Время бусово (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 52

— Прими, земля-кормилица, — метнул горсть жита жрец Славояр в дышащую теплом землю, — жито, да отдай его нам старицей. Ибо кор-мишь ты нас и поишь, ибо ты всем русичам — мать, не мачеха! Слава! Слава! Слава! — И был он в сей день не только в праздничных одеяниях, но торжественен и благообразен.

— Слава! — повторили сеятели, берясь за лукошки с зерном.

— Сла-а-ва-а-а! — отозвалось гулкое эхо.

Сев на курских, из сплошного чернозема, полях, когда-то отвое-ванных пращурами у лесных массивов, а потому раскинувшихся среди лесов и перелесков, торжественно начинался и торжественно, под пение молитв, заканчивался.

Но только жаркая пора посевной миновала, как строительные ра-боты на Красной горе возобновились с новой силой. К тому же дни ста-ли долгими, теплыми, а вечера сопровождались соловьиными трелями и прочим птичьим гамом и щебетом.

Работалось весело, споро, с небольшими перерывами на еду и от-дых. И как не спориться работе, когда на строительстве, почитай, весь город трудится, все горожане и огнищане, проживающие на крутоярах по Тускарю от Красной горы и до Лысой горы. Кто рвы копает желез-ным заступом, кто бревна-плахи к ним на могучих плечах несет, кто землю между рядами бревен утрамбовывает, да глиной вязкой забивает. А как не трудиться — для себя крепость строят, по решению своего же веча. Вот и кипит работа от зари и до зари. Вот и стучат заступы и топо-ры от темна и до темна, и радостно повизгивают пилы, прожевывая твердый, как из железной крицы, дуб.

На строительстве крепости работают не только мужчины-воины, не только плотники и кузнецы, кожевники и горшечники, не только княжеская челядь, гости торговые и жрецы-ведуны. Этим всем сам Сва-рог в работе быть велел. Тут и женщинам, и подросткам работы хвата-ет: в мешках из рогожи и на специальных деревянных носилках глину из-под кручи, почитай, от самого Тускаря подносят, песок речной. Дру-гие — в деревянных ведрах воду. Третьи — прошлогоднюю солому. Чет-вертые все это ногами своими загорелыми перемешивают, доводя до вязкой массы. У многих из них не только ноги по колено в глине, но и лица, и руки. Однако, всем весело. Тут и там смех раздается: девичий — звонкий, задорный, словно колокольчики серебряные враз зазвенели, мужской — басистый, солидный; ребячий — по-жеребячьи восторжен-ный.

Мужчины и подростки, по примеру отцов своих, в полотняных штанах и обнажены до пояса. Босые. Чего зазря одежонку рвать и обувь бить, когда не только от работы тепло, но и от Ярилы-Солнышка. Оде-жда да обувь и в холода сгодятся.

Женщины в длинных до пят платьях и в светлых платках на голове — не к лицу молодкам ходить с распущенными власами, чай, не на празднике лета и любви — Лады и Купалы, чай, не девчонки-малолетки. Тем это дозволяется. Как дозволяется и незамужним девицам своей кра-сой русалочьей парней завлекать.

Если какой подол платья мешает, то можно его спереди подобрать и за пояс засунуть, вот ноги не будут путаться в подоле — и ничего за-зорного или постыдного в том нет. Испокон веку так славянки хажива-ли, когда работа того требовала. А те, что побойче своих подружек бу-дут, так те и мужские порты натянут — по примеру своих сестер из Бе-лой Вежи, которых еще то ли касачками, то ли казачками называют — и в них щеголяют: ведь тепло и удобно.

После окончания работ все так же дружно направляются к тихому Тускарю. А он пылает в лучах заходящего солнца и прохладой манит. На берегу, не сговариваясь, делятся на две части: мужчины и мальчиш-ки, что постарше, в одну сторону, женщины с девушками и прочей ме-люзгой — в другую. Купаются порознь, излучиной реки и густыми кус-тами ивняка разделенные.

Мужчины, сняв порты, прыгают с разбега в еще не прогретую солнцем воду и ну, размашистыми саженками, водную гладь рассекать. Туда-сюда, туда-сюда. Ухают от удовольствия.

