Ветер перемен - Бирюкова Инна Андреевна - Страница 14

Я улыбнулась:

— Из города можно выйти только через главные ворота?

— Нет. Есть одна тропка тайная… Обождешь до ночи в лавке моей, а как смеркаться начнет — выведу. Она к лесу ведет, но он небольшой, поплутаешь немного да и на дорогу выйдешь.

Ночь я провела на небольшой полянке под раскидистым дубом, вздрагивая от каждого шороха. А теперь шла, в принципе, не совсем понимая куда. Но, рассудив, что лес не бесконечный и когда-нибудь я из него выйду, старалась придерживаться определенного курса.

Когда меня стало подташнивать от однообразных деревьев, а от жутковатых звуков леса подозрительно задергался левый глаз, вышла к дороге. Огляделась. С одной стороны дороги тянется опротивевшая полоса леса, с другой — необозримые поля. Чудесно! Я не имела ни малейшего представления, где нахожусь. И куда теперь? Естественно, до ближайшей деревни, в которой смогу отдохнуть и расспросить кого-нибудь, куда же меня все-таки занесло.

Брести по пыльной дороге оказалось ненамного приятней, чем по лесу.

Я шла, еле передвигая ноги, злая на весь мир.

Ну почему не подчинилась отцу?

Ну почему не поддалась на уговоры Каролины и Марго?

Сидела бы себе за роскошным столом. Потом веселилась на каком-нибудь балу…

А муж — при одной мысли о нем меня передернуло — глядишь, и помер бы годика этак через два-три…

Увлекшись самобичеванием, я не заметила, как вышла к развилке и уткнулась носом в табличку на старом гнилом колышке.

— Дальние Зорьки, — вслух прочитала я.

Смеркалось быстро. За считаные минуты наступила темнота.

Я удивленно присвистнула: деревня словно вымерла. Не бегают чумазые дети, играя в разбойников; не сидят старушки на лавочке, щелкая семечки и перемывая соседям косточки; не шатаются подвыпившие мужики… В каждом доме двери заперты на засов, ставни плотно закрыты. И стоит жуткая, неправдоподобная тишина.

Я нахмурилась — что за бесовщина? — и требовательно постучала в первый попавшийся дом. Дверь не открыли.

— Кого там леший в такую пору принес? — раздался раздраженный мужской голос.

— Я… это… — от такого гостеприимства немного растерялась. — Мне бы переночевать.

— Места нет, — отрезал голос.

— Но…

— Сказано тебе, гуляй отсюда! Зараз ось пса спущу, порвэ тэбэ як отой Тузик гончирку!

Мама. Я собак боюсь! Но не под забором же ночевать?

— А может, подскажете хоть, где у вас тут постоялый двор или…

Договорить я не успела, меня перебил усталый женский голос.

— Идите на край села, увидите дом на отшибе — там знахарка наша живет, она пустит.

— Спасибо… большое, — процедила я и, еле удержавшись от соблазна пнуть ногой ни в чем не повинную дверь, отправилась на поиски знахарки.

Я уже успела немного отойти, как вдруг услышала тихий скрип открывающейся калитки. Я с надеждой обернулась. Может, хозяева передумали? На край села идти ох как не хочется! Оттого, что я увидела, мне стало как-то уж слишком нехорошо. Хозяева не передумали. Они решили убедиться, что непрошеная и довольно настырная гостья убралась восвояси. Людьми они оказались добросовестными и для достижения пущего эффекта отпугивания меня от дома спустили-таки собачку. Я выругалась такими словами, коих от себя не ожидала, и дала стрекача, поднимая тучи пыли. Собачка проводила меня до середины села и с чувством выполненного долга ехидно полаяла вслед. Пытать счастье в других домах я не рискнула — а ну как тут все со стрелой в голове?! — и, переведя дух, поплелась к знахарке.

Дом я увидела сразу. С замиранием сердца постучала…

Стройная девушка в черном простеньком платье, доходящем ей почти до пяток, толкла в ступке резко пахнущую траву. Пламя свечи освещало роскошные бледно-золотистые волосы, локонами спадавшие чуть пониже плеч.

В дверь постучали. Знахарка сдула челку со лба и, пробурчав что-то себе под нос, пошла открывать.

На пороге стояла девушка. Короткие рыжие волосы стянуты в тугой хвостик. Лицо измотанное, осунувшееся, но глаза задорно блестят.

