Шемячичъ (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 57

— Постой, ради Бога… Вот ты сказал, что Елена Глинская стала супругой великого князя, а что стало с первой его супругой, Соломонией?.

— Она там же, где и супруга твоя, — от двери узилища, не оборачиваясь, глухо отозвался игумен.

И, сгорбившись, покинул поруб узника. Возможно, навсегда…

Оставшись в сумеречном одиночестве кельи-узилища, Василий Шемячич в тысячный раз предался грустным размышлениям. И, странное дело, он не винил уже великого князя, как прежде. Ибо давно пришел к неутешительному выводу: будь на его месте, он ради единства Руси поступил бы точно так же, если не жестче…

Не винил он и предавших его ближних своих: Дмитрия Настасьича и пана Кислинского. Даже их судьбами не интересовался, словно их никогда и не было.

А судьбы обоих доводчиков, если бы пожелал узнать, не были радужными. Дмитрий сгинул в одной из стычек с татарами, прорвавшимися до порубежий Северщины. Кислинский же, взалкав якобы спрятанных в подземных ходах Шемякинских теремов сокровищ, несмотря на преклонные годы, бросился на их поиски и был завален обвалившейся землей. Словом, воздалось обим по делам их…

Не жалел он и себя, смирив гордыню и отдавшись на Господний промысел. Ибо «без воли Всевышнего и волос с головы не падет». Да чего жалеть — коли толку от жалости этой никакого.

И чем больше размышлял о своих деяниях, тем больше убеждался, что ничего доброго им за все годы не сделано. Церкви? Монастырь? Так их все князья строят… Ничего необычного. Ну, разве что, защита Руси от татар, где он преуспел поболее многих князей Севершины, да подарок Настасье. Но и тут последнее сделано по воле его родителя, а не по его разумению. Так что даже этим гордиться нет причины. К тому же ни Дмитрия, ни Забавы — побочных детей отца — он так и не признал. А они, наверное, тоже страдали…

Темно и душно в узилище. Воздух сыр и затхл. Ни одного живого звука, лишь шуршание и возня мышей в сгнившей соломе — последнего одра князя.

— Как служба, старлей? — поздоровавшись за руку, поинтересовался сочинитель у розыскника Алексея Письменова. — Забодала, как коза-дереза, или задрала, как волчица?..

Ветеран и сыщик встретились возле отдела полиции на улице Черняховского. День был по-весеннему ясный и теплый. От снежных сугробов, возвышавшихся на обочинах с Сороков до Благовещенья, не осталось и следа. Радуясь оживающей природе, из кирпичных и железобетонных клеток-квартир на улицу выпорхнули жители поселка резинщиков. Даже старики, подпирая себя палочками и костыликами, двинулись в сторону рынка: на товары поглазеть. Купить-то с их хиленькой пенсией, да к тому же после обдираловки управляющими компаниями ЖКХ, вряд ли что можно. А за погляд современные бизнесмены денег пока не брали — вот и тянулись старики на рынок, лишь бы подальше от поднадоевших за зиму и затяжную весну квартир. И куда им еще идти, не в театр же… Впрочем, можно было и в церковь строящуюся заглянуть. Она рядом с рынком. Только и там тоже любят денежки…

Поселок резинщиков, хоть и окраина города, хоть и не соответствует уже своему названию — от былой славы завода резиново-технических изделий лишь воспоминания остались, — но живет. По улице Черняховского не только пешеходы по тротуарам топают, но и машины снуют одна за другой. Хорошо, что в одном направлении, в сторону проспекта Кулакова, а то и не перейти дорогу. Народ хоть и жалуется на бедность и несправедливость, на власть и неустроенность, но автомобилей стало — не протиснуться.

— Не старлей, а капитан, — поправил мягко розыскник, дернув многозначительно бровью. — Хватит в старлеях бегать, пора и в капитанах походить… Хотя от количества звездочек на погонах суть-то не меняется…

— Поздравляю, — вновь протянул ладонь сочинитель.

— А жизнь?.. И забодала, и задрала, — махнул рукой опер. — А ваша как? Слышал, заходили, искали, но я далече был…

— И заходил, и искал…

— По какой надобности? — распахнул широко-широко свои черные глаза опер.

