Белые волки. Часть 2. Эльза (СИ) - Южная Влада - Страница 50

Она осеклась, откинула голову и закрыла глаза, а под водой прижалась своими раскрытыми складками к его члену.

— На сегодня, пожалуй, хватит о богах и драконах… — пробормотал Димитрий, собирая языком капельки воды с шеи девочки-скалы.

Костер будто отодвинулся дальше, и вместе с ним берег, и небо, и дно. Они превратились в двух рыб, скользящих друг по другу влажными холодными телами, переплетающихся в волнах, играющих то над поверхностью, то в глубинах. Петра оказалась рыбой похитрее, она нырнула вниз, улучив момент, когда он вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, и коснулась его губами. От этих легких, едва ощутимых, как биение крыла бабочки, прикосновений Димитрия прошибло разрядом тока. Она целовала его грудь, и живот, и жесткие волосы в паху, и бедра, а потом, наконец, добралась до самого вкусного.

Но ему хотелось большего. Хотелось надавить на ее макушку, вколотиться в горло и остаться так, ощущая, как она начинает дергаться, задыхаясь. Маленькая золотая рыбка… однажды у него уже была одна такая, и он отпустил ее, договорившись с чудовищем внутри. Но как договориться с двумя?

Он вскинул руки, обхватил свою многострадальную башку и заорал. Костер трещал на берегу, и спокойно чернела ночь, и ветер уносил вдаль все звуки над волнами. Там, под водой, женщина, которую он до безумия любил, дарила ему свою любовь, и боль в его крике смешивалась с удовольствием.

Потом уже кричала она. Когда он вынес ее и положил у самой кромки воды, и волны пенились у них в ногах. Кричала, и извивалась на мокром песке, и истекала влагой. Костер почти догорел, собственное хриплое дыхание вибрировало в барабанных перепонках. Толчок, вспышка, темнота, удовольствие, боль, шепот, хрип, толчок, вспышка, темнота…

Это были их мир, их ночь, их океан и их берег. Их счастье, их любовь. Его тайные голоса. Только его, и ничьи больше.

Когда Петра уже спала безмятежным сном под брезентовой крышей их палатки, Димитрий приподнялся, подоткнул ей под спину легкое одеяло, чтобы не мерзла. По утрам, перед рассветом, ощущалось пронзительное дыхание приближающейся осени, а его девочка-скала в своей хрупкой человеческой оболочке нуждалась в защите и тепле.

Он вышел под звездное небо, постоял немного, вдыхая легкую гарь затухшего костра, соль ветра и далекий, едва уловимый аромат жареной рыбы. Затем повернулся и пошел, ступая босыми ногами по холодному песку, за этим следом в воздухе, спокойный, уверенный, неторопливый. Голоса в ожидании, что их покормят, молчали. Тишина — блаженство, гораздо большее даже чем то, что он недавно испытал с женщиной. Надо сделать это. Надо понять, чего же они хотят взамен Петры. И дать им все.

Раньше, по крайней мере, у него получалось находить равноценную замену. Получится и теперь.

Примерно через полчаса он наткнулся на них. Здесь костер горел ярко, пламя освещало брошенную на песке походную сковороду с остатками ужина, а пять мужских фигур дремали в круге света. Темнел у черты прибоя округлый бок рыбацкой лодки, на берегу подсыхали снасти. Пахло рыбой: свежей, пряной и готовой, еще более пряной и даже сладковатой.

Одна из фигур пошевелилась, заметив, что из темноты к ним крадется чудовище, но поначалу испугалась несильно, видя своими слабыми глазами лишь его человеческий облик, только пробасила:

— Эй. Ты кто?

Димитрий на ходу наклонился вперед, вытянул руки, упал на четвереньки — земли коснулись жесткие подушки волчьих лап. От движения огонь затрепетал над углями, тени взвились, как отражения в зеркалах, превращаясь то в человеческие фигуры, то в звериный силуэт. Кто-то бежал, кто-то кричал, кто-то падал. Чудовище, мощное, великолепное, танцевало то на двух ногах, то на четырех, упиваясь музыкой, текущей из собственных рук. В полутьме кровь казалась черной, черные цветы расцветали на песке, из мягких, теплых скульптур складывался особый, причудливый узор, и творец его весь был черным с головы до ног.

