Дурная примета (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 53

— А за убийство много дают? — поинтересовался у «знатока» Толик.

— Если без явки с повинной, да в отказе, то по полной программе — червонец, а если явка, да раскаяние, то поменьше. Тут уж как адвокат подсуетится…

«Значит, следователь и опера не врали, — смекнул Апыхтин. — А доказательства они точно найдут, не зря следы крови на экспертизу взяли. Докажут».

Уже через полчаса Апыхтин, а это был именно он новым «клиентом» Сапы, ужу изливал душу «криминальному авторитету» и просил совета.

Сапа напрямую советы не давал, но «приводил» примеры из своей богатой криминальной жизни, рассказывая то про одного братка, написавшего явку с повинной, то про другого, которым зачлось «чистосердечное раскаяние» и срок наказания был скощен чуть ли не на половину.

— Или вот другой случай, — рассказывал Сапа, раздевшись чуть ли не до гола и красуясь всевозможными татуировками перед новичком, — один кореш решил идти в несознанку, думал, что менты ему ничего доказать не смогут. А те взяли и доказали. Дело было пустяшное, рядовая кражонка, а срок получил на всю катушку. Вот и подумай тут, когда слезу раскаяния подпустить, а когда в несознанку упереться… Раз на раз не приходится.

«Видно следователь и опера не врали мне, говоря о явке с повинной, что срок можно значительно сократить, если даже воровской авторитет (Сапа для Апухтина был настоящим «авторитетом», если, вообще, не паханом), по сути дела, то же самое талдычит, — размышлял Апыхтин, жадно ловя каждое слово Сапы. — Он не мент, ему верить можно. Так что, нечего с несознанкой тянуть, надо побыстрее явку с повинной писать, да не забыть указать, что он только помогал Злобину и не был инициатором нападения на Смирнова. Тут, как говорится, своя рубашка ближе к телу».

А тут и случай представился: старший оперуполномоченный Аверин Александр Иванович — Апыхтин еще утром запомнил его фамилию и имя-отчество — «поднял» его на беседу.

Час с небольшим потребовался Сапе, чтобы и Злобина «расколоть до самой попы»! Настоящий виртуоз внутрикамерной разработки был Сапа, профессионал своего дела.

Так что Злобин даже очень обрадовался, когда выводящий, заглянув в камеру, выкликнул его фамилию и добавил: «На выход».

Аверин, как истинный оперативник, обладал корявым почерком, о котором говорят: курица лапой нацарапала, писать бумаги не любил, — это отдадим следователям: им сам Бог велел заниматься писаниной, — только внимательно слушал собеседника, да иногда что-то помечал в своей записной книжке ему лишь одному понятными каракулями. Впрочем, он, как опытный опер, ненавязчиво предложил подозреваемым вызвать следователя, чтобы официально написать явку с повинной.

— Да не пойдет следователь, — чуть ли ни слово в слово повторяли с недоверием и дрожью отчаяния в голосе Апыхтин и Злобин, — не пойдет. Он еще в отделе сказал, что раз сразу шансом написать явку с повинной не воспользовались, то другого он не предоставит. Может, вы бы посодействовали?..

— Я бы рад посодействовать, но следователь мне не подчиняется, — плел «кружева» Аверин. — Вам надо вызвать следователя через администрацию ИВС. Письменное обращение на имя начальника ИВС, тот передаст его в отдел милиции, а там следователя найдут, никуда он не денется. Из дома вытащат, если он дома, от любовницы заберут, если он будет у любовницы. Таков закон. Как говорится, суров закон, но он — закон.

— А где взять бумагу и авторучку, — ухватился за «подсказку» Апыхтин.

— Найдем, — заверил Александр Иванович, ставший чуть ли не другом для каждого из подозреваемых. И посылал своего подчиненного Студеникина, прибывшего на помощь к своему старшему:

— Сходи, поищи пару листиков бумаги, надо помочь человеку.

Студеникин ушел за бумагой, а Аверин стал угощать собеседника очередной сигаретой. Специально новую пачку купил.

