Шемячичъ (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 22

Советскую власть в последние годы клеймят за то, что осенью 1922 года из страны были высланы представители творческой интеллигенции, в том числе выдающиеся деятели науки, культуры, искусства. По разным источникам — от 160 до 200 человек.

Конечно, изгонять «соль русской земли» дело постыдное, и оно не украшает правительство Ленина. Но вот в СМИ в январе 2013 года прошли сообщения, что за годы демократии и рыночных реформ Россию навсегда покинуло 25 тысяч одних только ученых, а еще 40 тысяч временно трудятся на предприятиях и в научных лабораториях иностранных государств. Трудятся по контрактам-то, понятно, временно, а вот мощь этих государств укрепляют постоянно. И на все времена. Встает вопрос, так какое правительство принесло больше вреда отечественной науке: советское или рыночное?.. Там 160–200 человек, тут 25 тысяч плюс 40 тысяч… Впечатляет или не очень? Мне, уважаемый читатель, кажется, что впечатляет.

В один из таких хмурых февральских дней в отдел полиции номер семь, преодолев гололед и неохоту, пришел ветеран МВД и по совместительству сочинитель всякой чепухи. Прежде чем сочинителю преодолеть турникет ограждения и проследовать далее, между ним и помощником дежурного оперативной части в звании сержанта полиции состоялся диалог:

— Гражданин, вам к кому?

— Да в Совет ветеранов… К Воробьеву Михаилу Егоровичу.

— Ветеран что ли? — бдит страж порядка и внутреннего спокойствия отдела.

— Он самый.

— Тогда ступай. На зеленый глазок. Сейчас включу.

— Спасибо, служивый.

— Спасибо на хлеб не намажешь и в карман не положишь, — шутит, весело скаля зубы.

— Да, это точно. Спасибо-то побольше куска хлеба будет… И в карман точно не поместится.

— Шуткуем, что ли?.. — перестает скалить зубы сержант, наливаясь начальственной важностью.

— А что делать? Только и остается, что шутить да в Совет ветеранов ходить…

— И не сидится же вам дома… — сменяет гнев на милость «служивый», чувствуя мирный настрой ветерана. — Я бы на вашем месте сейчас так даванул на массу, что о-е-ёй!

— Ты, сержант, на наше место не спеши, оно от тебя не уйдет. Ты на своем будь достойно. И радуйся…

— Чему? Работе что ли?..

— Молодости. Молодости, сержант, радуйся. Ну и работе тоже, если она по душе…

— Ладно, идите уж… — вспомнил помощник оперативного дежурного о вежливом отношении к гражданам. — Вам бы все лясы точить, а мне службу нести…

— Спасибо на добром слове, — улыбнулся ветеран и потопал на второй этаж.

Там, почти напротив секретариата и руководства отдела, располагался кабинет Совета ветеранов. Председатель Совета, подполковник милиции в отставке — Воробьев, на месте, за небольшим канцелярским столом. В окружении стендов с фотографиями бывших сотрудников милиции. В полиции — детище экс-президента Медведева — своих ветеранов еще не имеется. Впрочем, скоро появятся.

— Привет!

— Привет!

Обменявшись приветствиями, усаживаются напротив друг друга.

— Что привело? — интересуется председатель Совета.

— Решил проведать… — следует неопределенный ответ.

— И правильно сделал, — приступает к деловому разговору Воробьев. — Начальник УМВД области выделил деньги на материальную помощь. Пиши заявление — получишь тысячу рублей. Но надо членские взносы уплатить. Надеюсь, сотня имеется в наличии?

— Имеется, — лезет в нагрудный карман за требуемой купюрой ветеран.

— Вноси и в ведомости распишись, — пододвигает бланки председатель Совета.

Внес, написал, расписался. Возвратил заполненные бланки.

— Что-нибудь новенькое сочиняешь? — весело заглядывает сочинителю в лицо Воробьев.

Полковнику в отставке и участнику Великой Отечественной войны Михаилу Егоровичу Воробьеву восемьдесят шесть. Но он крепок телом, духом и памятью. Строевая закалка до сих пор видна. Будучи героем многих опусов сочинителя, он прочел почти все его книги. Некоторые, особо понравившиеся, даже разослал по своим родственникам и друзьям. Потому не только в курсе того, что ветеран-сочинитель что-то «художествует» на досуге, но и того, над чем в последнее время работает.

