Три цвета отражений - Гелприн Майкл - Страница 15

Овчаров вспомнил, что тревожное слово кусала означает просто хорошую карму, и порадовался, что пока все понимает.

– Прослеживая жизнь человека, – продолжал тем временем монах, – мы можем понять, что приближается момент открытия… или даже лучше сказать – откровения. Больше того, можно даже понять, какого рода это будет откровение.

– Ну и отчего же мне не ехать в Таиланд, – не понял Овчаров. – Я, собственно, за этим туда и собираюсь – понять себя, познать… – тут он смешался, показалось ему, что он несет какую-то пафосную чушь. Монах, впрочем, улыбался вполне дружелюбно и слушал внимательно. Когда Овчаров замолчал, собеседник предложил:

– Давайте мы сейчас пойдем в зал, а то людям поесть негде, и там договорим.

Когда они сели в уголке под неопрятной пальмой в кадке, монах потер руки и спросил деловито:

– Вы чем занимаетесь в жизни? Как получилось, что летите в такую даль?

Овчаров охотно рассказал, что был он зоологом, но работу в бурные годы потерял. Что всегда увлекался компьютерами, любил расчеты, так что сумел найти новую карьеру, однако часто вспоминает прежнюю жизнь. Монах кивал и улыбался все шире.

В какой-то момент Овчарову показалось, что он рассказал все. Вообще все, всю свою не очень интересную жизнь от начала до конца. Ему стало очень печально.

– Видите, – заговорил монах, – какая у вас, оказывается, замечательная судьба!

– Ну уж, – усомнился Овчаров. – Простая такая, как…

– Как стрела, выпущенная из лука! – монах поднял палец. – Вы человек Прямого Пути, таких, как вы, немного. Судьба ведет вас самым простым и быстрым способом туда, где вы нужны. Вы знаете, на чем стоит Земля?

Овчаров несколько смешался от неожиданного вопроса и предположил нерешительно:

– На трех слонах?

Монах расхохотался, очень весело и заразительно. Смеялся долго, потом утер слезы и пояснил:

– Вы, наверное, меня за идиота приняли. Нет, конечно, не на слонах. То есть, в некотором, метафорическом, смысле, на слонах. Я не буду вам объяснять, это долго. Так вот, что вы знаете об овцах?

– Ну, много чего, – туманно отвечал Овчаров. В самом деле, как на такой вопрос ответишь? – А при чем тут овцы?

– В более высоком метафорическом смысле Земля стоит на овцах, – объяснил монах. – Причем не на всех, конечно. Есть такое место, в самом низу Земли, и там овец очень много. Южный остров, слышали?

– Новая Зеландия?

– Да, она. Конечно, есть места и южнее, но там овец совсем мало. А на Южном острове их очень много. Но есть один важный вопрос, на который никто не знает ответа: сколько их?

– Ну как же, примерно-то известно?

– «Примерно» не годится, – отвечал монах серьезно. – Это важнейшая космологическая константа, и если мы ее не знаем – значит, мы не понимаем, как устроен мир.

Он извлек откуда-то из складок кесы зеленоватые четки, перебрал их, шевеля губами, а потом спросил Овчарова:

– Вас как зовут?

– Андрей Овчаров.

– А что значат эти имена?

– «Андрей» значит просто человек, а «Овчаров» – это от слова «овчар». Пастух, значит, который овец пасет.

– Вот, все сходится, – сказал монах убежденно. – Хорошо. Надеюсь, вы сами видите, что вам нужно делать. Сам понимаешь, дорогой!

Монах вдруг развел в стороны руки, словно собирался обнять Овчарова и продолжал, почему-то с сильным грузинским акцентом:

– Ай дорогой, сколько лет, сколько зим, слушай какой маладец!

Овчаров вздрогнул и открыл глаза.

Он сидел в глубоком уютном кресле в середине аэропорта, а перед ним, распахнув волосатые объятия, стоял его старый институтский приятель, великолепный Отар Танзания!

Часам к десяти утра совсем потеплело, иней на траве растаял, и шагалось легко, хотя высота давала себя знать. Дорога впереди была долгая, и Овчаров в такт шагам перебирал в голове события последних нескольких месяцев.

