Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария - Страница 18

Тик-так, тик-так, тик-так…

— Ненавижу!

Я накидываюсь на тварь и уже не различаю, где земля, а где его лицо. Мышцы наполняются горячей силой. Второе дыхание.

Я сделаю из тебя землю.

Построю дом.

Выкую ворона.

Скручу, как пластилин.

— Зачем, зачем, зачем…

Я наваливаюсь на тварь всем телом и пихаю в ее рот песок.

— Ты псих! Успокойся!

Пашка давится, кашляет и — неужели? — всхлипывает. А мне фиолетово. Я запихиваю ему в глотку не попавший в мусорный бак пакет. Полынь. Собачье дерьмо.

Пашка, Пашка. Никудышный бы из тебя вышел дом.

Мне не дают закончить начатое. Кто-то визжит. Режет рот моим именем и оттаскивает меня от твари. Вокруг — люди. Много людей. Они пришли поприветствовать смерть.

Даже издалека я слышу, как скрипят половицы. Ворон плачет. Ворону больно.

Интересно, о чем он думает сейчас, за миг до темноты?

О чем бы думал я?

Мы не успели попрощаться.

Всюду — размытые силуэты.

В ушах звенит. Тикает.

Тварь поднимается. Плюется, отряхивается. К ней тоже кто-то подбегает. Раздаются знакомые голоса.

Естественно. Пашкины предки.

— Он снова напал.

Тварь смотрит на меня, и от ее взгляда обугливается кожа.

Тонкие пальцы стискивают мои плечи. Как бы я ни вырывался, они срастаются со мной.

— Чтоб ты сдох! — рявкаю я.

Пашка застывает. Отмахивается от вопросов предков и хромает ко мне.

— Это она, дурак. Она меня попросила. Так что пожелай ей того же. — Сунув руки в карманы, он наклоняется к моему уху. — Угадай, что она дала мне взамен. Не знаешь? Яблочный пирог. Обалденно вкусный.

«Я бы поселилась здесь».

«Ворон… Ты бы играл в прятки с нашими детьми?»

«Когда-нибудь я вернусь сюда. Если наши отпечатки по-прежнему будут здесь, я пойму, что ты не забыл о… нас».

«Теперь мы вместе».

Моя Хлопушка исчезла, а я не заметил. Когда это случилось? Ког-да? Я бы отмотал время и попытался ее удержать.

Мы ведь мечтали о ремонте, Тора.

Коридор, обклеенный обоями в горошек. Аромат пирога. Граммофон и сотни пластинок с нашими любимыми группами в гостиной. «Аквариум», «Кино», «Наутилусы»… Теплые тапочки с помпонами. Черно-белый телевизор. Сервиз за стеклянной дверцей шкафа.

Мы так мечтали об этом, Тора. Куда ты исчезла?

Почему ты исчезла?

Когда?..

Я все прозевал, Тора.

Нас оглушает душераздирающий треск. Ворон умер.

— Сынок, ты как? — Это батя.

Что-то мокрое на лбу.

— Дорогой, давай вызовем скорую! — Это матушка. — Он бредит уже пятый час!

Всхлипы.

— У него шок. Ты же в курсе… Его… увлечение и пожар…

— Господи, я же говорила, что добром эти похождения не кончатся!

Я пытаюсь пошевелить пальцами, но они так же безжизненны, как одеяло, давящее на меня с усердием маньяка.

— Мама. — Мой голос скрипит, точно лестница Ворона.

— Да? Что? О, мальчик мой, ты очнулся!

Глаза не открываются — веки будто кто-то зашил.

— Когда экзамены? — Капелька то ли пота, то ли слезы, то ли воды чертит линию на моей щеке.

— Какие экзамены? — недоумевает матушка.

Кровать проседает. Должно быть, предки опускаются рядом.

— Сынок, у тебя жар.

— Нет… Просто я хочу поступить в универ. Я ведь успею?

Анна

ПОСЛЕ

Проклиная позу собаки и считающую секунды Илону, я вновь вижу силуэт великана-дерева. За плеядой кафе и пивных. Чужак смотрит на море. Ветер бесится, пытается его сломать, как ветвь. Но — нет. Чужак не двигается.

Все занятие я кошусь на него.

И вот уже Илона произносит заветное «до завтра», а великан по-прежнему у моря. Оно его загипнотизировало.

Какой… интересный персонаж. Он оживит мою историю.

