Мара из Троеречья (СИ) - Gradiva Gala - Страница 111

— Спроси она, я бы сказала, что лучше совсем не быть, чем, — развела она руками, — быть так, ключом!.. Лучше б я никого не знала — ни ее, ни тебя, ни Лиса…

Она оттолкнула протянутую ладонь, и когда ключ упал на песок, брезгливо подвинула его ногой.

— А ворюгу-то за что? — усмехнулся Роланд, пряча руку в карман.

— Будь у тебя в жизни что-то хорошее, — серьезно посмотрела на него Марушка, — если бы пришлось от него отказаться… навсегда. Хотел бы ты это помнить?

Он ответил, не потянув времени, не сомневаясь:

— Да.

Марушка нахмурилась, скрестила руки на груди и демонстративно отвернулась. Песок, все еще обжигающе-горячий с вечера, с приходом ночи быстро остывал, и, девочке показалось, будто ногами она утопает в болоте. И ходу из этой топи никакого нет.

— Иди спать, — бросил Роланд, возвращаясь к огню.

Дважды повторять не стал, и когда Марушка обернулась, воин уже лежал у костра, накрывшись курткой. Она опустилась на берег — в воде белыми бликами отражались далекие всполохи молний, обещая, что к утру гроза настигнет их. Марушка зевнула, потерла озябшие колени и перебралась поближе к огню. Тихое пламя не согревало, и она крутилась с боку на бок, убеждая себя, что ключ не может мерзнуть. «В самом деле, — ворочалась она, — я же не человек… Это Роланду нужно в куртку закутываться, а мне на то нет никакой нужды».

— Вовсе мне не холодно, — повторила она вслух. — Совсем, ни капельки не холодно…

Над ухом прозвенел комар. Приземлился ей на висок, но Марушка не заметила его.

— Ключу не может быть холодно, — почесала она стремительно краснеющий укус. — Это мне чудится только.

Роланд что-то неразборчиво пробормотал и повернулся во сне. Марушка подползла к нему, втиснулась на узкой полоске между воином и кострищем, чудом не задев локтем горячие угли. «Ключу не может быть холодно, — стиснув зубы, повторяла она, — не может… Это человеку и от жара, и от холода страдать, а мне — нет».

Марушка только задремала, когда в камышах закричал коростель. Она встрепенулась, тревожно вглядываясь в мутную стену тумана над озером — пели сверчки, звенели комары и стучали от холода ее зубы. Девочка обреченно вздохнула, повернулась к воину и осторожно, двумя пальцами потянула на себя краешек курточки. Тот почувствовал сквозь сон — резко поднялся на локте, зашарил за спиной в поисках меча. Марушка взвизгнула, пригнулась, и Роланд остановился, хмурясь и невидяще глядя на нее. Под его взглядом девочка вжалась в песок, съежилась и зажмурилась, ожидая в лучшем случае отборной брани. Вместо того, тяжелая куртка из толстой кожи упала на нее. Накрыла с головой и прижала к песку. Не успела Марушка и глазом моргнуть, как услышала мерное дыхание спутника рядом — тот быстро провалился в сон. Она свернулась калачиком под тяжелой и теплой курткой, высунув только нос наружу, и долго глядела на тлеющие угли — тревожная назойливая мысль пульсировала в висках, не позволяя заснуть.

* * *

Лис поморщился от яркого света, но глаз не раскрыл. «Еще чуток посплю, — решил он, — и тогда встану. Как пить дать — встану». Осторожно пошарил рукой подле — он совершенно точно не помнил ни как остановился на ночлег, ни как привязал клячу и, что уж там, даже места привала. Провел ладонью по гладенькой доске и от неожиданности подскочил. Из-за резкого подъема его качнуло, повело в сторону, и хоть картина перед глазами смазывалась, Лис кое-как разглядел, что сидит на широкой лавке, укрытый теплым овечьим тулупом. Лавка упиралась в бревенчатую стену, стояла изголовьем у окна, не затянутого даже бычьим пузырем. Со двора доносилось постукивание топора и треск поленьев. Лис смахнул прилипшие ко лбу волосы и потер глаза, когда с печи раздался громкий свист и тонкий голос возопил:

— Деда, деда! Он очухался!

Лис повернулся на звук. С печи соскользнуло что-то чумазое и всколоченное, и за считанные мгновения скрылось в дверном проеме.

— Попал, так попал, — просипел Лис, поднимаясь с лавки.

