Белые волки. Часть 2. Эльза (СИ) - Южная Влада - Страница 76

— Ты всегда торопишься, — упрекнул его Димитрий и приподнял за подбородок лицо Южинии, заглядывая в мутные глаза, — поцелуй теперь меня, милая. На этот раз будет долго.

Она охотно подставила ему губы, вряд ли уже различая мужчин между собой. Димитрий целовал ее и выпускал в ее рот клубы кальянного дыма, делил с ней одно дыхание на двоих, забирал ее разум и давал взамен безрассудное желание. Ян сел в кресло, закинул ногу на ногу и потягивал вино со скучающим видом, пока они развлекались вдвоем. Иногда его взгляд задерживался на монашке, иногда — на друге.

Южиния раздевала Димитрия заплетающимися пальцами, слепая человеческая девушка, не способная увидеть за красивым лицом и великолепным телом то, что таилось внутри. Расстегнула его рубашку, благоговейно коснулась груди, очертила мышцы под безупречно гладкой кожей. С непроницаемым выражением лица он опустил ее руку ниже, заставил освободить из одежды его член и сжать в ладони. Южиния ахнула, рассматривая его. Казалось, она боится и вожделеет его в одно и то же время. Что-то промелькнуло в ее хорошенькой головке, и она порывисто присела, взяла его в рот, сделала несколько неловких движений, снизу вверх с рабским заискиванием заглядывая в лицо господина. Димитрий поморщился и отодвинул девушку, уложил на стол, заставил раздвинуть колени и упереться пятками в край столешницы. В таком виде она совершенно открылась и ему, и Яну.

— Ты ведь ласкала себя ночами, когда думала обо мне, святая Южиния? Покажи мне, как.

— Я… я не знаю, — заволновалась она с внезапной неловкостью.

— Знаешь. Приступай.

Сам отошел и отвернулся, заложив руки за спину, слушая ее сбившееся дыхание и влажные хлюпающие звуки тела там, где она помогала себе рукой. Минуты шли, наполненные ее напряженным движением к разрядке. И когда девушка судорожно втянула воздух, а затем расслабленно простонала, он отметил:

— Два.

— Это было нечестно, — возмутился Ян. — Она сделала это сама.

Димитрий улыбнулся, глядя в пустую стену невидящим взглядом.

— А кто сказал, что я люблю играть честно?

Он вернулся к Южинии, поднял ее на руки и отнес на кровать. Ян присоединился к ним, и игра продолжилась. Один ласкал ее языком внизу, другой сжимал шею, придавливая к подушкам, вынуждая ощутить себя беспомощной и слабой между ними. Один обнимал ее, голую, извивающуюся от любого, даже самого легчайшего прикосновения к коже, другой раздвигал ее ноги, вторгаясь пальцем в ее плоть. В воздухе повис тяжелый кальянный аромат, пахло страстью и разбитыми грезами. Его, чужими — какая разница? Мужские стоны сливались с женскими, сильные грубые руки гладили гибкое нежное тело, розовые мягкие губы скользили по напряженному твердому органу, чистоту поглотил порок, от себя не убежишь, ему следовало сдохнуть при рождении, он любит Петру, он хочет собственную сестру.

— Три.

— Четыре.

— Пять…

Верный своим обещаниям, он прижал Южинию к постели, расположившись между ее распахнутых ног. Ее тело, влажное от наслаждения, поначалу впустило его легко, но затем тугие мяшцы сократились от первого болезненного ощущения, и лицо девушки исказилось страданием. Она ерзала на постели, не делая попыток оттолкнуть мужчину, лишающего ее невинности, но инстинктивно пытаясь избежать боли. Он стиснул зубы и надавил еще, буквально проталкиваясь навстречу ее сопротивлению, и сам застонал от удовольствия, когда почувствовал запах свежей крови и судорогу краткого страдания, пробежавшую по женщине под ним. Кровь и страдания — вот и все, для чего он создан.

Повернулся на бок, все еще оставаясь в ней, жадно целуя ее губы, грубо кусая ее рот, зарываясь пальцами в волосы. Ян вел себя нежнее, лаская ее израненные плечи, а уютное местечко между ягодиц Южинии уже знало мужчину раньше, поэтому второе вторжение она перенесла более покладисто. Но выгнулась дугой и закричала, когда они одновременно двинулись в ней — таких ощущений ей еще не доводилось испытывать. И продолжила вскрикивать с каждым толчком, и подавалась навстречу то одному, то другому, а они слаженно, умело целовали ее по очереди и вели свой, только им понятный счет.

