Штрафники. Люди в кирасах (Сборник) - Колбасов Н. - Страница 29

Перед ним, словно гном из сказки, появился мальчонка лет шести во взрослой рваной стеганке. Из-под просторной буденовки сосульками свисали давно не стриженые и не чесаные волосы, светились огромные, вполовину узенького лица, глаза.

Присмотревшись в свою очередь к Николаю, мальчик облегченно засмеялся:

— А я подумал, что вы — старшина.

— Так я и есть старшина, — не понял Колобов.

— Нет, тот другой старшина. Он в столовой начальником работает.

— Ну и что?

— Злой он очень. Как увидит меня, прогоняет. Грозился прутом отхлестать.

— A-а, вон в чем дело. Ты кушать там просишь?

— Ага. Повара мне никогда не отказывают. А старшина, если увидит, ругать начинает и меня, и поваров. Кричит, что своим еды не хватает. А я разве же не свой? Мне надо братиков моих подкармливать. Они на заводе работают, снаряды для пушек делают.

— Разве им паек не дают?

— Дают. Только его на один раз хватает. Если я их подкармливать перестану, они работать не смогут.

Колобов сел на лавку, посадил рядом с собой мальчика, потом спросил:

— Взрослые у тебя братья?

— Ага. Им по двенадцать уже. Они близняшки.

— А тебя как зовут? Мама у вас есть?

— Юрой меня звать. А мамы нету. Она еще зимой умерла от голода.

Колобов, сжав зубы, торопливо скручивал цигарку. Прикурив, поднес спичку к лицу мальчика и отдернул руку: на него смотрело землистое, испещренное морщинами лицо старика-карлика.

— Некрасивый я, да? — догадался Юра.

— Что ты, просто худой и слабый. Вот разобьем фашистов и поправишься.

— Скорее бы, — совсем по-взрослому вздохнул мальчик.

— В столовой не только старшины, поваров, наверное, уже не осталось. А ты все выжидаешь тут.

— Нет, дяденьки-повара всегда там. А старшина уходит только после второй бомбежки.

— А разве вторая бомбежка обязательно будет?

— И третья тоже. Вторая уже скоро начнется.

— Суп, если дадут, во что нальешь?

— Так у меня посуда есть, — Юра нырнул под столик и достал жестяную банку с завертывающейся крышкой. — Вот, хоть половину, а нальют. Они добрые.

— Подожди меня здесь, — сказал Колобов и, сбегав в казарму, принес оставшиеся у него еще с дороги два ржаных сухаря.

Но Юра есть их не стал, спрятал в карман для братиков. Он прижался к Николаю и поцеловал его в щеку в знак благодарности. А потом спокойно и неторопливо стал рассказывать доброму дяде-старшине, как умирала его мама и другие мамы, бабушки и дедушки в их большом многоэтажном доме.

— Не надо об этом, Юра. Расскажи лучше о своем папе, — попросил Николай.

— Папа — летчик. Он под Нарвой фашистов бьет. А я, когда вырасту, стану поваром и всем-всем буду наливать по два черпака супу и каши вдоволь давать. У нас все девочки и мальчики хотят стать поварами.

Николай хотел что-то ответить Юре по поводу его мечты, но в это время где-то совсем рядом пронзительно взвыла сирена, извещая жителей района о приближающихся вражеских бомбардировщиках.

— Беги в убежище, Юра! — торопливо крикнул Колобов и побежал к казарме.

У крыльца он столкнулся с лейтенантом Пугачевым, назначенным на эту ночь дежурным по штабу батальона. Андрей приказал незамедлительно поднимать людей и выводить их в бомбоубежище. Однако тяжелые бомбовые разрывы слышались где-то в соседнем районе и командиры рот медлили с выполнением приказа.

Войтов стоял у раскрытого окна, глядя на шарящие по ночному небу лучи прожекторов. С крыш домов и с улиц били зенитные орудия, пытаясь образовать огневой заслон от вражеских бомбардировщиков. Темное небо сверкало пунктирами трассирующих пуль и разрывами зенитных снарядов. Похоже, «юнкерсы» опасались снижаться для прицельного бомбометания и сбрасывали свой смертоносный груз с большой высоты.

Вдруг настороженный слух командира роты уловил, что бомбовые разрывы стали приближаться. Вот несколько глухих мощных ударов раздалось в соседнем квартале.