— Да поговорить собирался…

— О чем же? — теперь прищурился он, спрятав в прищуре черное пламя заинтересованного взора.

— О рыльском князе Шемячиче.

— А что о нем говорить: был да сплыл… — хмыкнул удивленно. — Кажется, умер в тюремном заключении или, как тогда говорили, в узилище какого-то монастыря в августе 1529 года…

— 10 августа, — уточнил сочинитель.

— Да, 10 августа, — вспомнив, подтвердил Письменов. — И, как помнится, у него остался сын Иван, также закончивший свои дни в монастыре. А вот когда умер, уже не помню. Ныне, сами понимаете, другие цифры волнуют…

— Иван Васильевич умер в 1561 году, будучи иноком Троицко-Сергиевского монастыря.

— Оказывается, вы все сами знаете, — полыхнул вновь черным пламенем взор розыскника. — Или ума пытаете?..

— Поговорить хочется, а не ума пытать, — попытался развеять оперские сомнения и подозрения сочинитель. — К сожалению, когда на темы истории… то и не с кем… А ты, знаю, не только Интернетом в минуты досуга увлекаешься, но и историей Отечества. Вот и хочется, где послушать, где мнением обменяться, где наболевшим поделиться…

— Понимаю, — пригасил пламя глаз опер. — Но должен заметить, — тут же широко и открыто усмехнулся он, — только, конечно, без обиды, это у вас, уважаемый ветеран, от избытка свободного времени. А тут за день так накувыркаешься, как сказал некогда Высоцкий, что уже ни до Шемяки, ни до Шемячича, ни до их потомков… Кстати, кроме Ивана Васильевича, были ли еще князья в этом роду?

— Мне удалось найти сообщения о двух Шемячичах. Первый, по имени Юрий, жил во времена царя Ивана Грозного и упоминается классиками отечественной истории под 1552 и 1554 годы. Участвовал во взятии Казани и в походе на Астрахань.

— Воинственный был, как дед…

— Да, воинственный. Второй упоминается уже в Петровские времена. И что удивительно: среди членов «Всепьянейшего и Всешутейшего собора».

— Этот, значит, питухой был… — ухмыльнулся опер многозначительно. — Как большинство русских…

— У Петра — хочешь, не хочешь — все питухами были, когда ему хотелось… — заметил сочинитель и, возвращаясь к прежней теме, продолжил: — А далее я, должен честно сказать, не искал…

— Уже того, что найдено, достаточно… — ободряюще улыбнулся опер. — А ведь, как мне помнится, все началось с задержания овошниками горе-разбойника Зацепина и обнаружения у него женских украшений… Интересны же кульбиты жизни: не пойди Зацепин на преступление, не поймайся — и… неизвестно, пришла бы эта тема вам на ум… Диалектика жизни: единство противоположностей…

— Не эта, так другая бы пришла… — отозвался сочинитель. — И вообще: пусть в этом несовершенном мире как можно меньше будет преступлений и прочего зла. Опостылило бесконечное зло. А темы для произведений лучше находить светлые и добрые. Так, кстати, рекомендовал один известный в России писатель… Михаил Николаевич Еськов.

— Вам, писателям, виднее, — улыбнулся опер. — Однако заболтался, а работа ждет, — протянул он руку. Но сочинитель придержал:

— Работа не волк, в лес не убежит, — пошутил неуклюже. — Ты лучше расскажи, что нового в отделе. Не ушел ли на пенсию Дремов — гроза бандерлогов? Слышал: собирался…

— Когда жареный петух клюнет, многие собираются. А перестал клевать — и про сборы забыто… Пока трудится. Ни себе покоя не дает, ни нам… Однако, честное слово, надо бежать, — вновь протянул он руку, чтобы попращаться.

— Ну что ж, бывай! — пожал ее сочинитель. — И поменьше вам модернизаций и реорганизаций… и жареных петухов.

— Ну, без этого в нашей системе никак, — обернулся от дверей входа Письменов. — Новая началась — и мы все за штатами…

Металлическая дверь, звонко хлопнув, окончательно поставила точку в беседе…