Штрафники. Люди в кирасах (Сборник) - Колбасов Н. - Страница 82

Капитан выждал минуту и спросил:

— Вопросы есть?

— Есть! — отозвалось несколько голосов сразу.

— Как называть вас: товарищ капитан или гражданин начальник?

— Называйте по званию.

— Сколько мы будем сидеть здесь? — крикнул стоявший рядом Шубин.

— Я сказал: столько, сколько потребуется, чтобы разобраться, кто вы и что вы.

— Лучше бы на фронт, — возразил кто-то несмело. — Ведь там мы нужны позарез.

— Успеете и на фронт. Война еще не кончилась.

— Где будем работать? — узнал Алексей голос Чернышева.

— Работать не будете. Офицеры к труду не привлекаются.

Кто-то еще спрашивал что-то, но капитан уже скомандовал:

— Р-раз-зойдись!

Так началась для Алексея новая жизнь, о которой месяца два назад не имел никакого представления, она ему не могла даже присниться. Теперь оставалось только одно: терпеливо ждать своей участи.

В «барже», куда новички вошли вслед за Туровым, было сумрачно. Справа и слева, закрывая свет от окон, рядами стояли голые двухэтажные нары. Между ними оставался широкий проход, в конце которого была дверь в комнаты следователей. Слева у самой этой двери нар не было: там стоял немудреный огромный стол, отполированный до блеска руками «забойщиков», две скрипучие скамейки и в углу — тумбочка, покрытая грязным кумачом. На стене висел портрет Сталина, а под ним — карта Европы. Это был красный уголок.

Четыре человека, лениво переговариваясь, стучали костяшками. Они совершенно не обращали внимания на новичков, располагавшихся на нарах.

Алексей, заняв место, пошел бродить по лагерю. Стоял солнечный весенний день. Голое поле вокруг сбрасывало остатки снега, недавно просохшие бугорки чуть парили, в бездонной синеве звенел невидимый жаворонок, на опоре высоковольтной линии, стоявшей на территории лагеря, трубным голосом кричал грач.

У стен барака, обращенных к югу, было тепло и сухо. Возвышения фундамента, забранные досками, наподобие завалинок, служили скамейками. Оставив постылые бараки, обитатели лагеря вышли на солнышко. Одни беседовали, другие поигрывали в карты, третьи просто нежились на весеннем солнышке.

Алексей вернулся в барак после ужина, когда уже совсем стемнело. В красном уголке и вокруг на нарах теснился народ. На столе лежала свежая «Правда», но никто ее не читал: чего-то ждали.

— Почему не читают? Неграмотные, что ли? — спросил кто-то, протиснувшись поближе к столу.

— Левитана ждут… — ответили ему.

— Какого еще Левитана?

— Сейчас увидишь.

Вскоре к столу прошел высокий, костлявый парень лет двадцати пяти в больших роговых очках. Перешагнув скамейку, он сел на приготовленное место, снял очки, не спеша протер их грязным носовым платком и негромко откашлялся. «От Советского Информбюро…» — начал он. Его глубокий бас был настолько сильный, что, казалось, заполнял все огромное полутемное помещение барака, бился в окна, выползал за двери, неся людям тревоги и заботы другого мира.

Когда сводка была прочитана и обсуждена, все разбрелись по своим местам. Теперь только Алексей увидел, что его соседями «с головы» были те самые парни, которые так радостно встретились у ворот. Они укладывались так близко от Алексея, что если бы он захотел протянуть руку, то мог бы потрепать их за волосы.

Оба все еще болтали, что-то вспоминали, и Алексей из разговора понял, что они встретились где-то под Харьковом. Валька (тот, который попал сюда раньше) был сам оттуда. Они вместе лежали в каком-то нелегальном госпитале профессора Мещанинова. Их выписали оттуда вместе, но к партизанам они не пошли, как другие, а перебрались через фронт самостоятельно.

Но вот и они умолкли. Постепенно весь барак погрузился в сон: затих гомон, не вспыхивали огоньки потайных цигарок, на соседних нарах кто-то уже стонал в беспокойном сне. И только внизу, под Алексеем, глухо бубнили два голоса. Алексей прислушался.

Один, хриплый, простуженный, шептал:

— Одним словом, не поймешь, как они там проверяют. Допрашивают, записывают, а тебе ничего не говорят.

