Мара из Троеречья (СИ) - Gradiva Gala - Страница 71

Стараясь не погасить свечу, Роланд, свободной рукой отворил резную дверцу. Пропустил вперед Радмилу и, согнувшись, чтоб не удариться о косяк, зашел следом. Княгиня грела в ладонях уставшую голубку, поглаживая ее по круглой голове.

Свет разбудил птиц, и те захлопали крыльями, поднимая в воздух пыль, засохший помет и перья. Хоть грязную солому, постеленную на полу, и выметали раз в три дня, удушающий запах ударял в нос у самого порога, просачивался в ткани одежды и оставлял душок на открытой коже.

Голуби всех мастей — белые с хвостами-веерами, ржавые с красными шишками на коротких клювах, черные с радужным отливом на шее и простенькие серые почтарики заметались, перелетая с одной жерди на другую. Роланд наблюдал за надменными дутышами — чернопёрыми, с раздутыми мешками зобов. Казалось, если они попытаются подняться в воздух за остальными, то попадают прямо в солому, как переспелые груши.

— Иди, моя хорошая… Отдыхай, ты заслужила…

Заскрежетала кованая решетка, делившая помещение надвое, и белая голубка с красными глазами спрыгнула с рукава Радмилы и отправилась на обмотанную паклей жердочку к товаркам.

В отличие от остальных голубей — обладателей необычных расцветок и дивного оперения, четверка белых птиц за решеткой вела себя спокойно — они не хлопали крыльями, не пытались подлётывать, и не пели гукающих песен, раздувая зобы, только отрешенно крутили головами, разглядывая попеременно хозяйку и гостя. Радмила, запирая решетку, неосторожно перелила плошку с водой и выскочила набрать свежей. Роланд поморщился под пристальным взглядом красноглазых птиц.

Клятвопреступники, изменники, безжалостные убийцы, осужденные на вечное служение, сохранившие разум, но утратившие голос и волю. Всех четверых он мог знать, и даже присутствовать на вынесении приговора. С кем именно сейчас находился в одном помещении, Роланд предпочел не думать. Впрочем, к служению приговаривали только до войны, теперь же, местные блюстители порядка и закона предпочитали колесовать, четвертовать или вздернуть осужденного — в зависимости от тяжести проступка.

Радмила вернулась не только с чистой водой, но и мешочком пшена, разбавленного особой, пророщенной специально для птиц травой, зелеными полосками проглядывавшей в россыпи золотистых зерен.

— Во дворе подожду, — Роланд вышел, прикрыв за собой дверцу, и опустился на верхнюю ступень стремянки. Та, протяжно скрипнув, угрожающе покосилась.

Зерно забарабанило по деревянному полу, а голуби, встрепенувшись, слетели вниз и застучали клювами. Радмила толкнула дверь, но уходить не спешила. Полоска света тут же приманила мотыльков и комарье.

— Птиц разве можно ночью кормить? — вежливо осведомился Роланд, поглядывая украдкой на темный провал окна белой башни.

— Что им сделается? — Радмила пожала плечами. — Беляночке нужно подкрепиться с дороги. Что ж, остальными смотреть, как она ест и завидовать?

Роланд сдержал подкативший неожиданно, как тошнота, смешок. Любимая Радмилой Белянка вполне могла оказаться чернобородым разбойником с Бережанского тракта, жестоко замордовавшим больше полуста путников не ради наживы, а для развлечения. Или Самборским чудовищем — вором, уверовавшим, что девять съеденных сердец младенцев — непременно мальчиков, даруют ему невидимость и для своей цели не гнушавшимся подкарауливать в темных подворотнях беременных. Он попался, когда для желанной цели оставалось всего одно сердце. Или… Роланд поежился и отвернулся, заметив на себе пристальный взгляд голубки, отвлекшейся от пшена.

— Что делать с праздником, Роланд? — Радмила носком сапога подвинула плошку с водой к стенке. — Отменить ярмарку и гуляния? Собирать войско? От каждого двора по мужчине?

Роланд пожал плечами в ответ. Радмила вынесла догорающую свечу из голубятни.

— Это посеет панику, да? — княгиня подтолкнула Роланда, чтоб тот освободил проход. — Значит, пусть жгут костры и водят хороводы?

— Идем, — Роланд подставил локоть, и Радмила взяла воина под руку.