Он высунулся в окно — во дворе, огороженном плетеным тыном, места пустого не было. Резная гойдалка соседствовала с невысоким, но крепким сарайчиком, а перед тем громоздились сваленные корзины, коробы, плетеные веники и метлы, собранные из березовых прутьев. Вырезанные из брусочков коньки, размером с кулак и совсем маленькие, что сразу и не рассмотреть, что оно такое, делили крепкий стол под окном с ложками, крынками, лоханями, наставленными одна в другую неровной горкой. Сквозь плотный слой щепок на земле сиротливо проглядывала пожухлая трава.

— Проснулся, значит, наконец. Ну, вот и славно. А то Радушка уже испереживалась вся, — сухо кашлянули сзади.

Лис развернулся. На пороге, с интересом разглядывая гостя, стоял старик в тканой рубахе, латанных-перелатанных штанах и новеньких лаптях. Длинную его серую, будто пыльную бороду можно было заправлять за пояс, чтоб не мешалась.

— Долго я тут? — напряженно спросил Лис.

— Третий день, — покачал головой хозяин. — Радушка думала, что всё — на погост тебе дорога. А я, значит, говорю: «глупая головушка, разве найдется во всем мире такое, что дедке твоему не под силу?» Уж если я конька с ноготок могу вырезать, так что ж, путника не вылечу! Да плевое это дело для деда Василя!

Чумазая девчонка — сама с ноготок, выглянула из-за широкой дедовой спины, не выпуская изо рта свистульку на бечевке, и быстро спряталась обратно.

— Ага, — сказал Лис. — А кляча моя?

— Голова взял. Он ведь как коней любит! У меня место для тебя еле нашлось, но Радушка настояла — «берем, — говорит, — деда, его к себе!», — цокнул языком хозяин. — А я ей говорю: «куда мы его денем? Самим-то места мало!» А она уперлась, значит, чуть плачет: «возьми да возьми»…

В подтверждение его слов протяжно пискнула свистулька. Старик истолковал Лисову гримасу по-своему.

— Но ничего, мы потеснились. Вишь, как славно получилось! Рада — на печи, тебя — на лавку, а я в сарайчике. Пришлось барахло оттуда вынесть… Хорошо, дожди уже прошли, а то бы отсырело все. А так-то — лежат себе на солнышке, бока греют, — хохотнул он и добавил, теребя бороду: — И за кобылицу не переживай — голова с ними управляться умеет…

Лис помолчал, размышляя, сможет ли продать лошаденку в Самборе, не привлекая лишнего внимания.

— Она тебя приволокла ночью, опосля грозы. Ишь, умная животина — не скинула хозяина, донесла, — добавил дедок. — Сейчас перекусим, сам убедишься — не обидел ее голова.

— Да пропади она, — пробормотал Лис. — Мне ехать надо. Три дня — это много очень.

— Как скажешь, — кивнул хозяин. — Поешь с нами, и езжай, раз надо.

— А сумка где? — неожиданно зло сощурился Лис. — Распотрошили небось?

Дедок крякнул от неожиданности, а девчонка у него за спиной задула в свистульку, и Лису почудились осуждающие нотки.

— Прибрали сумку, — хозяин достал ее из закутка. — Вота. Целехонькая.

— Ладно, — Лис замялся, но извиняться не стал. Вместо того рухнул на лавку и дотошно проверил сохранность содержимого. Нащупав яхонт помельче и покривее — такой еще попробуй обработать, положил на стол.

— Это за постой, — буркнул он, затягивая узел.

Для завтрака дедок освободил стол во дворе, безжалостно сметя локтем деревянных коньков. Рада, крутившаяся под ногами с ложками и мисками, набычилась, грохнула посудой о столешницу и принялась собирать игрушки.

— Деда, не роняй! — коньки выстроились в длинный ряд под окном, встали на углах, втиснулись меж мисок, и Лису стоило усилий не смахнуть их ненароком.

— Вишь, как лошадок-то любит! — пояснил дед Василь, наливая похлебки в миски. — С осени чурбанчиков наберу — и всю зиму строгаю… Вот уже у нас целая конница.

Резной жеребчик с кривыми завитушками гривы пошатывался на самом углу — Лис раз за разом задевал его локтем, поднося ложку ко рту. Рада с неудовольствием поглядывала на него, и Лис дважды едва поперхнулся под ее напряженным взглядом.

— Так чего б живой не разжиться? Скотина в доме разве помешает… — он пожал плечами, помешивая содержимое миски, — мелко покрошенное вареное яйцо редкими точками всплывало на поверхность, проглядывая сквозь щедро насыпанную зелень: крапиву, лебеду и кульбабу, — одно на всю похлебку.