— А страшно на допросе? — спросил другой, явно новичок.

— Первый раз страшновато было, — шептал с присвистом хрипун. — Ведь не знаешь, как они дело повернут. Но, скажу я тебе, это зависит еще, к кому попадешь. Тут капитан Кочергин есть. С виду строгий, сердитый, а потом разговоришься — ничего вроде. Главное — не запугивает он. И еще, говорят, многим помог, доказал невиновность, ходатайствовал о реабилитации. Правда, копается во всяких мелочах: где, да как, да что. Да ведь и работа такая. А другие чисто собаки. Ничему не верят. Есть такой Мамонин да еще Швалев. Им как ни доказывай — все виноват…

— А бьют? — с опаской прошептал новичок.

— Не-ет, будто никто не говорил. Кричат, правда, здорово. Швалев тот же. У-ух ты, орал… Думал, так по сопатке и двинет… Обошлось, однако. Хорошо бы тебе, парень, к Кочергину попасть. Дело твое чистое. Он бы поверил…

— А попроситься нельзя?

— Не-е, как попросишься? Ночью разбудят, поведут. Кабы в очереди стоял…

— Сказать, мол, не хочу вам отвечать.

— Сказать можно. А будет ли польза? Кабы хуже не наделать. Да ты не бойся, главное — всегда одинаково говорить.

— Так если правда — как же по-разному скажешь?

— Хе-хе! Правда — она разная: у тебя одна, а у него — другая. Ее еще доказать требуется, это брехне — той всегда верят.

Они еще долго шептались, но Алексей уже не разбирал слов, одолевал сон.

…Прошло несколько дней, и душа Алексея отмякла. Он разговорился, потянулся к людям. Среди новых знакомых Алексею особенно нравился Валентин Бухаров, приятель Васи Чернышева.

Алексей заметил, что у Бухарова тот редкий характер, благодаря которому он быстро завоевывает расположение окружающих. У него душа открытая, прямая и чистая, как его глаза. К тому же по натуре он — человек общительный, внимательный, но независимый.

Перед самой войной Бухаров получил диплом архитектора. Однако, не зная этого, его можно было принять и за историка, и за инженера, так как в диспутах, постоянно кипевших в бараке, он выказывал недюжинные знания. Это и было тем магнитом, который притягивал к нему Алексея. Он и раньше испытывал необходимость в общении с людьми умными и сильными духом. Теперь, когда было морально трудно, Сушко был очень рад, что такой человек оказался рядом.

Бухарова уважали многие. Но из всех обитателей «баржи» никто, пожалуй, не относился к нему с таким благоговением, как Вася Чернышев. Этот двадцатилетний зеленый летчик, сбитый фашистом в первом же бою, а потом полгода добиравшийся к своим, преклонялся перед Валентином так, как мальчик перед старшим товарищем, видя в нем свой идеал.

Черноволосый, черноглазый, с девически нежной кожей и едва пробивающимися усиками, Чернышев был весьма красив. В его внешности забавно сочетались юноша и еще не сформировавшийся мужчина. Наверно, поэтому Вася всегда хотел показать себя старше, чем он был на самом деле. Может быть, потому же он любил в тесном кругу «потравить баланду».

Известная часть обитателей «баржи» обычно не принимала участия в горячих спорах по вопросам войны и спецпроверки. По их мнению, все и без дискуссий пойдет своим чередом. Они предпочитали проводить время в разговорах более приятных: рассказывали анекдоты, какие-то «невыдуманные» истории, вспоминали фронтовые эпизоды. Собирались где-нибудь на нарах или в укромном местечке огромного двора. Эти сборища с легкой руки Бухарова назвали «вральней». Постоянными членами ее были Чернышев и Шубин, стяжавший признание солеными анекдотами. Вася же обычно рассказывал истории, случившиеся якобы с ним самим. Не последнюю роль в них играли черноокие хохлушки, которые роковым образом оказывались на его пути как раз тогда, когда он должен был сделать решающий шаг.

Рассказывал Вася голосом тихим, без особого мастерства, но вдохновенно. Слушали его с интересом, хотя и вряд ли верили. Впрочем, среди слушателей «вральни» не принято было подвергать сомнению достоверность рассказанной истории.