— Рота, на выход бегом! — крикнул Войтов и, взяв со стола планшетку, пошел к двери. Здесь сгрудились бойцы, стремясь поскорее выбраться из помещения.

— Не толпиться! — подчеркнуто спокойно приказал Войтов. — Во дворе не скапливаться, бежать в бомбоубежище.

Спокойствие и выдержка командира возымели действие. Пробка в дверях рассосалась. Кто-то, посторонившись, пропустил лейтенанта вперед. Спустившись с крыльца, Петр остановился, желая убедиться, что все бойцы роты покинули здание. Тут уже стояли Колобов, Дудко и Орешкин, поторапливая людей и указывая направление к бомбоубежищу. Все шло как надо, и Войтов решил не вмешиваться в действия взводных командиров. Конечно, он немного промедлил с командой на эвакуацию. Лучше было не искушать судьбу и вывести роту минут на пять раньше. Но, кажется, обошлось и так.

Петр с облегчением глубоко вдохнул прохладный ночной воздух и с удивлением почувствовал, что не может его выдохнуть. Какой-то визжащий, сверлящий вой врезался ему в затылок, начисто отрезав все окружающие звуки. Будто в немом кино, он увидел бросившихся в разные стороны людей и неправдоподобно медленно заваливающуюся на него стену двухэтажной казармы.

Кто-то сбил его с ног и он упал, не чувствуя собственного тела. Тотчас вокруг все встало на дыбы в грохочущем черном урагане. Войтова тряхнуло, подкинуло, накрыло горячей волной сверху. Он задохнулся от чесночной гари, попытался вытолкнуть из себя ее нестерпимый запах, глотнуть свежего воздуха, но тут же мучительно закашлялся от режущей боли в горле, от яда сгоревшего тола.

Войтов знал, что ему обязательно нужно подняться и что-то сделать, отдать какие-то распоряжения, но его отяжелевшее тело не подчинялось. Болело в груди и ушах. Вокруг летели осколки кирпичей, чадили падающие балки, брусья, доски.

Петр снова закашлялся; Возле своего лица он увидел сапоги Колобова, они шевелились, упирались в землю носками, покрытыми слоем красной кирпичной пыли.

Николай, привстав на колени, вытирал рукавом землю с лица, тряс головой, сбрасывая с фуражки комки штукатурки и осколки кирпичей. Он странно посмотрел на надсадно кашляющего Войтова и прокричал:

— Лейтенант! В платок дыши — легче будет!

Войтов только видел шевелящиеся губы Колобова, но слов не слышал. «Я наглотался толовой гари, — вяло подумал Петр. — Запах горелого чеснока и железа, как на Хасане, когда рядом разорвался японский снаряд. А сейчас… бомба! Фашистские самолеты! Что с людьми?» — и эта мысль, врезавшись в прояснившееся сознание, мгновенно вернула его в реальность происходящего.

Рухнувшее от прямого попадания бомбы здание едва просматривалось сквозь густое облако кирпичной пыли. Из самой его глубины доносились крики зовущих на помощь людей. Карабкаясь по грудам кирпича, Войтов метнулся на эти крики, но там все горело.

— Воды! Скорее воды! Там люди! — закричал Петр, но его никто не услышал.

От невыносимого жара на нем затлела гимнастерка и он, задыхаясь, отступил в глубину двора. Тут уже стояла пожарная машина, и незнакомые люди в брезентовых куртках и блестящих касках торопливо разматывали шланги. Кто-то сунул ему в руки багор со стальным наконечником и он опять бросился к казарме, пытаясь стащить вниз пылавшую потолочную балку. Там, в развалинах, уже никто не кричал.

Когда приехали еще две пожарные машины, с огнем уже было покончено. Дымились разбросанные оконные рамы и доски. Сгрудившись около всего этого мусора, стояли штрафники. Проведенная проверка выявила, что восемнадцать из них остались под развалинами казармы.

На следующий день сводный штрафной батальон майора Терехина был подчинен командованию сорок шестой стрелковой дивизии, державшей оборону в районе Невской Дубровки, и отправлен туда форсированным маршем.

Бойцы были уверены, что их задействуют в предстоящих наступательных боях. Под Синявином дела обстояли неважно. Прорвать блокаду, как и год назад, не удалось. Наши войска, израсходовав скудные резервы и утратив наступательный порыв, уже не продвигались вперед, а с большим трудом сдерживали усиливающийся натиск брошенных против них шести свежих немецких дивизий, в том числе одной танковой.