— Шесть.

— Семь…

Падение длилось и длилось, и у бездны не было конца.

Петра сидела с очень прямой спиной и спокойным лицом и слушала его, не делая попыток перебить. Он пришел рано утром, а она, едва проснувшись, только посмотрела на него и сразу же села вот так, очень прямо и неподвижно. Ее волосы отрасли за лето и концы касались плеч, из окна на них падало рассветное солнце, и пряди отливали золотисто-каштановым блеском. У Эльзы волосы иссиня-черные при любом освещении.

Он говорил и говорил, о том, что ей нет нужды возвращаться в Нардинию, если она боится дракона, что в международном банке уже открыт счет до востребования, и с него можно снимать деньги не только в любом городе Цирховии, но даже за океаном. Много денег — счет будет автоматически пополняться по мере необходимости, и у нее никогда не попросят отчета о расходах. Она может купить дом на побережье, если любит океан, или вообще уехать на край света, куда угодно, но только не оставаться в столице. В столице ей оставаться больше нельзя.

Димитрий бы купил ей дом и сам, но тогда будет знать адрес и — этого уже не прозвучало вслух — рано или поздно, натрахавшись и пролив достаточно крови, успокоив ненадолго свои голоса, он не выдержит и примчится, чтобы положить голову ей на колени. И она опять простит и примет его таким. А девочка-скала с ее чистым и добрым сердцем достойна гораздо большего.

Глаза у Петры были пронзительными, и уставшими, и очень печальными. Он замолчал на полуслове, не зная, что еще добавить и избегая в них смотреть, и тогда она сказала:

— Ты собираешься сделать что-то плохое, Дим?

В вопросе не звучало упрека или негодования. Лишь просьба подтвердить догадку. Он расхохотался.

— Плохое? Ты что, все забыла, сладенькая? Я порезал тебе спину.

— Ты был пьян, — девочка-скала засопела, подумала и добавила: — Мы оба были пьяны.

Он закрыл глаза от собственного бессилия. Это удивительно, как можно в каждом его поступке не видеть истинного зерна. Что, если он расскажет ей про монашку? Или про Эльзу? Она и здесь найдет, чем его оправдать?

Петра подалась вперед.

— Голова болит. Дим, очень болит голова, я же вижу.

Она встала в одной тонкой ночной сорочке, обхватила его больную башку руками и прижала к своему животу, и на очень краткий миг ему стало так хорошо, что не передать словами, но едва ее прохладные пальцы коснулись его висков, как он оттолкнул ее и заорал:

— Проклятье, да уезжай уже, Петра. Хватит за мной волочиться.

Девочка-скала вздрогнула и моргнула, а затем тихо сказала:

— Хорошо.

Он наблюдал, как она собирает вещи: деловито и сдержанно, ни одного лишнего движения, ни всхлипывания, ни заламывания рук. Ян говорил, что Петра плакала без него, но при нем она не проронила ни слезинки, разворот плеч оставался царственным, а посадка головы — горделивой. Собрав свой единственный чемодан, тот же, с которым и приехала, она подошла к порогу.

— Я готова.

Он чувствовал себя таким скотиной, каких еще не видывал свет.

На вокзале подметальщик боролся с сентябрьским ветром, гоняя первые опавшие листья по перрону, а запах шпал смешивался с ароматом сигар пассажиров. Паровоз выпустил огромное облако белого пара и издал протяжный гудок, созывая отъезжающих. Петра направилась к нему, почти не дожидаясь, пока Димитрий оплатит билет у сонного кассира. Она дрожала на ходу в легкой курточке — он отчаянно убеждал себя, что ей пришлась не по нраву цирховийская осень. В Нардинии ей будет теплей, и в любом городке у границы — тоже. Возможно, ей стоит уплыть на Раскаленные острова: говорят, там невыносимая жара в любое время года.

Когда чинный майстр с бакенбардами окинул проходившую девочку-скалу плотоядным взглядом, что-то внутри непонятно царапнуло. Димитрий заступил ему дорогу, чуть повернул голову, посмотрел сверху вниз: тот рассыпался в извинениях перед благородным лаэрдом. Петра уже поднялась по ступеням в вагон, смотритель пропустил ее, заметив, кто девушку сопровождает. Димитрий протянул ему билет. Мужчина открыл его, увидел вложенную купюру, оторопел на секунду, а затем торопливо раскланялся: