Шемячичъ (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 19

— Да! Да! Верно! — согласно закивав кудластыми головами, весенним вороньем загалдели те.

— Они это, — указал трактирщик пальцем на слуг, — и под присягой на королевском суде подтвердят. А ты, пан москаль, не дерись, а то враз стражу кликну — и окажешься в королевском замке. Причем под замком, — хищно ощерился он желтыми, как у старого жеребца, зубами.

— Да я тебя… — побелев от злости, потянулся рыльский князь-наместник дланью за саблей.

— Эй, слуги! — заорал прохвост. — Немедля стражу зовите. Убивают! Грабят!

Кто-то из слуг тут же метнулся на улицу, громко крича что-то по-польски. Другие схватились за колы и невесть откуда взявшиеся оглобли. Рыльские бояре и вои тоже столбами не стояли — потянулись за саблями. Дело грозило нешуточным оборотом.

— Княже, — подскочил Януш Кислинский к Василию Ивановичу, — мы не у себя в Рыльске. Тут иные законы. Нам лучше уйти подобру-поздорову, пока в узилище действительно не посадили.

— Я на тебя, негодяй, найду управу, — пообещал Василий Иванович трактирщику, вгоняя клинок в ножны и направляясь к оседланному коню. — Знай, не сносить тебе головы. Или на виселице висеть, или плахе кланяться… Вот только увижу короля, так и обскажу ему, как в его столице русского князя встречали-привечали. А уж он-то распорядится…

Вскочив на коня, Василий Иванович махнул дланью — остальным следовать за ним.

— Этих, — указал он на Фомшу и Прошку, — забрать с собой. Я позже с ними разберусь. Слуг, коли станут препятствовать, плетьми попотчевать. Да погорячее ожечь!

Рылян долго просить не пришлось. Быстро разобрали уже оседланных коней, в том числе и заводных. Потом взвалили на свободных, награждая тумаками, так и не протрезвевших горе-стражей, и поспешили покинуть негостеприимный постоялый двор. Погони, слава Богу, не оказалось. То ли слуга трактирщика Иосифа был не столь расторопным, что стражников не нашел, то ли вообще не искал, а только делал вид, то ли нашел, да стражники не спешили исполнять свои обязанности. Как бы там ни было, но Василий Иванович и сопровождавшие его люди беспрепятственно покинули городские ворота Кракова.

Когда град оказался за спиной, и кони с рыси перешли на трусцу, рыльские всадники долго плевались, проклиная хитрюгу-трактирщика и весь польско-еврейский люд. Словно забыли, что и у самих всяких хитрецов да татей разбойных на путях-дорогах тоже хватает. Погони из Кракова по-прежнему не было, и это успокаивало. Когда же нерадивцы Фомша и Прошка протрезвели, то с сальными ухмылочками повинились, как приятно провели ночь с полногрудыми польками-служанками. Те-то их и подпоили вином с сонным зельем.

— Прости, княже, бес попутал, — винились хмуро.

— Что ж, сладенькое вы, служивые, уже попробовали, теперь не обессудьте опробовать и кисленькое, — выслушав несвязные оправдания, сказал Василий Иванович и приказал всыпать им плетей. — Заодно и бесам перепадет, чтобы в другой раз не путали христианские души… И стоимость двух коней не забудьте возместить. А помощником вам будет пан Кислинсий, так опрометчиво нашедший разбойничий вертеп для нас.

Тут уж Фомше и Прошке было не до ухмылок, но назначенное количество ударов вынесли стоически. Ни единым стоном не осрамились. Только губы изрядно покусали, пока держали боль в себе.

Хмур был и Януш Кислинский: княжьи кони-то стоили немалых денег. Сразу и не наскребешь… Придется отрабатывать. А это постоянная зависимость от рыльского князя.

Киев — мать городов русских — встретил рыльских всадников колокольным перезвоном и людским гамом. Здесь тоже было немало каменных зданий, особенно светлых Христовых храмов. И первая церковь — Десятинная, и Софийский собор, и церковь Спаса на Берестове, и храм святой Ирины, построенный некогда самим Ярославом Мудрым, и Кирилловская церковь, и храмы Выдубецкого да Печерского монастырей. А еще их колокольни. Но все это было каким-то теплым, близким, родным. Притягивало к себе, манило.

