Дурная примета (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 23

— Ну, все! — с облегчением констатировал Григорьев, которому так хотелось подремать хоть часок.

— Как все? — осмелел Эдик. — А явку с повинной? Вы же мне обещали…

Явка с повинной, хоть и сокращала срок наказания, однако, всегда принималась судом во внимание, как одно из доказательств виновности лица, ее давшего.

— Раз обещали, то пиши! — сказал без особого энтузиазма Григорьев и добавил уже для него, Алелина: — Побудь с ним. Я пойду умоюсь, а то, чувствую, прямо за столом усну.

Пришлось дать несколько чистых листов писчей бумаги и ручку и ждать, пока Козловский изложит свои криминально-сексуальные похождения. Эдику отправляться в камеру не хотелось, и он, с присущей ему педантичностью, неспешно излагал их. Явно не торопился в общество сокамерников.

Чтобы не заснуть, он и Григорьев принялись поочередно ходить в туалетную комнату и освежать лицо и голову струей холодной воды из крана. Взбодрившись, писать на имя начальника рапорта с изложением обстоятельств задержания гражданина Козловского, подозреваемого во множественных изнасилованиях.

Когда в восемь часов в отдел прибыл начальник отдела Фокин Антон Павлинович, то материалы о задержании подозреваемого, его явка с повинной и показания на бланке протокола допроса свидетеля о совершении им девяти изнасилований, уже лежали в полной готовности в папке дежурного, в ожидании доклада. Там же лежала и пояснительная записка, что по пяти эпизодам ранее были возбуждены уголовные дела, находившиеся в производстве следователей Ленинской прокуратуры.

Подполковник милиции Фокин на должность начальника отдела милиции был назначен недавно, после выхода на пенсию прежнего начальника, всеми уважаемого полковника Воробьева Михаила Егоровича. Потому он только притирался к коллективу и нуждался в исчерпывающей информации.

— Молодцы! — было первой реакцией подполковника Фокина, когда ему доложили о задержании подозреваемого. — Молодцы! Всех к поощрению! Весь дежурный наряд!

— Да мы, вроде бы и не при чем! — за себя и за помощника заикнулся любящий справедливость и порядок оперативный дежурный Маслов Егор Афанасьевич, майор милиции и старый служака.

— Все — при чем! — поспешил успокоить совесть дежурного Фокин. — Зря, что ли, день и ночь бегали, как гончие, всем личным составом по парку и его окрестностям в поисках этого насильника? Зря, что ли, нагоняи каждый день получали из УВД и прокуратуры? Нет, не зря!

Потом быстренько рассмотрел накопившиеся за прошедшие сутки материалы, мелких нарушителей, и чуть ли не вприпрыжку побежал по лестнице наверх, к себе в кабинет. Как же, не терпелось доложить высокому областному начальству о том, что под его чутким и умелым руководством раскрыт ряд тяжких преступлений и задержан насильник, который дал полнейший расклад не только по тем преступлениям, что были уже зарегистрированы, но и по еще неизвестным. Знал бы Фокин, что гражданин Козловский не просто Эдик Козел, но и родственник крупных шишек, прыти бы поубавил. Однако опера о данном обстоятельстве предпочли не распространяться, потому, не зная этого, подполковник милиции и пребывал в радужном настроении.

В девять часов, как только на работу пришли сотрудники прокуратуры, подозреваемого Козловского, под конвоем отправили в прокуратуру для выполнения с ним необходимых следственных действий. А «молодцы» — два оперативника и инспектор ПДН Журавликова — со спокойной душой и чистой совестью от сделанного дела, поехали отдыхать.

Все были в приподнятом настроении. Да и как не быть, если сразу столько тяжких преступлений раскрыли!

Но когда пришли в отдел на следующий день, то узнали, что Козловский не то что не арестован, но даже не задержан в порядке статьи 122 УПК РСФСР, как подозреваемый!

— Это как понимать? — спрашивали друг друга опера в полном недоумении.

— Это надо понимать так, как я и предполагал… — мрачнел Василенко Слава. — Наверное, задницами о столы облокачивались, когда козла Козловского кололи, — пошутил он мрачно. — А это, говорят, дурная примета: удачи не будет!

— Да не садились мы на столы, и задницами о них не облокачивались, не опирались! — не скрывали негодования они.