Танзания был самым старшим на курсе, ему было уже за двадцать пять, когда он появился – перевелся из Батумского университета с потерей года. Учился он с натугой, многого вообще не понимал, пересдавал зачеты по пять раз. Но его все любили и помогали по мере сил. Не раз его спрашивали: Отари, ну зачем ты так мучаешься? Он охотно отвечал:

– У меня отец в Кобулети – директор совхоза. Овец разводит, шерсти – во! – и показывал руками, сколько шерсти на каждой овце. – Кончу кафедру зоологии позвоночных, вернусь к себе, деньги буду грести тыщами!

Отец радовался успехам сына, посылал какое-никакое содержание, а иногда и продуктовые посылки, с вином, чурчхелой, бастурмой и пахучими сырами, и Танзания щедро кормил и поил всех друзей, то есть половину курса. Когда оставался без копейки, в долг не просил, злился, если ему предлагали, так что приходилось его под всякими предлогами затаскивать в гости. Овчаровских родителей он особенно полюбил, и они даже ездили к нему в гости, уже после окончания, когда Танзания и правда стал главным животноводом у себя в районе.

Когда грянула перестройка, Овчаров потерял Танзанию из виду, только слышал, что он уехал куда-то, вроде как в Австралию, и даже на работу по специальности. Оказалось, впрочем, что в Новую Зеландию, и выяснилось это только в аэропорту Читтагонга.

Танзания заматерел, слегка полысел, но усы топорщились так же воинственно. Он чуть не задушил Овчарова в объятиях и принялся расспрашивать, все время дергая за воротник и хлопая по спине:

– Куда едешь? В Таиланд? Зачем тебе это надо? Кем работаешь? Уволился? Ай, маладец! А где до этого работал? Кем-кем?

Когда выяснилось, что Овчаров был программистом и статистиком, Танзания необыкновенно воспламенился:

– Андрей, давай я тебя ко мне устрою? Нет, даже слушать ничего не хочу! Нам такие специалисты нужны, возьмут сразу, работа во, денег будут платить тыщами!

Овчаров против воли заинтересовался, попросил рассказать. Тут они остановились у бара, Танзания присел за столик, мигом к нему подбежал официант, и вот уже они сидели и пили отличный австралийский шираз, а Танзания рассказывал удивительное.

Оказалось, что он работает ни много ни мало, а заместителем министра сельского хозяйства в Новой Зеландии. И ему удалось протолкнуть идею – произвести подсчет всех сельскохозяйственных животных.

– А то, понимаешь, бардак творится, – жаловался Танзания. – Где-то есть сколько-то овец, а мы ничего не знаем. Куда это годится?

Овчаров уже понял, что от судьбы не уйдешь, и нисколько не удивился, когда Танзания предложил ему:

– Раз ты статистик – то тебе и заняться этим! Ты методы подсчета знаешь, выборки всякие, туда-сюда?

Овчаров кивнул.

– Отлично! Рейс у нас через два часа. Что ты тут будешь сидеть, ждать своего Таиланда?

– А как же виза? – попытался в последний раз упереться Овчаров, – но Танзания небрежно махнул рукой:

– Сейчас премьер-министру напишу, прилетим, все будет. Тебя знаешь, как встретят? Красную дорожку постелют к самому самолету!

Дорожку, конечно, не постелили, но совершенно неожиданно для себя Овчаров уже на следующий день оказался в Новой Зеландии, в городе Веллингтоне, в просторном доме Танзании, и даже в собственном отдельном флигеле.

Как ни удивительно, но Танзания оказался очень хватким и деловитым администратором. Через два дня после приезда Овчаров уже сидел в своем офисе со всей оргтехникой, а календарь его был заполнен встречами с новыми сотрудниками, включая и самого министра сельского хозяйства и лесного дела. Танзания разослал всем проект исследования под туманным названием «Количественная оценка потенциала национального животноводства», и еще через три дня проект был утвержден и отправлен на утверждение премьеру. Овчаров был нанят на полгода руководителем секции учета овец, и персонально отвечал за Южный остров.

По выходным они с Танзанией, его женой, рыжей красавицей, и детьми, братьями-разбойниками Джеймсом и Автандилом, ездили по окрестным горам и морским бухтам, а в понедельник с утра Овчаров на небольшом самолете вылетал через пролив Кука на Южный остров.