— А что писать, — заискивающе спрашивал Злобин, заглядывая в глаза опера, в надежде что-нибудь там увидеть для себя интересное, когда Студеникин принес несколько листов писчей бумаги.

— Пиши, что желаешь сознаться в совершенном преступлении и для этого просишь прибытия следователя, — с самым серьезным видом говорил Аверин.

— А мне это на суду зачтется?

— Обязательно.

— Вы не обманываете?

— А какой мне резон тебя обманывать? Так в статье шестьдесят первой УК написано. Следователь ведь зачитывал.

— Да мало что написано, — сомневался подозреваемый, находясь в состоянии, когда и хочется, и колется, и мама не велит…

— Тогда не пиши. На всю катушку получишь, — делал вид, что забирает листы бумаги, опер.

— Ладно, напишу.

— Да уж сделай одолжение. Себе. Не нам… — словно холодной водой из ушата обдавал словами подозреваемого, Аверин. — Нам это уже ни к чему… А тебе, друг мой, ой, как нужно!

Так что, к приезду следователя Паромова и криминалиста Андреева письменные заявления подозреваемых Злобина и Апыхтина с просьбой вызвать следователя для дачи признательных показаний уже лежали на столе начальника ИВС, с наложенными на них его резолюциями, при соответствующей регистрацией в журнале. А опера поочередно «обрывали» телефон, то докладывая многочисленному руководству о сдвиге в деле Смирнова, то разыскивая куда-то запропастившегося следака, надумавшего в такой момент отбыть в следственный отдел УВД города.

— Тоже нашел время!

— Работайте, — поздоровавшись со следователем и Андреевым, добродушно басил грузный капитан — начальник ИВС. — Кабинеты все свободные, выбирайте любые.

В середине рабочего дня получить следственный кабинет для работы — было большой проблемой. За кабинетами очередь выстраивалась из следователей и оперативных работников. Можно было полдня просидеть, прежде чем получить кабинет в свое распоряжение.

«Нет худа без добра, — отметил про себя Паромов, — хоть с кабинетом заморочек нет»!

Паромов выбрал тот, что был попросторней и посветлей. По крайней мере, для восприятия: светлые стены, светлый линолеум, белый потолок и отсутствие металлической клетки. Не то, что в других кабинетах-камерах.

— Хорошо, — одобрил выбор начальник ИВС, — просторная «хата», не так остро чувствуется гнетущее чувство лишения свободы. Да и с аппаратурой лучше разместиться…

По-видимому, таким образом, он отреагировал на действия эксперта-криминалиста, возившегося с проводами видеокамеры.

Как и прежде, Паромов начал со слабого звена — Апыхтина.

— Мне передали, что требовал встречи со следователем? — спросил он, когда разводящий привел в кабинет подозреваемого. — Это так?

— Так, — ответил Апыхтин.

— И что же случилось? — продолжал спрашивать без особого интереса следователь, делая вид, что общение с подозреваемым ему никакой радости не доставляет. — Может, тебя кто тут обидел? И ты желаешь мне пожаловаться?.. Возможно, это и правильно, то с этим можно было и до завтра потерпеть…

Ни одного намека на то, что ждет признания в совершении преступления.

— Я хочу сделать признательные показания, — начал торопливо Апыхтин, явно опасаясь, что следователь вот-вот развернется и уйдет, не выслушав его до конца.

— Это одолжение следствию или действительное раскаяние? — холодно перебил его Паромов.

— Раскаяние, раскаяние, — заторопился подозреваемый. — Хочу написать явку с повинной.

— Я же говорил, — напомнил следователь утренний разговор, по-прежнему, делая вид, что запоздалые признания его не очень интересуют.

— Я помню, — жалобным тоном заговорил подозреваемый, — но прошу меня простить. Дурак был, что сразу не последовал вашему совету. Уж извините.

— Хорошо, — смягчил тон следователь, сейчас увидим, как вы раскаиваетесь. Против записи допроса на видео возражению имеются?

— Нет, нет. Не имеются.

— Вижу, — решил слегка подыграть следователь, — что действительно чувство раскаяния в вас заговорило. Однако, как нам быть с участием адвоката. Я не смогу его сейчас найти.