Руки вверх! или Враг №1 - Давыдычев Лев Иванович - Страница 42

• Предыдущая
• 42/60
• Следующая

— И на сколько вы это растянете?

— Намеренно никто ничего тянуть не собирается. Но болезнь вашего внука почти совершенно неизвестна научному миру. Излечить человека от лени — это вам не зуб удалить.

— Я же в точности следовала вашим указаниям, — продолжала сокрушаться бабушка. — А что же получилось? Ведь если бы я осталась нормальной бабушкой, а не пошла бы в общественные деятели городского масштаба, внук-то и не заболел бы, может?

— В принципе моя научная теория у меня лично не вызывает сомнений, — строго и обиженно сказал Моисей Григорьевич. — Вполне возможно, что очередная болезнь Толика — очередная научная загадка. Вот и будем её разгадывать.

— Загадка это или болезнь?

— И загадка, и болезнь. Вы слишком просто, то есть очень упрощённо, смотрите на клиническую действительность. Напомню вам старую, но вечно справедливую и глубокую истину: болезнь легче предупредить, чем излечить. Особенно это относится к заболеваниям, связанным с ленью. — Было похоже на то, что Моисей Григорьевич или начинал сердиться, или готовился прочитать научную лекцию.

На самом же деле он насторожённо и обеспокоенно поглядывал в сторону старшего санитара Тимофея Игнатьевича, который уже несколько раз открывал рот, пытаясь что-то сказать, но каждый раз Моисею Григорьевичу удавалось сдержать своего ретивого сотрудника.

Однако стоило доктору лишь на мгновение остановиться, как раздался нудный, недовольный голос.

— Я, конечно, очень крупно извиняюсь, — решительно вступил в разговор старший санитар Тимофей Игнатьевич. — Но человек я здесь не посторонний. Прислушайтесь хоть раз к моим мыслям. Не такие уж они глупые. Жизненным опытом проверенные. Почему бы вам этого паренька хоть раз не выпороть? Без злобы ведь, а в чисто медицинских и научных целях это я предлагаю. Проэкспериментируйте, вреда не будет. Своей судьбой гарантирую положительный результат.

— Современный ребёнок, — раздражённо ответил Моисей Григорьевич, — к порке относится сугубо отрицательно. А тут ещё серьёзнейший случай опаснейшего заболевания, не исключён и самый ужасный исход.

— Мне остаётся в прессу, то есть в печать, обратиться, — пригрозил старший санитар Тимофей Игнатьевич. — Придётся описать положение дел. Так, мол, и так: не приветствуют у нас новое в медицине.

— Пишите куда хотите и что хотите, — отмахнулся Моисей Григорьевич. — Кстати, порка — это довольно древний метод. Не выдавайте её за что-то новое, тем более передовое.

— С чего бы это у него? — всхлипывая, спросила бабушка.

— Прямо скажу: не знаю. Ещё прямее окажу: я просто обескуражен.

И если бы в последнее время бабушка не занималась спортом, то сейчас бы обязательно упала в обморок, причём очень глубокий.

— Что же делать? — собрав всю силу воли, спросила она.

— Верить в науку, — ответил Моисей Григорьевич, — в её безграничные, хотя до конца и не раскрытые возможности.

— К вам, Александра Петровна, обращаюсь! — с жаром воскликнул старший санитар Тимофей Игнатьевич. — Не против я науки, в её рядах тружусь. И если не поможет наука, возьмите вы в руки обыкновенный ремень, не поленитесь, и даже не порите, а хотя бы припугните! Нам-то это помогало!

Смерив его презрительным взглядом, Моисей Григорьевич заверил:

— Наука сделает всё, чтобы спасти вашего внука, Александра Петровна.

В бессильной ярости фон Гадке ударил по своему отражению в огромном зеркале. Зеркалу хоть бы хны, а кулачок, естественно, вдребезги. Но ярость фон Гадке не уменьшилась, а, наоборот, увеличилась в два с половиной раза.

Если вы помните, господин оберфобергогердрамхамшнапсфюрер путал правое и левое и вот вместо левой ручки (чёрная перчаточка) пустил в ход правую (белая перчаточка) и искалечил её (не перчаточку, конечно, а ручку).

«Как же я теперь буду есть? — в ужасной тревоге подумал он. — Я же не умею есть левой! А может, я разбил именно левую ручку? Как бы узнать?»

Внезапно он со страшным испугом обнаружил, что путает не только правое и левое, но и чёрное и белое!