Я шлю к чертям осторожность и бреду к нему. Песок обжигает ступни, но я не обуваюсь. Лучше чувствовать. Я обхожу накренившиеся столики с пивными кружками, еще неубранными после ночи. До пропасти-следов-великана пляжей пять, не меньше, но скалу, об которую я чиркнула ботинками, видно и отсюда.

Чужак замечает меня, лишь когда я застываю в метре от него, и с наслаждением втягивает воздух.

Дикий он. Потерявшийся. Мутные глаза, угловатые черты лица, тонущие в морщинах, грязные израненные ладони, грязь под ногтями — чужак похож на потрескавшуюся в зной землю. Брови вздрагивают. Странно, но его мимика… чересчур живая. Чересчур молодая. Если бы не она, я бы дала чужаку лет сто. А так… сорок пять. Он не старый. Он просто заблудился.

Я закусываю губу. Приветствие стынет на зубах.

— Море сегодня — волшебное-е-е, — протягивает он. Голос колючий, надломленный. — Вы городская?

— Да.

Мы молчим. Слушаем ветер и силимся прочесть мысли друг друга. А я — еще и свои. Что со мной не так? Зачем я пошла за великаном? Почему волнуюсь, словно вот-вот спрыгну со скалы?

Чужак поглаживает полуседую щетину.

— Что ты забыла у нас, девочка?

Я моргаю. Пробую на вкус его резкое «ты».

Сняв ботинки, чужак делает шаг. Волны обнимают изуродованные землей ноги, но грязь не отмывается, а наоборот, все больше и больше въедается в кожу, как противозагарный крем.

— Память, — признаюсь я, а сама ругаю себя за откровенность. — Я пишу книги и…

— Правда? Ничего себе. — Чужак приподнимает брови, но через миг они опускаются, как два парашюта. Лицо мрачнеет. — Дашь почитать?

Чернохвостая чайка пролетает в сантиметре от моей макушки.

— Нет. У меня… Творческий кризис. Мало что получается. И я надеюсь, что прошлое поможет мне вернуться к писательству.

— Как интересно. Я тоже иногда балуюсь.

— Серьезно?

— Серьезно.

— Дадите почитать?

— Нет уж. Так не честно, девочка, — смеется чужак. — А если серьезно — просто еще не время.

— Понимаю. Сама первые черновики прячу за семью замками.

Мы бродим по берегу, а над нами вновь и вновь пролетает чайка с черным хвостом. Чужака зовут Вячеслав. Он пишет уже давно, но ни с кем это не обсуждает. Теперь нас двое — двое авторов-неудачников.

— Ты работаешь утром или вечером? Как насчет вдохновения? Лично мне все равно. Предпочитаешь ручку? Клавиатуру? По сколько знаков в день? Читатели есть? А я, когда дописал повесть, сразу к девушке помчался, но у нас… не сложилось.

Солнце печет все сильнее, и мы возвращаемся в поселок. Улыбка не сползает с моего лица. Небо, я нашла своего человека!

Вячеслав замирает на перекрестке, напротив моей «Свежести». На огороде, вся в земле, подвязывает помидоры Илона. Я киваю ей, и она кивает в ответ.

— Странно, — хмурится Вячеслав. — Ты пишешь для того, чтобы вспомнить, а я — для того, чтобы забыть.

Это и впрямь странно, но я ему не завидую. Забывать сложнее, чем вспоминать. И я боюсь, что, докопавшись до правды, захочу огреть себя по голове чем-то тяжелым, лишь бы заработать амнезию.

— У меня кое-где проседает сюжет… — осекаюсь я. За мутными, как старое стекло, глазами Вячеслава прячется нечто, заставляющее мои кулаки сжиматься. — Мне нужно с кем-то обсудить все это.

— Конечно, я не против. Заходи на чай. Я живу у леса. Самый крайний дом справа. На холме.

Целых три дня я почти не выхожу из номера и работаю над книгой. Успеваю написать десять страниц для новой главы. Я тону в ней и не пытаюсь вынырнуть. Меня полностью поглотил поселок — до последней капли моря, до пылинок на прикроватной тумбочке, до шатающейся табуретки в столовой.

Он мой. Я это чувствую. Но насколько принадлежу ему я — не знаю.

Поужинав, я с трудом убеждаю себя, что пора отдохнуть, и спешу к Вячеславу в гости. Мне по-прежнему нужно с кем-то обсудить сюжет.

Я несусь к лесу. Солнце сегодня спит на облаке и почти не светит. Ему не мешают даже крики птиц. Моя тень выглядит расплывчато, будто призрак. Но еще призрачнее то, что возвышается надо мной. Вячеслав сказал же… направо?