Тактический уровень - Глебов Макс Алексеевич - Страница 9

Когда я грязным призраком спрыгнул в окоп, охрана комдива немедленно навела на меня свои ППШ, но в руках у меня не было оружия, и красноармейцы слегка расслабились.

– Младший лейтенант Нагулин? – с интересом глядя на меня спросил Кузнецов.

– Я, товарищ полковник, – я попытался изобразить стойку «смирно» и бросил руку к пилотке.

– Не тянись, разведчик. Вольно. Ты прикрывал отход группы?

– Так точно, товарищ полковник.

– Везучий ты, раз смог вернуться. Я уж думал опять у Щеглова взвод без командира остался.

– Младшего лейтенанта Нагулина не так просто убить, товарищ полковник, – устало усмехнулся капитан, – многие пробовали…

– Не сглазь, – полковник едва заметно улыбнулся, посмотрев на Щеглова. – И «языка», значит, тоже он захватил?

– Он, товарищ полковник, – кивнул капитан. – Захватил лодку, перевозившую через Днепр немецкого офицера. Солдат на веслах и фельдфебеля уничтожил, а гауптмана оглушил. В схватке получил ранение, но остался в строю.

– Ранение? – Кузнецов вновь повернулся ко мне.

– Легкое, товарищ полковник, ножом плечо зацепило. Рука слушается нормально.

– Знаю я ваше легкое, герои! Быстро младшего лейтенанта в медсанбат! Капитан, тебе и твоим людям час на приведение себя в порядок. В штаб армии поедите с начальником особого отдела дивизии. Сами «языка» добыли – сами и доставите по назначению, а у меня и тут дел пока хватает, – комдив посмотрел в сторону немецких окопов, откуда доносились звуки стрельбы и взрывы гранат. – И Нагулина с собой возьмите, если его медики отпустят.

В штаб тридцать восьмой армии мы ехали около часа. Пленный немец угрюмо молчал, сидя в кузове полуторки между двумя бойцами из взвода НКВД. Мы впятером устроились там же, а майор Гунько, начальник особого отдела трехсотой дивизии, занял место в кабине.

– Товарищ капитан, немцы начнут наступление со дня на день. У них уже почти все готово, – начал я обрабатывать Щеглова, как только мы тронулись в путь.

– Чем? Пехотой? Ты хоть один танк или самоходное орудие на плацдарме видел?

– Я видел кое-что более неприятное, а еще больше слышал. Противник стянул к Кременчугу огромный понтонный парк и накапливает материалы для строительства моста, способного выдержать тяжелую технику.

– Ты смеешься, младший лейтенант? Больше километра понтонов! Да они будут возиться с этим недели две, если вообще что-то получится. Наши ведь тоже спать не будут – разбомбят этот мост, не считаясь ни с какими потерями.

– Вот он, – кивнул я на гауптмана, – подтвердил мне, что видел на берегу большое скопление переправочных средств и все время прибывающие новые саперные части.

– А танки? – Щеглов все еще сомневался, – танки он видел?

– Про танки немец ничего не сказал, но это означает только то, что они еще не прибыли. Такую грандиозную переправу не будут строить для пехоты, товарищ капитан! С переброской на плацдарм пехотных дивизий они и так справляются, вы же видели.

– Видел, – согласился Щеглов.

– Завтра-послезавтра они возведут переправу. Из-за нелетной погоды помешать им никто не сможет, и даже знать об этом в наших штабах ничего не будут. А потом за одну ночь на Кременчугском плацдарме окажется несколько танковых дивизий, и утром они нанесут удар. Сможет трехсотая стрелковая противостоять атаке сотен танков? И это только в нашей полосе обороны их будут сотни, а удар ведь придется и по соседям.

Слушая меня, Щеглов все больше мрачнел. Чувствовалось, что ему хочется возразить, но капитан сдерживался. Тем не менее, после того, как я замолчал, он ответил не сазу.

– Я не первый день тебя знаю, младший лейтенант, – наконец произнес Щеглов, тщательно подбирая слова, – и ни разу еще ты не поднимал панику на пустом месте. Но то, что ты говоришь… В штабе этому не поверят. Слишком мало у тебя доказательств. Гауптман танков не видел? Не видел. Ты готовый мост или хотя бы его часть видел? Не видел! Все остальное – только твои предположения. И пусть даже я верю в то, что они правильные, это ничего не изменит. Никто не станет принимать решения на основе фантазий капитана и младшего лейтенанта.

