все твои действия до этого были лишь барахтаньем на месте, пустым и бессмысленным, и не плыл ты никуда, тебя тащило куда-то рекой, как и миллионы других, уверенных, что для высоких целей всегда найдётся кто-то умнее-честнее-достойнее. Кто-то, готовый действовать и принимать ответный удар, а ты пока тихонечко, в стороночке будешь пожёвывать лоскуток своей “спокойной и размеренной” жизни. Пока не сыграешь в ящик, как говорили в старых американских фильмах.

Плыть по течению я больше не хотел.

— Как так вышло, дед? - меня распирало чувство несправедливости. Я вновь обрёл семью лишь для того, чтобы узнать, что являюсь последним её представителем.

Удар - чурка надвое. Я вытер пот со лба, поправил одноухую ушанку и посмотрел на хозяина. Тот буравил взглядом снег, словно он укрыл важные воспоминания, без которых не ответить.

— Сперва я вот что тебе скажу. Будь готов, что символ нашего рода кое-кого приведе в бешенство. Так запросто его, символ-то, не увиде, но есть сущности, от взгляда которых не укрыться. Я ведь не просто так сижу тут уже почитай век. Были на то причины. И причины на то остаются.

— Какие, не скажешь?

Удар - чурка надвое.

— А сейчас она приде, причина-то.

Дверь из “избы” распахнулась и с треском ударилась о стену. Иго никогда не открывала её аккуратно. Она вообще ничего не делала аккуратно. Там, где прошла Иго, оставался погром и разруха, хоть девочка ничего особенного-то и не делала.

— Де! - летела она к нам распахнутой, с шапкой в руках.

Старик быстро всё исправил, нахлобучил шапку по самые щелки глаз да и отправил её в деревню. Но перед калиткой окликнул и напомнил: