Белые волки. Часть 3. Эльза (СИ) - Южная Влада - Страница 34

— Молчишь? — еще более грозно сдвинул брови отец.

— Пап, она не приставала… — решился вмешаться Крис, но тут же был отсечен от разговора взмахом родительской руки.

— Я не тебе вопрос задал, а Эльзе. Брат с сестрой не должны спать в одной кровати, коль они вышли из младенческого возраста, еще этого в моей семье не хватало, — ярился Виттор.

Боги, как же ее родители слепы. Отец до сих пор не сомневается, что Димитрий все детство просидел за железной дверью, ни разу оттуда не выходя. Бедный, он даже не подозревает, что нет такой двери, которая бы удержала его старшего сына.

— Да, папа, — произнесла Эльза вслух.

— Это гадко, богомерзко и противно природе.

— Да, папа.

— Значит, вину свою признаешь? Интересно было к брату залезть?

Крис покосился на сестру и качнул головой, мол, не надо соглашаться, а мать так стиснула спинку отцовского кресла, что ее пухлые пальцы неестественно побелели, но Эльза знала: если она не примет причину, названную отцом, ей придется рассказать правду. Поэтому она посмотрела прямо в серебристые глаза Виттора и ровным тоном ответила:

— Да, папа.

Тот недоверчиво прищурился:

— Что с тобой творится, девчонка? Только за ум взялась, опять куда-то не туда тебя потянуло, — он резко повернулся к матери: — Это все твое воспитание. Расслабила мне детей, стыдно в обществе с такими показаться. Я ведь знаю, что папаша твой привык с тобой сюсюкаться, поблажки тебе во всем делать, но у меня этот фокус не пройдет.

Ольга покраснела, потом побледнела, но тоже сохраняла молчание, Крис скрипнул зубами, но вмешиваться не стал, а Виттор вновь обратил взгляд на Эльзу.

— Вытяни руки. Получишь урок, и чтоб больше так не делала.

— Да, папа.

Не сводя с нее карающего взгляда, долгим движением отец вытянул из петель свой ремень. Он никогда не бил ни ее, ни Криса, не считая той короткой яростной пощечины, когда она заступилась за Алекса, и теперь по спине Эльзы пробежала дрожь. Но руку она послушно вытянула, а когда Виттор хлестнул вдвое сложенным ремнем по ее ладони, задумчиво потерла вспыхнувшую кожу пальцами. Больно, но как-то не так. Не так, как в момент, когда поняла, что Алекс не придет больше. Не так, как в первый раз, когда губы Димитрия коснулись ее не братским поцелуем. Не так, как в тот день, когда любимый мужчина ударил ее на глазах у всего ресторана, не испытывая ни капли вины за свое подлое поведение. Не так, как в ту ночь, когда она пела для брата, каждую секунду ожидая, что тот набросится на нее. Крис странно посмотрел на Эльзу, развернулся и выбежал из комнаты, с силой толкнув дверь.

— Каждый мужчина, который мне дорог, почему-то причиняет мне боль, — сказала она Северине позже, когда они по привычке курили вдвоем.

— Что, даже твой обожаемый Крис? — хмыкнула та, отковыривая носком туфли щербатый край плитки на полу в летней школьной душевой.

В ответ Эльза только пожала плечами. Кристоф теперь избегал сестры, но жажда жизни в ней не знала преград, как не бывает их для настоящей любви, лютой ненависти или смертельной ярости, и, хорошенько поразмыслив, Эльза придумала для себя новый вариант защиты. Родители не возражали, если после уроков она посещала темпл светлого. Водитель обычно ждал у входа, а в дневное время в будний день при условии, что это не один из праздников, внутри прекрасного, украшенного золотом и согретого живым пламенем множества свечей помещения находились всего лишь несколько посетителей. Никто не обращал внимания на молодую девушку, которая держалась скромно, проскальзывая в дальний уголок.