Я понимал, что Щеглов прав, но оставлять ситуацию как есть тоже было нельзя.

– Товарищ капитан, вы можете сделать так, чтобы в штабе армии хотя бы выслушали мой доклад?

– Не знаю, Нагулин. Не знаю! Кто я такой? Капитан, командир разведроты трехсотой дивизии. А там генерал-майор, командующий армией! Думаешь, Фекленко станет прислушиваться к моим просьбам? Ну, хорошо, пусть не лично Фекленко, а начальник штаба Символоков, так он тоже генерал-майор. Не факт, что нас вообще в штаб пустят, а не ограничатся опросом в особом отделе.

– Значит, придется доложить на том уровне, до которого сможем добраться. Может, сначала стоит переговорить с нашим особистом?

– С Гунько? – с сомнением покачал головой Щеглов, – Даже не знаю. Он мужик нормальный, в целом. И службу свою знает, но в таком деле он нам вряд ли поможет. Тебя он видит в первый раз. А если твое предположение ошибочно? Это же будет дезинформация! Не захочет он такую ответственность на себя брать.

Похоже, мне оставалось положиться только на случай, но если он представится, я не собирался его упускать.

– Товарищ капитан, у меня есть предложение, но сами мы, без помощи сверху, этот план не потянем.

Сталин неторопливо встал, вышел из за стола и, сжимая в руке незажженную трубку, прошелся по кабинету. Остановившись, он окинул цепким взглядом собравшихся и, делая небольшие паузы между словами, произнес:

– Командующий Южным фронтом генерал армии Тюленев проявил себя в боях под Уманью с наихудшей стороны. Он не умеет ни наступать, ни организовывать грамотный отход войск. Тюленев потерял две армии там, где позором было бы потерять два полка. Я уже предлагал товарищу Буденному лично разобраться с этой ситуацией, и, насколько я знаю, расследование было проведено. Я читал предварительные отчеты. Тюленев всю ответственность за потерю армий пытается переложить на командармов Понеделина и Музыченко, но есть мнение, что это лишь попытка самооправдания. Что вы, товарищи, думаете по этому вопросу?

– Позвольте мне, товарищ Сталин, – взял слово нарком внутренних дел.

– Слушаю вас, товарищ Берия.

– Генерал армии Тюленев, несомненно, совершил ряд просчетов, имевших тяжелые последствия и ставящих под сомнение его состоятельность, как командующего фронтом. Однако признаков измены в его действиях следствие не выявило. В боях под Днепропетровском Тюленев получил тяжелое ранение, и сейчас решается вопрос о его эвакуации в Москву для прохождения лечения.

– Это мне известно, товарищ Берия. А что вы можете сказать о роли генералов Музыченко и Понеделина в гибели шестой и двенадцатой армий?

– На Понеделина командованием Южного фронта было возложено руководство прорывом окруженных армий из Уманского котла. Не пытаясь снять с него вины за провал операции, вынужден уточнить, что руководство Южного фронта не известило окруженных об изменении обстановки и оставлении восемнадцатой армией Первомайска. Поэтому задачи, поставленные Понеделиным перед ударными группами, даже при успешном выполнении не могли обеспечить реального прорыва кольца окружения.

– Но ведь Музыченко прорвался. Значит, такая возможность была.

– Генерал-лейтенант Музыченко не имел задачи вывода из окружения своей армии, товарищ Сталин. Руководство операцией полностью сосредоточил в своих руках Понеделин. Музыченко предписывалось выйти к войскам Южного фронта и координировать их действия с усилиями окруженных армий. Первую часть задачи он выполнил, несмотря на то, что под Первомайском наших войск уже не было, и его колонне пришлось прорываться дальше. А вот координировать усилия было уже не с кем – все ударные группы Понеделина были разгромлены, а сам командарм-12 сдался в плен, и теперь над позициями наших войск немцы разбрасывают с самолетов вот это, – Берия достал из папки и положил на стол листовку.