Сезон гроз. Дорога без возврата - Сапковский Анджей - Страница 13

– Это было…

– Больно? Ненадолго. Поскольку я почти сразу потеряла сознание. Что смотришь? Так и было. Надеюсь, так будет и когда она мне ладонь вернет обратно. Через несколько дней, когда насытится местью.

– Я иду к ней. Сейчас же.

– Плохая идея. Ты не можешь…

Он прервал ее быстрым жестом. Услышал, как гудит толпа, увидел, как расступается. Ваганты перестали играть. Он заметил Лютика, который издали подавал ему судорожные и отчаянные знаки.

– Ты! Ведьмачья зараза! Я вызываю тебя на поединок! Будем биться!

– Чтоб мне сдохнуть. Отодвинься, Мозаика.

Из толпы выступил невысокий и кряжистый типчик в кожаной маске и кирасе из cuir bouilli[16], кажется, бычьей. Типчик потряс сжатым в правой руке трезубцем, а резким движением левой развернул в воздухе рыбачью сеть, замахнулся ею, дернул.

– Я – Тонтон Зрога, именуемый Ретиарием[17]! Вызываю тебя на бой, ведьмач…

Геральт вскинул руку и ударил его знаком Аард, вкладывая в тот столько энергии, сколько сумел. Толпа заорала. Тонтон Зрога, именуемый Ретиарием, взлетел в воздух и, дрыгая ногами, запутавшись в собственной сети, смел лоток с баранками, тяжело грохнулся оземь и с громким лязгом грянул головой в чугунную статую присевшего на корточки гнома, невесть для чего поставленную перед магазинчиком, торговавшим портняжными материалами. Ваганты наградили полет громкими рукоплесканиями. Ретиарий был жив, хотя для описания его состояния подошло бы слово «чуть». Геральт, не торопясь, подошел и с размаху пнул его в живот. Кто-то ухватил ведьмака за рукав. Мозаика.

– Нет, прошу тебя! Прошу – нет. Так нельзя.

Геральт пнул бы наглеца еще, поскольку хорошо знал, как можно, как нельзя и как нужно. И в таких делах не привык слушать посторонних. Особенно людей, которых никогда не пинали.

– Прошу, – повторила Мозаика. – Не отыгрывайся на нем. За меня. За нее. И за то, что ты сам запутался.

Он послушался. Взял девушку за плечи. И заглянул в глаза.

– Иду к твоей наставнице, – заявил сурово.

– Это плохо, – покачала она головой. – Будут последствия.

– Для тебя?

– Нет. Не для меня.

Бедро чародейки украшала искусная и удивительно подробная в деталях татуировка, представлявшая рыбку полосатой окраски.

Nil admirari[20], подумал ведьмак. Nil admirari.

– Глазам не верю, – сказала Литта Нейд.

В том, что произошло, в том, что все случилось так, как случилось, был виновен лишь он – и никто другой. По дороге на виллу волшебницы ведьмак шел мимо сада и не устоял перед искушением сорвать одну из росших на клумбе фрезий. Помнил главную ноту ее духов.

– Глазам не верю, – повторила Литта, стоя в дверях. Приветствовала его лично, кряжистый привратник отсутствовал. Может, случился у него выходной.

– Пришел ты, как догадываюсь, чтобы отчитывать меня за ладонь Мозаики. И принес мне цветок. Белую фрезию. Входи, пока не вызвал фурор, а город не взорвался слухами. Мужчина на моем пороге, да еще с цветами! Старожилы не упомнят такого.

Она носила свободное черное платье, сочетающее шелк и шифон, тончайшее, волнующееся при каждом движении воздуха. Ведьмак замер, засмотревшись, все еще с фрезией в вытянутой руке, желая улыбнуться и совершенно не в силах этого сделать. Nil admirari, повторил он мысленно максиму, которую вынес из Оксенфурта, из университета, из девиза над входом на кафедру философии. Максиму эту он мысленно повторял всю дорогу до виллы Литты.

– Не ругай меня, – она вынула фрезию из его пальцев. – Выправлю девушке руку, как появится. Безболезненно. Может, даже прощу ее. И прошу прощения у тебя. Только не ругай меня.

