Танцовщица и султан (СИ) - Акулова Анастасия Сергеевна - Страница 21

Но как только я открыла рот, чтобы попытаться спросить, нас снова хорошенько мотнуло куда-то вбок.

— Если ты сейчас скажешь, что тоже из России, это будет явным признаком моего предсмертного бреда. — Отдышавшись, кашлянула она.

— Выходит, коллективного. — Слабо улыбнулась я.

Она явно хотела что-то сказать, но послышался жуткий треск и мир все-таки перевернулся.

Последнее, что я почувствовала — как ускользнули холодные вспотевшие руки подруги, до этого отчаянно цепляющиеся за мои, и как меня мощно приложило обо что-то затылком.

"Может, так я не почувствую смерти" — подумала я, прежде чем все растворилось во мраке.

Мня мотало во тьме, в пустоте. Измотанная, разбитая, я практически не ощущала собственного тела, и просто плыла по течению. В прямом смысле.

Где-то вдалеке, отголосками — пережитый ужас, крики, страшное буйство воды, мрак, на глазах затонувший корабль, всеобщая, всепоглощающая паника, равной которой я никогда не испытывала. Выжил ли кто-нибудь? Вряд ли. Выживу ли я? Вряд ли. И пусть я вцепилась в какой-то обломок, и пусть море уже успокоилась — впереди лишь безвременье, впереди лишь смерть…

Я перестала что-либо ощущать, на что-либо надеяться. Но посиневшими пальцами цеплялась за обломок, но осталась одна лишь слепая жажда — ЖИТЬ.

Казалось, еще немного, и меня поглотит необъятная шумная пучина, из которой возврата нет… А потом, сквозь ставший уже привычным шум моря, сквозь полубессознательную пелену, услышала отдаленный крик. Человеческий крик.

Вдалеке виднелся… корабль.

Я заставила себя поднять голову, и, убедившись, что это не сон и не мираж — на меня и впрямь идет большой парусный корабль, я собрала все свои силы и отчаянно замахала рукой, пытаясь привлечь внимание наблюдавшего с высоты человека.

Через какое-то время от корабля отделилась шлюпка, и меня, чье сознание поддерживалось последним усилием воли, цепляющуюся синими пальцами за обломок, затопило счастье.

Я ЖИВА. Я ВЫЖИЛА.

Когда чьи-то руки подхватили меня, когда "выбили" из легких воду, обильно хлынувшую из носа и рта, я еще и заплакала, словно мало мне было соленой воды.

Я снова подумала об Азалии и членах экипажа затонувшего корабля. И стало так больно. Совсем не к месту — перед равнодушными, загорелыми, обветренными лицами незнакомых моряков.

Перед пиратами. Но это я поняла позже…

А пока, оказавшись на борту корабля, не видя ничего вокруг, я, ведомая кем-то под руки, шла, едва переставляя ноги.

Почувствовав, что мы остановились, кое-как приподняла голову. Передо мной стоял высокий мужчина, чье лицо я не могла разглядеть из-за дикой слабости.

— Бросьте к остальным. Дайте сухую одежду и накормите. — Сухо приказал он.

А меня потащили куда-то вниз по ступенькам…

В помещение, куда меня довольно грубо закинули, едва-едва проникал дневной свет, там пахло сыростью и воняло потом. В полутьме различались смутные силуэты людей, которых навскидку было около пятнадцати человек и которые испуганно жались к стене при появлении посторонних.

Едва глаза привыкли к полутьме и слабость кое-как отошла, я, кряхтя, как древняя старушка, поднялась с пола. Среди присутствующих были лишь девушки и женщины разных возрастов, все они были грязные, измученные, с болезненно бледными усталыми лицами, в каких-то лохмотьях. Все они смотрели на меня безучастно, с толикой печали, как бы говоря "теперь ты такая же, как мы".

Едва вернулась способность мыслить не составило труда проанализировать увиденное и прийти к определенному выводу. Я… на пиратском корабле. Звучит нереально, как бред. Но это так.

Сползая по стене, к которой прислонилась, едва удержалась от конвульсивного истерического смеха. Меня накрыло… осознанием.

Нас везут продавать, как базарное мясо. Причем скорее всего на тот самый невольничий рынок, что так пугал меня. Теперь и я буду стоять обнаженная на глазах у толпы, с пустыми глазами, как та девушка, что мы видели с Азалией.