В головке у него всё перемешалось, ничего он не мог понять. Его тут же отвезли в госпиталь, сразу же положили на операционный стол, пришлось ему (не столу, а фон Гадке) стонать и ругаться от диких болей.

Новый его адъютант (прежний угодил в тюрьму, потому что подал своему господину вместо ложки вилку) молоденький офицерик фон Хлипке по дороге из госпиталя сказал:

— В следующий раз, господин оберфобергогердрамхамшнапсфюрер, когда вами овладеет бессильная ярость, обращайтесь ко мне. Я вдарю по зеркалу. Я разобью свой кулак. Ваш кулачок дороже вам и командованию, чем мой.

— Не понимаю, — признался фон Гадке, с тоской и любовью глядя на искалеченную руку в тяжёлой гипсовой повязке. — Не понимаю и не соображаю, о чём ты болтаешь.

— Когда вами овладеет бессильная ярость, — услужливо и терпеливо повторил фон Хлипке, — вы подбегаете к зеркалу, замахиваетесь своим драгоценным для вас и для командования кулачком, а я вдаряю по зеркалу своим кулаком. У вас пройдёт бессильная ярость, а кулак разобьётся мой.

— Но зато разобьётся зеркало!

— Но зато пройдёт и бессильная ярость.

— Мозги у тебя варят неплохо, — поразмыслив, сказал фон Гадке. — А откуда ты взялся? Кто такой, такой на первый взгляд приятный?

— Меня прислали из Центрхашптаба по личному распоряжению барона Барана. Я очень услужлив. Я сделаю вашу жизнь почти райской. Мне это нетрудно! Ведь вы для меня почти бог!

— Ну это ты, хе-хе, загнул! А вот как я буду есть, отвечай!

— О, я вас прекрасно покормлю, дорогой мой господин оберфобергогердрамхамшнапсфюрер!

И действительно, фон Хлипке до того ловко кормил фон Гадке, что тому оставалось только рот открывать, жевать и глотать.

Наевшись, он почувствовал себя куда лучше прежнего, с удовольствием переваривал обильную пищу; спросил почти ласково:

— Где ты научился так прекрасно кормить?

— У нас была большая семья, а я в ней старший, — объяснил фон Хлипке. — И кормить всех братьев и сестёр с ложечки пришлось мне. И вообще в смысле услуг любимому начальству я умею делать всё и даже больше. А если чего и не умею, то быстренько научусь.

— Ты не сам попросился ко мне?

— Я бы никогда не осмелился! Ведь вы для меня почти бог. — Фон Хлипке склонился и доверительно прошептал: — Я приставлен к вам, чтобы следить за вами.

— Цвайбилд! Мефистик драп! — очень крепко выругался фон Гадке. — А на каком таком подозрении?

— Вам давно перестали доверять в Центрхапштабе, — предельно ласково шептал фон Хлипке, в три погибели согнувшись в услужливом поклоне, — особенно вам не доверяют с тех пор, как вы побывали у генерала Шито-Крыто. Есть подозрения, что вы вступили с ним в предательскую сделку. Поговаривают, что в наличии не имеется нескольких штук гавриков.

— Драйбилд! Мефистик драпдруп! — ещё крепче выругался фон Гадке. — Вот мерзавцы! Ещё что?

— Скоро состоится решение о том, чтобы отобрать у вас ваших гавриков и передать их более молодому и, пардоньте, более умному специалисту.

— Фюрбилд! — совсем крепко выругался фон Гадке. — Это проделки барона Барана. Он всегда завидовал мне… А почему ты откровенен со мной? Ведь я могу предать тебя. Со всеми твоими фонхлипскими печёнками, селезёнками и почками!

— Вряд ли вы это сделаете. — Фон Хлипке ещё ниже и ещё услужливее склонился перед ним. — Мне гораздо удобнее выдать вас, но я этого никогда не сделаю. Давайте работать вместе назло барону Барану.

Фон Гадке минут четырнадцать посоображал и сказал:

— С какой это стати я, старый, опытный, уважаемый, матёрый, знаменитый шпион, выдающийся военный преступник и учитель шпионов, буду вступать в сделку с никому не известным молоденьким офицериком? И чем ты докажешь, что ты не жулик какой-нибудь?

— Тем, что буду служить вам изо всех моих сил. Ведь у вас никогда не было такого верного адъютанта. Мой предшественник, подумать только, осмелился подать вам вместо ложки вилку!

• Предыдущая
• 42/60
• Следующая