Холодные шесть тысяч - Эллрой Джеймс - Страница 67

Пит почесал голову. Разошелся третий шов.

— Хорошо, я согласен.

Стэнтон нарисовал еще пару звездочек. Стэнтон поставил после слова «КУБА» восклицательный знак.

— Джек разбил наши сердца. А Джонсон решил совсем добить нас.

Пит нарисовал знак вопроса. Стэнтон зачеркнул его.

— Джонсон совсем перестал интересоваться кубинской темой. Считает, что она бесперспективна, и чувствует, что Джека убили именно из-за Кубы. В связи с чем финансирование соответствующих разработок прекратилось, и кое-кто из моих коллег считает, что пора действовать в обход его политики.

Пит нарисовал восклицательный знак. И знак доллара. Стэнтон скрестил ноги. Стало видно кобуру на лодыжке.

— Я хочу отправить тебя во Вьетнам. Чтобы ты поставлял в США лаосский героин. У меня в Сайгоне есть команда — ребята из ЦРУ и Республиканской армии Вьетнама. Впрочем, ты можешь набрать свою собственную — и вьетнамцев тоже. Дурь помогла финансировать полдюжины переворотов в самом Вьетнаме — так почему бы не заработать на ней и нам?

Пит закрыл глаза. Перед его внутренним взором поплыл киножурнал: французы теряют Алжир. Французы теряют Дьенбьенфу.

Et le Cuba sera notre grande revanche[103].

Стэнтон продолжал:

— Ты будешь переправлять наркоту в Лас-Вегас. Я обсудил это с Карлосом. Он считает, что ему удастся уговорить мафию отменить запрет на продажу дури в городе, если вы согласитесь ее продавать только неграм. Нам надо, чтобы ты разработал схему, подкупил нужных полицейских шишек и ограничил свое общение с уличной торговлей двумя нижними звеньями цепи распространения. Если вегасская операция возымеет успех, будем расширяться. И шестьдесят пять процентов прибылей пойдут на финансирование достойнейших из числа кубинских повстанцев. Пит встал. Закачался. Принялся делать выпады и наносить удары, несмотря на расходящиеся швы.

Мимо проходила монахиня. Заметила Пита и в ужасе перекрестилась.

C’est ип diable.

C’est ип fou.

C’est ип monstre Protestant[104].

Ровно четыре часа пополудни — время сделать перерыв.

Отложив бумаги, он сварил себе кофе. Устроился на террасе номера. Включил теленовости, не забывая поглядывать на площадку для гольфа. Почти всегда там играла Дженис.

Заметив его, она махала рукой. Острила. Кричала: «Смотрю, тебе не нравится мой благоверный». Или: «По-моему, ты заработался».

Дженис мастерски играла в гольф. Двигалась ловко и грациозно. При каждом ударе у нее поднималась юбочка и сокращались мышцы на икрах.

Литтел наблюдал за шестой лункой. Литтел смотрел новости. Линдон Джонсон ездил по штату Вирджиния с предвыборными речами. Бобби агитировал избирателей в штате Нью-Йорк.

На шестой лунке играла Дженис. И обыгрывала своих друзей на раз. Тут она его заметила. Помахала рукой. Завопила: «Мой муж боится тебя! Отдохнул бы, а?»

Литтел рассмеялся и помахал в ответ. Дженис ловким ударом отправила шар в лунку.

Джейн боялась Лас-Вегаса. Городом заправляла мафия. А Дженис была олицетворением этого города. Он любовался ею, запоминая детали. И припоминал их, ложась в постель. И представлял тело Дженис, любя Джейн.

Выпуск новостей кончился. Дженис прошла шестую лунку паром и помахала ему. Литтел вернулся в номер и принялся писать апелляции.

Джимми Хоффа был обречен. И мафия это знала. Карлос пытался его спасти. Карлос собирал пожертвования. Накопился целый фонд «Свободу Джимми». Все было бесполезно. Взятки давать стало бессмысленно.

Хорошие новости: перевозчики денег перехитрили Уэйна-старшего. Украли его процент. Оказались двуличными. Молодцы ребята. Настоящие мормоны.

Это он их подучил. И сам распоряжался наваром. Писал фальшивые рапорты. Лгал Дракуле и умасливал его. Пил его кровь.