Он отпустил в себе все самое темное, потаенное и больное, и отстраненно наблюдал своим человеческим разумом за происходящим. Тело, тренированное, сильное, одинаково хорошо приученное убивать и любить, двигалось само по себе, металлический привкус заполнял все уголки рта, забивал ноздри. Где кроется его предел? Найдет ли он ту черту, которая его остановит? В тщетных поисках ответа его руки погружались в раскрытые бутоны чужих грудных клеток, а зубы распарывали тугие мышечные волокна еще трепещущих чужих сердец. Задаваясь этим вопросом, он лежал среди тел, бездумно глядя в огромную черную бездну, нависшую над ним, и тысячи мелких белых глаз смотрели оттуда на него и шептали: "Сделай это".

— Я сделал, — сказал он им, а они захохотали:

— Ты сделал не то.

Петра вздрогнула, когда он скользнул под ее одеяло. Не оборачиваясь и не открывая глаз, она ощупала его рукой и в полусне пробормотала:

— Холодный, Дим. И… мокрый?

— Купался, — он поцеловал ее в шею совсем рядом с выступающим позвонком и нашел ладонью теплую мягкую грудь.

Ему пришлось смыть с себя кровь в океане перед тем, как возвращаться в ее постель. Хорошо, что девочка-скала не обладала волчьим обонянием и не могла учуять тот смрад, который все равно въелся в кожу.

— Не спится, что ли? Сумасшедший… — ее ладошка, прежде безвольно лежавшая, вдруг стиснула одеяло.

Он двинулся внутри, прижимая Петру спиной к своей груди, целуя ее шею и плечи, сначала медленно, потом все быстрее.

— Я сплю… я же сплю… — прошептала она и все так же не открывая глаз повернула голову, чтобы встретить его губы. Он разрядился почти в тот же миг, и Петра придержала его за бедро: — Останься так. Не выходи. Люблю, когда ты во мне.

— И я, сладенькая, люблю это тоже, — вздохнул он.

На следующее утро она улыбалась.

— Кофе? — еще взлохмаченная после сна, девочка-скала выбралась из палатки и приняла из рук Димитрия кружку с горячим напитком. — И яичница уже готова? М-м-м, я тебя обожаю, ты — лучший мужчина на свете.

— Лучше дракона? — с кривой ухмылкой спросил он и за это получил ее слабым кулачком в плечо: — Ну вот, опять меня избивают.

Петра скорчила ему рожицу, присела у костра, поджала голые ноги, зябко нахохлившись в его рубашке:

— Я уже и забыла, как может быть сыро у воды по утрам.

Он молча сходил в палатку, принес одеяло и укутал ее от поясницы и ниже. Петра засмеялась:

— Страшно представить, как бы ты трясся над своей беременной женой.

Продолжая улыбаться, она в упор уставилась на него со странным блеском во взгляде.

— Ты не волчица, — спокойно ответил Димитрий, — я уже объяснял тебе.

— Объяснял, — согласилась девочка-скала, — ты сказал, что от тебя может забеременеть только волчица, такая же, как ты. А я могу забеременеть только от человека или дракона. Но помечтать мне ведь никто не запрещает?

Он пожал плечами.

— Не вижу смысла в пустых мечтах.

— Ну и зря, — Петра хитро прищурилась. — Я бы родила такую розовую ляльку…

— Мы не рождаемся розовыми. У волчат при рождении уже белая кожа и темные волосы.

— Розовую ляльку, — продолжила она, делая вид, что не слышит его ворчливый тон, — с маленькими красными пятками и, так уж и быть, темными волосами.

Он покачал головой и закатил глаза, а девочка-скала вдруг засопела и отвернулась.

— Когда-нибудь ты бросишь меня ради какой-нибудь волчицы, чтобы она рожала тебе детей, да?

— Что? — он на секунду потерял дар речи, а затем выхватил полупустую кружку из ее рук и отправил на песок, чтобы не мешала прижиматься и обнимать. — Глупая. Какая же ты у меня глупая.

Он целовал ее в волосы и гладил по щеке, а Петра отворачивалась и упрямо бормотала:

— Никакая я не глупая. Женщины нужны мужчинам, чтобы рожать им детей.

— Конечно, вот пусть идут и рожают им. А ты побудь со мной, ладно?

Он наклонил голову, чтобы заглянуть ей в глаза, и Петра снова расслабилась и засмеялась, а ее лицо разгладилось, будто туча, на миг заслонившая солнце, прошла дальше по небосклону.