Азалия… по лицу покатились слезы, которые я тут же вытерла. Не время, нельзя никому показывать слабость — загрызут…

Дверь с лязгом снова отворилась, и вошел какой-то коренастый верзила с равнодушными пуговками-глазами, с какой-то одеждой и и едой в руках. Отдав все это мне, мужчина окинул нас тяжелым взглядом и ушел, снова накрепко заперев дверь.

Едва удалились его шаги, я с остервенеем накинулась на еду. Голод не тетка. Безвкусный жирный суп выхлебала за секунду, под десятком жадных голодных взглядов, а когда взялась за хлеб — вдруг заметила в дальнем углу совсем крошечную фигурку. Девочка, маленькая, лет семи. Худое тельце ее скрывал балахон, но по лицу было видно, что она истощена, а глаза так же, как у всех остальных, жадно, голодно, почти по-звериному блестели в темноте.

И кусок мне в горло больше не лез, хотя от голода желудок прилипал к спине.

Встав с пола с грацией медведя, словно в полусне я, ведомая чем-то неподвластным разуму, доплелась до того угла и, присев на корточки (из-за качки едва не шлепнулась), протянула девочке хлеб.

Пару секунд она недоверчиво смотрела на меня невероятно грустными чистыми голубыми глазками, а после, выхватив кусок, так жадно вгрызлась в него, что жалость во мне увеличилась троекратно, как и желание прибить ублюдков, способных сотворить такое с ребенком.

— Спасибо. — Тихо сказала девочка, доев хлеб, а я, слабо улыбнувшись в ответ и так же пошатываясь, поплелась переодеваться, на ходу снимая мокрую одежду, от которой мокрое тело пробили судороги.

Я знала, что до берега нам плыть меньше дня при спокойном ветре, но радости мне это не добавляло.

Как переменчива судьба. Вчера у меня все было, а сегодня нет ничего. Совсем ничего, кроме жизни. Впрочем, это уже немало — сие я усвоила твердо.

Спустя примерно полчаса, устав сидеть в тишине, я стала без энтузиазма знакомиться с девушками. Все они были печальны и молчаливы, ограничились короткими фразами и то и дело молча плакали, бессмысленно уставившись в одну точку.

Я понимала их, поэтому не лезла. Самой хотелось рыдать в голос, биться об стену от страшных перспектив, от мысли, что Азалия — моя единственная подруга, почти сестра — погибла, от осознания того, что ничего уже не будет как прежде… Но я знала, что с первой же слезой сорвусь так, что в моей душе не останется ни единого целого клочка, и поэтому я тихо переговаривалась с Хелен — той самой девочкой, которую, в отличие от остальных, очень тянуло поговорить.

Она рассказала, что является дочерью князя, правящего Камхалом — это маленькое княжество на севере Эардана. На их замок напали враги, крепость захватили, но ей с матерью и несколькими служанками удалось бежать. Однако по дороге к родственникам на них напали разбойники, почти всех убили — в том числе и мать, пытавшуюся защитить ребенка. Ее и ее няню продали работорговцам.

Хелен осталась совсем одна.

На последних словах девочка плакала, а я и не заметила, как прижала ее к себе. Захлебываясь в печали и сочувствии, я готова была душу продать, лишь бы не видеть в детских глазах такой боли, такой взрослой скорби. И я баюкала ее в объятиях, словно родную, хотя совсем не знала, делилась с ней уверенностью в лучшем будущем, которой у меня не было. Какая-то девушка с очаровательным голосом спела ей чудную колыбельную, а я рассказывала сказки своего родного мира, коих знала огромное множество, пока незаметно для себя же не уснула.

Мне снился дом, родители, детство… Посиделки с Азалией… Гард, наши прогулки, наши совместные ночи, теплые, сладкие слова на ушко… Я улыбалась сквозь сон.

А проснулась от того, что на меня вылили ведро холодной воды. Освежающий душ, так сказать.

Отфыркиваясь, я ошалело уставилась на мужчину с ведром, готовая убивать с особой жестокостью. А он лишь ухмыльнулся и сказал:

— Помойтесь и переоденьтесь. Все.

— Мы… приехали? — Хрипло спросила я.