Некоторое время они шли в полной тишине. Княгиня вытирала красные глаза — не то от слез, не то от пыли из голубятни.

— Что с Советом? — наконец решился спросить Роланд.

— Если Чернав не объявится до рассвета, я отправлю к ним голубя и попрошу поторопиться. Возьму обычного почтаря — так быстрее. Да и жалко, если с видящим что-то в дороге случится — в Чарограде уже троих потеряла…

Стрекотали сверчки, выводил песню соловей, а высаженный у дороги лилейник раскрывал желтые лепестки. Роланд не замечал благоухания цветов в ночном саду — казалось, все вокруг пропахло едким голубиным пометом.

Остановившись у входа, он открыл перед Радмилой дверь. Та выпустила локоть воина и осветила огоньком свечи темный проход. Роланд заходить не спешил.

— А ты? — повернулась княгиня.

— Пройдусь немного перед сном.

Радмила кивнула и направилась к лестнице.

Роланд отпустил дверь, и вернулся в сад, проклиная безлунные ночи, которых ему с лихвой хватило в Мальборке. За ноги цеплялись усиками разросшиеся после недавних гроз вьюнки, выпрыгивали из травы земляные жабы — здоровые, с ладонь, словно распухшие от обилия съеденных дождевых червей, неосмотрительно вывалившихся на поверхность из своих нор, а под носками сапог то дело перекатывались незрелые, но опаленные солнцем яблоки.

Он остановился в том самом месте, где встретил Тихомира с подопечным. Жаль будет, если старый вояка уже сдал караул. Роланд не рискнул бы идти к наставнику домой и нарушать его чуткий старческий сон. К тому же, он пока и сам не представлял, как завести разговор, чтобы не вызвать подозрений в измене. Особенно, учитывая последние новости.

Роланд тяжело опустился на пень спиленной груши. Труха посылалась из-под растрескавшейся коры, а вертлявые уховертки, подняв хвосты, как воины поднимают оружие к бою, поспешили прочь от потревоженного убежища. На одну из них Роланд случайно наступил, пересаживаясь удобнее, и та закрутила раздвоенным хвостом, пытаясь расквитаться с обидчиком. «Девчонка бы меня прокляла за это», — хмыкнул воин, придавливая букашку к земле. Под сапогом хрустнуло — уховертка растеклась зеленоватой жижей по подошве.

Роланд уже собирался отложить разговор на завтра, когда двое стражников вышли из-за угла. В темноте было не разобрать, нужные ли это люди, и Роланд затаил дыхание, ожидая, когда те подойдут ближе.

— Покормили пленницу-то? — только по голосу, да по зависшему в воздухе вопросу, Роланд понял, что ждал не зря.

— Позже.

Старый вояка тяжело вздохнул и сел прямо в траву неподалеку. Роланд тут же покинул насиженное место и опустился рядом с Тихомиром. Все такой же перепуганный, как и при первой встрече, Волот остановился, как ушибленный, глядя прямо перед собой и только глаза навыкат выдавали, что парень мучительно соображал — садиться рядом, или так и стоять навытяжку перед начальством. Старый воевода посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Скажи, Тихомир, — начал Роланд, осторожно подбирая слова, — нет ли у нас прорехи? Не отлынивает ли кто от обязанностей, оставляя городские ворота на посту?

Старик покряхтел, и только собирался ответить, когда Волот, неловко дернувшись, шагнул вперед и громко и горячо выпалил:

— У нас, господин Роланд, все несут свою службу смирно, только у ворот, что ведут в порт, парни отвлекаются на блудных баб… — тяжелый взгляд Тихомира не остановил Волота, и он продолжил звенящим от то ли негодования, то ли юношеского запала голосом: — Я им говорил, говорил, а они… — потряс он кулаком в пустоту, — пост не оставляют, по одному бдят, но негоже…

Тихомир шлепнул его ладонью по животу, не столько больно, сколько унизительно, и Волот замолк, прикусив кончик языка.

— Помолчи лучше, — старик, оставив пристыженного подопечного, повернулся к Роланду и проницательно спросил: — А надо?

Тот неопределенно пожал плечами.

— Это из-за грядущего праздника? Чтоб враг в город незамеченным не проник? — Волот понизил голос и отошел на несколько шагов, подальше от крепкой руки наставника. — Просто есть одно место…