Неприметная лесенка у боковой стены вела на балконы с резными перилами и деревянными, вскрытыми красно-коричневым лаком полами, широкие, пустые и немного пыльные в те дни, когда певцы не поднимались на них. Благородной аристократке лишь на пользу быть благочестивой и проводить часы в молитвах светлому богу, Эльза знала это, и все ее знакомые и родные тоже так думали. Поэтому она и зачастила в темпл — и безмятежно спала наверху, забыв о Димитрии, об Алексе, об отце и вечно подавленной матери. Спала прямо на полу, привалившись спиной к стене, поджав ноги и устроив сумку под головой, наслаждаясь уютным запахом пыли, жженого воска и спокойствия. Кто сказал, что она без защиты? Вон, все святые ее сторожат, а светлый бог всегда от зла защищает тех, кто его просит, даже в детской колыбельной про это поется.

А Эльза просила.

Светящиеся окна окутанного вечерними сумерками здания сливались в одну длинную светло-желтую полосу. Сколько их там? Тысяча? Миллион? Он протер глаза, перед которыми все расплывалось. Да нет же, всего десять, по пять в одну и другую сторону от главного входа. На крыльце толпились люди, двое слуг в парадной одежде встречали гостей, сверялись со списком приглашенных, пропускали внутрь. Улица полнилась прибывающими и отъезжающими карами, женщины в красивых ярких платьях и с высокими прическами напоминали оранжерейные цветы, мужчины — в черном или белом — заботливо придерживали спутниц под локоток, вели к ступенькам, одергивали зазевавшихся слуг.

Осенний бал. В воздухе плыли резкие, ударяющие в нос ароматы, сигарный дым и мускус духов смешивались с прелой вонью опавших на тротуары листьев и запахом влажной земли со вскопанных на зиму клумб. Раньше он и не подозревал, что мир так пахнет. Закрыв глаза, можно определить все, что находится вокруг. Опасное занятие, потому что стоит натолкнуться на жесткое амбре — ком подкатывает к горлу, не удержишься от тошноты. Вот Алекс, поймав носом шлейф, потянувшийся из решетки слива в тротуаре, и не удержался.

Беззвучно выругавшись, он отлепился от дерева, которое подпирал, пересек улицу и, улучив момент, скрылся в чаще увядающих кустов жасмина, высаженных по периметру излучающего торжественность здания. Уперся ладонями в серую холодную стену и замер, тяжело дыша: короткий переход отнял все силы. Белая рубашка, надетая под пиджак, уже насквозь промокла от пота, хоть на улице стояла отнюдь не летняя жара, а вполне себе сырая и промозглая осенняя погодка, виски и шея тоже были мокрыми, словно Алекс попал под дождь. Тело сопротивлялось, лихорадкой пыталось вытравить из себя чужеродную инфекцию, но безуспешно. Он, конечно, видел себя в зеркале: глаза красные и какие-то дикие, руки-ноги мелко дрожат и общий видок полубезумный. Это еще мать не узнала, вот истерика будет. В какую же задницу ты загнал себя, парень?

А все началось с того, что Димитрий, старший брат Эльзы, чуть не убил его, а потом укусил. Или все же стоит считать, что убил — своим укусом? Не зря ведь появились и лихорадка, и потеря четкости зрения, и обострившееся обоняние и многие другие изменения, которые вот уже несколько дней претерпевал организм Алекса помимо воли. Наверно, он станет получеловеком-полуволком. Если выживет, конечно.

Нет, если уж по-честному, то все началось с того, что Алекс ударил Эльзу. Руки бы себе оторвать, идиоту, но кому от этого теперь станет легче? Мать с детства внушала, что женщины — это святое, к ним разрешено прикасаться или с любовью, или никак, если уж хорошего отношения не заслужили. Отец в свое время ухаживал за матерью трогательно и нежно, до свадьбы за ручку по паркам водил, цветы дарил, с наступлением вечера провожал домой — выказывал уважение. Дед тоже вежливо и безупречно завоевывал свою будущую жену. А он, Алекс…

Больным он становился, когда думал об Эльзе, сумасшедшим психом просто, ничего в себе не контролировал, ни слова, ни поступки. До свадьбы он бы просто не дотерпел, бесконечно водить ее за ручку по паркам не выдержал бы, но это не означало, что не любил и не уважал. Наоборот, прикасался к ней каждый раз, как к своей богине, любил так сильно, что забыть не сумел, даже когда стоило бы. Мечтал о совместном будущем: Эльза такая неземная, такая благородная, никогда он не заставит ее опуститься до уровня обычной женщины, не поставит к плите, не принудит к уборке. Слуг у них в доме отродясь не было, но для нее в лепешку расшибется — и организует.