Знахарка вопросительно на нее посмотрела. Странно… Оружия нет. Лошади, судя по рваным сапогам, на которых толстым слоем осела дорожная пыль, тоже не имеется. Откуда она здесь взялась?

— Извините, можно у вас переночевать?..

— Заходи, — знахарка посторонилась.

Я оказалась в уютной комнатушке. От специфического запаха многочисленных травок засвербило в носу. Я пару раз чихнула.

Со знахаркой мы быстро поладили. Чара жила одна и очень обрадовалась нечаянной компании. Не то чтобы ей не нравилось обретаться в одиночестве, но иногда делалось скучно. Деревенские жители ее уважали, но побаивались, поэтому друзей не было. Зато работа всегда находилась: у кого роды принять, кого от похмелья избавить, где скотину подлечить.

Мы проговорили около получаса, а потом Чара все-таки вспомнила, что она хозяйка, а я гостья, и плюхнула на стол огромную миску с пирожками, смущенно сказав:

— Вчерашние, но еще вкусные.

Мне было решительно все равно, что есть, главное, чтоб жевалось и глоталось без проблем.

— Чара, а какое сегодня число? — насытившись и откинувшись на спинку стула, спросила я.

Знахарка задумалась, загибая пальцы и беззвучно шевеля губами.

— Двадцать второе. А что?

Я чуть не взвыла. Ничего особенного, кроме моего дня рождения. А я вообще о нем забыла! И потом, вместо того чтобы в роскошном платье веселиться на званом ужине с десятком-другим кавалеров; вместо того чтобы принимать подарки и поздравления; вместо того чтобы ловить восхищенные взгляды воздыхателей и завистливые — подруг (еще неизвестно, что приятней!)… Вместо всего вышеперечисленного я в ужасной одежде встречаю свое совершеннолетие в чужом доме и трескаю вчерашние пирожки!.. А самое невероятное, что мне это начинает нравиться! Наверное, прав был папочка, когда сказал, что ненормальная у него дочь выросла…

Вероятно, размышления каким-то образом отразились на моем лице, потому что Чара изумленно изогнула левую бровь и вопросительно на меня уставилась.

— Кажется, у меня сегодня день рождения, — пробормотала я.

Знахарка понимающе хмыкнула. Не прошло и минуты, как на столе возникла бутыль какой-то травяной настойки. Я содрогнулась — никогда не пила ничего крепче кваса. Но знахарка была неумолима. Первую выпили «за меня». Когда я, зажмурившись, героически опрокинула в себя рюмку, мне показалось, что внутри вспыхнул пожар: из глаз брызнули слезы, дыхание перехватило. Зато потом по телу разлилось приятное тепло. За первой последовала вторая — «за знакомство». Здорово охмелев, я заплетающимся языком рассказала Чаре, куда и зачем направляюсь. Она прониклась и налила по третьей.

На следующее утро я решительно отказалась вставать, жестоко мучимая похмельем. Чара дала мне какой-то отвар (на вкус — натуральные помои), и стало немного полегче, но шевелиться все равно не хотелось. Я так и провалялась весь день бревном, не реагируя на внешние раздражители. Оклемалась только к вечеру и, схватив мимоходом со стола блин, уже хотела выйти из дома, как вдруг в дверном проеме возникла знахарка.

— Я немного прогуляюсь по селу, — отрапортовала я, силясь протиснуться мимо нее.

Девушка рассеянно кивнула, вероятно, занятая своими мыслями.

Деревенька встретила меня так же, как и вчера, то есть никак. Все заперто, на улице ни души.

Я ругнулась и поплелась обратно, намереваясь устроить Чаре допрос с пристрастием.

Знахарка выкладывала травы на подоконник для подсушки.

— Чара, что творится в вашей деревне? — едва переступив порог, начала я.

— Ой, а тебе что, уже рассказали?

— Что рассказали?

— Ну, про людей, которых съели.

— Съели?!

Знахарка пожала плечами.

— В общем, неделю назад возле корчмы нашли истерзанное тело местного пьянчужки. То есть тело — это сильно сказано. Так, обглоданные кости да разорванную в клочья одежду. По вещам и опознали. В течение недели произошло еще два похожих убийства. Селяне решили, что это работа оборотня или еще кого из нежити. Приглашенный из соседней деревни священнослужитель походил по улицам, помахал кадилом, побубнил молитвы… Но люди не особо надеются на то, что это помогло.