Перевозчики делали свое дело. Перевезли шестьсот тысяч баксов — двухнедельный навар. Он забрал свои пять процентов и положил на счет в чикагском банке. Открыл два новых счета — в Силвер-Спринге и Вашингтоне, воспользовавшись фальшивым паспортом. Отмыл наличность и отправил ее коммунистам.

Выписал чеки — по пять тысяч каждый. Подписал вымышленными именами. И тщательно оттер с конвертов отпечатки пальцев.

Зазвонил телефон на рабочем столе. Литтел схватил трубку:

— Да?

Статический шум — звонят издалека. Искаженный голос Пита:

— Уорд, это я.

— Ты где?

— В Мехико. Связь хреновая тут, и это… мне нужно, чтобы ты кое-что сделал.

— Слушаю.

— Надо, чтоб Уэйн перестал держаться за папочкины брюки и переходил ко мне на работу.

Литтел сказал:

— С удовольствием займусь.

Дженис трахалась с Кларком Кинманом. Уэйн наблюдал.

Она оставляла свет включенным. Знала, что он рядом. Сидела на Кинмане верхом. Так что было видно ее спину.

Уэйн не мог оторвать взгляд от зеркала. Попивал виски своего папаши. Шестое шоу. Шестая игра в прятки.

Он наблюдал за мотелем. Дженис трахалась каждый вечер. Почти всегда Уэйну-старшему удавалось застать ее. Спектакль начинался в строго назначенное время. И приезжали они всегда вовремя. Кинман — ровно в девять. Дженис — в десять минут десятого. Уэйн-старший — в девять сорок. Кинман приезжал трахаться. Дженис — играть. Кинман, не ведая того, играл главную мужскую роль.

Для Уэйна-старшего она выключала свет. Для него — включала.

Он все понял. Она видела его в Неллис. Она его знала. Понимала, что он вмешается. Что проследит за папашей, перехватит инициативу и будет СМОТРЕТЬ.

Дженис прогнулась назад, взмахнув шевелюрой. Уэйн увидел перевернутым ее лицо. Зашипел динамик. Кинман застонал и залепетал какие-то глупости. Дженис подалась вперед. Приподняла бедра. Уэйн увидел Кинмана внутри нее.

Он проверил давешние слова Сола Дерслэга. Нашел заметку вегасской газеты «Сан». Май пятьдесят пятого. Уорделл Грей, тенор-саксофонист, забит до смерти — обнаружен в песчаных дюнах, скончался по пути в больницу. Подозреваемых нет, дело закрыто.

Дженис запрокинула голову. Волосы рассыпались по спине. Он увидел ее глаза — как на перевернутом изображении.

Кинман застонал: вот-вот кончит. Кинман залепетал. Дженис ухватила подушку и накрыла его лицо.

Он подогнул большие пальцы ног. Подтянул колени и крепко сжал. Дженис высвободилась.

Кинман сбросил подушку. Улыбнулся и почесал в паху. Повертел в пальцах образок святого Христофора, висевший у него на цепочке.

Они явно разговаривали — губы у них шевелились. Из динамика же доносились лишь неясные вздохи.

Кинман поцеловал образок.

— Всегда надеваю для защиты. Просто порой мне кажется, что ты можешь меня убить.

Дженис села, обернувшись к стенному зеркалу.

Кинман заметил:

— Что-то твой муж тобой вообще не занимается. Черт, мы ведь уже шестнадцать дней так.

Дженис подмигнула. И сказала:

— Ты лучше всех!

— Скажи честно — как у него с этим?

— Не фонтан. Но у него есть кое-что другое.

— То есть деньги.

— Не только.

— Должно быть что-то еще, иначе ты бы давно нашла себе постоянного мужика.

Дженис подмигнула:

— Да приглашала, но что-то никто не пришел.

— Может, просто не поняли?

— А может, не поверили своим глазам?

— Черт, видел бы твой нас сейчас.

Дженис заговорила громче. Медленно и внятно:

— Был у меня один, музыкант. Пока муж не узнал.

— И что он сделал?

— Убил его.

— Шутишь?

— Отнюдь.

Кинман снова поцеловал образок.

— Ты меня погубишь. Черт, а я думал, у него только сынок — убийца.

Дженис встала и направилась к зеркалу. Привела себя в порядок. Дохнула на стекло. И принялась рисовать сердечки и стрелы.