Женщины, убрав платы и распустив золотистые волосы, входят в воду осторожно, как бы кончиками пальцев ног. Одни — прямо в плать-ях, другие — разоблачившись до нага, а чего бояться: мужчинам грех подглядывать в неурочный час за женской красотой, великий позор. Ни один на такое не осмелится. Мало, что засмеют соплеменники, но еще и изгоем сделают, из града навсегда изгонят. Суровы законы русичей. Суровы, но справедливы. Не замай чужого. Вот и красуются женщины друг перед другом своей русалочьей красой на зависть водяному царю и его помощникам-духам речным. Особенно, молодки, или те, кому за-муж уж впору. Русалки! Настоящие русалки! Глазища большие, все го-лубые, синие да зеленые. Как омуты колдовские. И волосы — чуть ли не до пят! По плечам рассыпались, розовые ягодицы прикрывают про-зрачной золотой кисеей.

Русалки! Настоящие русалки!

Купава тут же. Нагая. Уже в воде побывала. Улыбается от удоволь-ствия. Вышла на песчаную отмель, руками волосы отжимает, воду с тела сглаживает. Тело стройное, кожа чистая, гладкая. Вода на коже в шарики собирается, искрится, как роса на траве в утренний час.

— Что, Купа, улыбаешься? — спрашивает востроглазая и быстрая на язык соседка ткачиха. — Наверное, милого дружка вспоминаешь?

Задала вопрос и смотрит хитро-хитро, настырно-настырно, вызы-вающе: как, мол, ответишь, не солжешь ли, не слукавишь ли соседушка дорогая?..

Тут не отмолчишься. Хоть и таят Купава с Бродичем свою любовь, но разве утаишь ее от сотен глаз… не утаишь… Купава понимает: бу-дешь молчать — досужие кумушки такое навыдумают, что жрец, отве-чающий за целомудрие жителей града, может к ответу на вече призвать.

— Может, и вспомнила, — приняла вызов Купава, выпрямив стан и гордо взглянув на соседку. — А тебя, соседушка, завидки, что ли берут? Или муж с тобой не больно-то ласков, что ты на чужих парней загляды-ваешься?

Быстра на ответ Купава, за словом за пазуху не полезет, да и язык у нее, что осока речная — режет до крови.

— Не серчай, Купавушка, — уже миролюбиво продолжает ткачиха. — Просто спросила. День-то сегодня какой чудный. Вот и лезет всякая дурь на язык. А язык, — знато дело, — без костей, мелет, что не след. Он, язык-то — и друг наш и враг первый.

— Да, чудный! — чуть щурясь на спешащее за окоем солнце, и, вновь улыбаясь своим мыслям, соглашается Купава, внутренне отдавая должное уже мирным словам словоохотливой ткачихи.

Она знает, что вечером придет коханый, охотник Бодрич, они уся-дутся рядышком на завалинке ее избы и будут слушать пение солову-шек чуть ли не до утра. Бродич будет жарко шептать ей слова любви, отчего ей млеть в сладкой истоме. Но только млеть и ничего большего. Она бы и рада уступить и отдать свое тело милому дружку, но суровый закон предков сдерживает ее порывы.

— Да, чудный! — Шепчет она то ли себе, то ли соседке, то ли неви-димому Бродичу.

Ребятишки с визгом носятся у берега. Там и вода теплей, и мелко — не утонешь. Брызгаются, кричат. Весело сорванцам!

Мужчины, смыв с себя пыль и дневную усталость, почувствовав новый прилив сил и духа, через кусты лозняка и почти непроницаемые кроны молоденьких ив кричат женщинам, «задирая» их:

— Эй, бабы, чего в Тускарь купаться идете, а не в Кур? Или бои-тесь, что Кур клюнет, да не в то место? Забрюхатеть от речного петуха боитесь? Ха-ха-ха!

— Чья бы корова мычала, — озорно отвечают молодки, — а чья бы и помолчала!

— Вам бы самим у петухов поучиться, — выкрикивают те, что уже в годах да и замужем не один год ходят, — языком, как помелом, а до дела дойдет — так курам на смех!!!

— Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! — теперь заливаются задорным смехом жен-щины, а девушки стыдливо краснеют, догадываются, о чем речь ведет-ся, потому и краснеют как маков цвет.

— Вот умыли, так умыли, — смеются за кустами мужчины, — как во-дой из Святого колодца!

Святым или Священным колодцем куряне называли родник, выбе-гавший чуть ли не с вершины обрывистого берега Красной горы, кото-рый своими студеными водами поил горожан как в летнюю жару, так и в зимнюю стужу. Не замерзал и не пересыхал. Жрецы над его водой заговоры от разных напастей читали, людей лечили. Многим помогало. Потому и Святой, и Священный. К нему специальную тропу по обрыви-стому склону проложили и дубовыми плахами обложили, чтобы удоб-ней было добираться. Струи родника были чисты, как слеза младенца.