Он покачал головой и снова попытался улыбнуться. Не получилось.

– Мне интересно, – она приблизила фрезию к лицу и впилась в него своими жадеитовыми глазами, – знакома ли тебе символика цветов? Их тайный язык? Ты знаешь, о чем говорит эта фрезия, и совершенно сознательно передаешь мне ею послание? Или же цветок этот – случайная прихоть, а послание… подсознательно?

Nil admirari.

– Но это не имеет значения, – чародейка подошла к нему вплотную. – Ибо ты или явно, сознательно и расчетливо подаешь мне сигнал о том, чего жаждешь… Или таишься от желания, которое выдает твое подсознание. В обоих случаях я должна тебя поблагодарить. За цветок. И за то, о чем он говорит. Спасибо тебе. И – я возьму реванш. Тоже подарю тебе кое-что. О, вот эту тесемочку. Потяни за нее. Смелее.

Что же я делаю, подумал он, потянув. Плетеная тесемочка гладко выскользнула из обметанных отверстий. Полностью. И тогда шелково-шифоновое платье стекло с Литты, словно вода, мягко укладываясь у стоп. Он прикрыл на миг глаза, нагота женщины поразила его, словно внезапная вспышка света. Что я делаю, подумал он, обнимая ее за шею. Что я делаю, подумал, чувствуя вкус коралловой помады на ее губах. То, что я делаю, совершенно лишено смысла, думал он, легонько направляя ее к комоду у патио и присаживаясь на малахитовую крышку.

Чародейка пахла фрезией и абрикосом. И чем-то еще. Может – мандаринами. Может – ветивером.

Это длилось минуту-другую, и под конец комод вовсю подпрыгивал на гнутых ножках. Коралл, хоть и обнимала его крепко, ни на миг не выпустила фрезии из пальцев. Запах цветка не перебивал ее запаха.

– Твой энтузиазм мне льстит, – оторвала она губы от его губ и только теперь открыла глаза. – И делает мне изрядный комплимент. Но, знаешь ли, у меня есть и кровать.

И вправду, у нее была кровать. Огромная. Просторная, словно палуба фрегата. Чародейка провела его туда, а он шел за нею, не в силах насмотреться. Она не оглядывалась. Не сомневалась, что он идет следом. Что без колебаний пойдет туда, куда она его направит. Не отводя взгляда.

Кровать была огромна, и у нее имелся балдахин, постель же оказалась шелковой, а простыня – из сатина.

Они использовали кровать, без тени сомнения, целиком, каждый ее дюйм. Каждую пядь постели. И каждую складку простыни.

– Литта…

– Можешь называть меня Коралл. Но пока ничего не говори.

Nil admirari. Запах фрезии и абрикоса. Рыжие волосы, рассыпанные по подушке.

– Литта…

– Называй меня Коралл. И можешь сделать это со мной еще раз.

Бедро чародейки украшала искусная и удивительно подробная в деталях татуировка, представлявшая рыбку полосатой окраски, из-за огромных плавников казавшуюся треугольной. Рыбок этих, называемых скаляриями, богачи и снобы-нувориши привыкли держать в аквариумах и бассейнах. Так что они всегда ассоциировались у Геральта – да и не только у него – со снобизмом и претенциозным позерством. Поэтому он удивился, что Коралл выбрала именно такую, а не какую-нибудь иную татуировку. Удивление длилось миг-другой и быстро прошло. Литта Нейд зримо, на вид и по сути выглядела молодо. Однако татуировка явно была времен ее истинной молодости. Времен, когда привозимые из-за морей скалярии оставались еще редкой диковиной, богачей было немного, нувориши едва-едва вставали на ноги, и мало кто решался на подобную покупку. Ее татуировка – будто метрика, подумалось Геральту, пока он ласкал скалярию кончиками пальцев, и странно было, что Литта все еще носит ее, вместо того чтобы магически свести. Что ж, подумал он, перенося ласки в удаленные от рыбки гавани, это славная штука – воспоминания о молодых годах. Непросто отказаться от такого memento. Даже когда оно уже отзвучало и сделалось патетически банальным.