— Роман о генералиссимусе Шеине закончил?

— Вроде бы… Даже издал… целых двадцать экземпляров, — винится за литературную несостоятельность ветеран.

Даже голос становится каким-то уничижительно-стеснительным, и хрипотца прошибает.

— А очерк о нашем с тобой генерале Панкине Вячеславе Кирилловиче? — не отстает от бывшего подчиненного Воробьев.

Когда-то в далеком уже восьмидесятом году прошлого двадцатого столетия именно он принимал ныне седого, а в той жизни, темноволосого, ветерана в органы милиции. И никаким сочинителем этот ветеран тогда не был, а был рядовым участковым инспектором, «вкалывающим» по десять-двенадцать часов ежедневно, чтобы преступность не могла головы поднять.

— Очерк написал. Но хочется что-то более стоящее… Может быть документально-художественную повесть… — мнется сочинитель. — Личность ведь незаурядная!

— Верно, — соглашается Михаил Егорович Воробьев. — Вячеслав Кириллович Панкин и на роман тянет. Особенно, если о его собственных романах вкрапления в литературный роман сделать.

И расплывается в улыбке, предаваясь воспоминаниям. А вспомнить ему есть что: в свое время вместе с десяток лет проработали. Панкин — начальником УВД Курского облисполкома, а Воробьев — начальником РОВД Промышленного райисполкома города Курска. Воробьев, как никто другой, многое знал и о романтических победах генерала. Знал да помалкивал. В те времена на эту тему было не принято распинаться. Это сейчас: не успели познакомиться, а на весь мир орут о сексуальной победе. И он, и она. Не важно, кто первый. Важно, чтобы громче и с некоторыми подробностями.

— Да, «были люди в наше время, не то, что нынешнее племя: богатыри…» — подводит итог воспоминаний с легкой, как дымка летнего тумана, грустью Воробьев. — Ныне и народ пониже, и страсти пожиже… Разве не так?

— Частично, по-видимому, так… — постарался, как можно мягче, свернуть назревающую дискуссию бывший подчиненный. — Времена разные… Задачи иные… Требования возрастают…

— А в наше время требований разве не было? — не принял посыла председатель Совета ветеранов. — Были! Да еще какие… Помнится…

— Конечно, были, — поспешил согласием пресечь поток воспоминаний сочинитель. — Но служилось нам если не легче, то веселее что ли… И государство старалось престиж добрыми фильмами и книгами повысить, и народ в своей массе поддерживал… Теперь же…

— Да, теперь все наоборот, — согласился Воробьев, став что-то чертить ручкой на листе бумаги. — И государство реформами занудило, и народ, ошалевший от перестроек, не доверяет, и пресса каждый день помоями обливает, и прокуратура «палки» вставляет, и суды смотрят свысока. Так что и зарплата в сорок тысяч не очень удерживает кадры… Слышал: в ведущих службах большой недокомплект. Да и руководство за свои кресла не держится. Как-то заходил к заместителю начальника по оперативной работе, так тот говорит: «Готовьте место в Совете. Обрыдло все».

— Дремов, что ли?! — не поверил сочинитель, знавший Дремова, как истинного мента, «свихнувшегося» на работе.

— Он самый, — подтвердил председатель Совета. — Он самый.

— Зато в управленческих структурах, как и прежде, переизбыток кадров, — усмехнулся с откровенным сарказмом сочинитель, недолюбливавший штабистов еще со времен своей работы в органах. — От них, как правило, всякие «землетрясения» и ненужный вал бумаг. Каждый хочет важность свою показать. Ловлей преступников не могут, вот и «бьют» бумагами по всем фронтам.

— Ну, этим грешили и в наше время.

— Не спорю. Но таким обвалом, как сейчас, вряд ли… Прогресс налицо.

— Тогда компьютеров не было, прочей оргтехники, — заискрился иронией Воробьев. — На печатной машинке много не разгонишься…

Помолчали, размышляя каждый о своем. Сочинитель, оттолкнувшись от слова «прогресс», вспомнил анекдот, рассказанный ему известным писателем, а в далеком прошлом — врачом и кандидатом медицинских наук. «В психбольнице профессор говорит пациенту: «У вас, больной, прогресс с лечением. Скоро на выписку». Тот в ответ: «Какой, доктор, к такой матери, прогресс, когда был Наполеоном, а теперь никто». О чем думал отставной полковник, осталось тайной.