Как ни спешил Василий Иванович Шемячич на прием к королю Казимиру Ягелловичу, который, слава Богу, действительно оказался в Киеве, но пройти мимо Десятинной церкви, Софийского собора и Печерского монастыря не мог. Везде побывал, везде свечки за здравие родителя поставил, везде горячую молитву о даровании помощи в его начинаниях сотворил.

Не прошло и трех дней, как был он принят Казимиром. Король, которому шел пятьдесят пятый год, но который был свеж и крепок, помнил о просьбе князя Ивана Дмитриевича Шемякина не оставить своей милостью сына, ежели случится беда. Поэтому без лишних хлопот и проволочек оставил за ним весь удел: и Новгород Северский с присудом, и Рыльск с окрестными волостями. Узнав о том, как юный рыльский князь лишился двух коней на постоялом дворе, Казимир от души посмеялся: «Не зевай!» Но потом распорядился дать Василию Ивановичу трех коней с полной сбруей в качестве подарка: «Только верно служи». А вот на злотые для выкупа родителя не расщедрился. То ли прижимист был без меры, то ли в казне королевской одни мыши и шуршали…

Домой князь рыльский и северский Василий Иванович Шемячич возвращался в приподнятом настроении. «Если с уделом удалось, то и с выкупом удастся. Господь не оставит своей милостью», — мыслил, покачиваясь в седле в такт неспешной рыси.

Стояло ясное летнее утро. Солнышко, легонько оттолкнувшись от курчавых верхушек деревьев темневшего вдали леса, веселым, улыбчивым колобком катилось по лазоревому своду небес. Иногда, словно играя в прятки, забегало за невесомые перышки облаков, но, побыв там краткое время, подмигивая лучиками, вновь спешило приветствовать все живое на земле.

Степь, по которой неспешно рысил отряд рыльского князя, играла разноцветным травостоем, брызгала из-под копыт изумрудно-жемчужной росой. Радуясь ясному дню, щебетали птахи, натужно жужжали шмели, с едва уловимым дзиньканьем проносились трудолюбивые пчелки, с нудным писком зависали оводы и комары. Яркими огоньками мелькали бесчисленные бабочки. Неумолчно стрекотали кузнечики. Казалось, вся степь — не только бескрайний простор, но и бесконечный звон, где даже воздух вибрирует и звенит. Жизнь бурлила.

Кони, почти не понукаемые седоками, шли ходко, спеша покрыть как можно больше расстояния по утренней свежести. Иногда коротко всхрапывали. Но не от устали, а от озорства и собственной мощи. Чутко прядали ушами — нет ли какой опасности впереди… Опасность могли представлять волки и люди. Но волки были сыты и держались подальше от людей по лесам и буеракам. А люди?.. Из людей были опасны крымцы и ордынцы. Но крымчаки после прошлогоднего похода дуванили награбленное и о новых набегах на русские окраины Литвы и Польши не помышляли. Ордынцы же были заняты междоусобной борьбой за ханский трон после смерти хана Ахмата, и им было не до походов в земли русов. Не было опасности и со стороны Московского государства. Иоанн Васильевич, избавившись от орд Ахмата, о собственных походах на Литву еще не помышлял.

Словом, жизнь в утренней степи была прекрасна. Но стоит золотому обручу солнца докатиться до зенита, стоит дохнуть полуденному зною, как и степь померкнет да поблекнет, и жизнь в ней замрет до самого вечера. Все живое: и птицы, и жучки-паучки, и пчелки-хлопотуньи — постарается спрятаться в тень поникшей травы. Только беззаботные бабочки да шумливые стрекозы и будут порхать с травинки на травинку. И, конечно же, — слепни да оводы проклятые. Этим кровососам любая жара нипочем. Не пропадет и звон. Но это будет другой звон — звон зноя. Удушливый и нестерпимый.

Обратный путь для рыльской дружины был куда короче: день-другой неспешной езды от Киева до Чернигова, день-другой от Чернигова до Путивля. Ну, и день от Путивля до Рыльска. Куда спешить, когда вокруг своя русская земля…

На радостях от успешно разрешенного дела юный князь Василий Иванович одарил деньгами служивых: бояр — золотыми, дворовых служивых — серебряными. Простил долг нерадивым дворовым людям Фомше и Прошке.

— Впредь не блудите и верно служите.