Впрочем, понимали, что Славик тут ни при чем, как ни при чем и всевозможные приметы. Совсем другие дурные причины начали просматриваться во всей этой возне и кутерьме.

— Да я это к слову…

И не было уже энтузиазма и охотничьего азарта в глазах начальника отдела. Да и глаза он старался отвести в сторону, чтобы не смотреть в удивленно-напряженные лица оперов.

— Эх, ребятки, подставили вы меня крепко…

— Чем же, товарищ полковник? — горячились они. — Мы же кучу преступлений раскрыли!

— Говорят, что перестарались… Мол, пытали… Шилом в ладонь кололи… в камеру к зэкам подсаживали… Козловский заявляет, что оговорил себя под пытками…

— Но это же чушь! Чушь собачья! Мы его и пальцем не тронули.

— Не знаю. Может быть…

— А его явка с повинной?

— Оговор…

— А нападение на Журавликову?

— Оперские штучки…

— А опознания потерпевшими, очные ставки с ними?

— Потерпевшие не опознают… Твердят, как попки, что нападение происходило сзади, и они не могли разглядеть и запомнить лицо нападавшего.

— Даже те, которых он имел в позе буквы «зю» в ональное отверстие?

— Даже эти!

— И те, которым он чистил зубы своей кожаной «зубочисткой»?

— И эти тоже!

— Да что же они, все враз куриной слепотой заболели?!!

— Может быть…

— Ну, и дела!

— Некоторые уже встречные заявления написали… или пишут, что никто их не насиловал, а они сами по собственной воле вступили в половой контакт с Эдиком, — долбил оперов начальник отдела.

— Так все-таки вступили?

— Добровольно и без насилия…

— А вещдоки: все эти изорванные трусики, платьица? Мазки спермы и крови?..

— Да никто ничего и не рвал…

— А заключения экспертиз? В том числе и о наличии телесных повреждений?

— А никаких экспертиз и не было…

— Это как не было?

— Да так: не было, и все!

— Но были же акты СМЭ! Сами видели!

— Были да сплыли… к тому же акты судебно-медицинских исследований еще не являются экспертизами…

— А уголовная ответственность потерпевших за заведомо ложный донос, на основании которого были возбуждены уголовные дела; за дачу заведомо ложных показаний… Это как?

— Да так: добросовестно заблуждались… А теперь раскаиваются! И уже прощены.

— Связи и деньги?

— Не знаю…

— Превосходно! Получается, что мы ни с того, ни с сего схватили в парке мирно гулявшего Козла, искололи его шилом и заставили оговорить себя по девяти эпизодам, из которых о четырех мы — ни слухом, ни духом… А?

— Отвратительно! В отношении вас самих возбуждено дисциплинарное преследование. А там — и уголовное не за горами!

От начальника отдела кинулись к следователю прокуратуры, которому были переданы все дела по изнасилованию в парке.

— Почему не задержал, не арестовал? Ведь Козел дал полный расклад!

— Если бы вы видели, что вчера творилось в прокуратуре… — кивал головой на потолок и разводил руками.

— Прокурор?

— И он тоже. Но, вообще-то, команда шла с самой верхотуры… Се ля ви, парни! Сочувствую, но помочь ничем не могу… И запомните: я вам ничего не говорил.

Понимая, что в отделе никакой помощи им не будет, кроме сочувствия товарищей, решили обратиться напрямую к начальнику УВД. Уж кто-то, а начальник УВД должен помочь своим оперативникам.

Но начальником УВД уже был не генерал-майор Панкин Вячеслав Кириллович, который за оперативников всегда стоял горой, а совсем другой человек. Совсем другой, с другом душком… И, кстати, плохо кончил. Застрелился в собственном кабинете. Но это позже, а пока он отмахнулся от оперов как от надоедливых мух.

Каков был начальник УВД Курского облисполкома Панкин, говорил такой случай. Однажды Первый секретарь Курского обкома партии Гудков Александр Федорович и Председатель облисполкома, а, значит, самый главный представитель советской власти на территории Курской области, некто Шкуркин Алексей Иванович, будучи в изрядном подпитии, среди ночи возвращались в город с охоты. И надо же было такому случиться, что в районе Льговского поворота у них сломался автомобиль.