Морфы: отец и сын (СИ) - Огнев Евдоким - Страница 21

— А ты точно вернёшься? — спросила Варя, которая оставила попытку раскачать качели и подошла ко мне, услышав, что я собираюсь их оставить.

— Да. Вернусь. Не успеет и вечер наступить. Только без меня тыкву не есть. А то плохо будет. И не уходите от дома. Тарас придёт, вас не найдёт. Подумает, что дикая кошка вас сожрала. Будет переживать. Договорились?

— Хорошо. Мы тебя здесь подождём, но ты возвращайся, — сказал Джек.

Я взял у них сетку, в которую можно было сложить тыквы. Надо было что-то и в лагерь принести. Там ведь были такие же голодные дети. А тыкв всем хватит. Может потом ещё что-то удастся найти. Жадность — это плохая вещь.

Положив в сетку три тыквы, я взвалил их за спину, как мешок, и пошёл в сторону лагеря. Дорогу я запомнил, но её ожидал, что я настолько далеко ушёл от лагеря. Когда идёшь вперёд, то путь не замечаешь, а вот когда приходится возвращаться назад, то оцениваешь путь во всю силу.

Цветику сказка нравилась, как принц принцессу искал. Он всё шёл и шёл. День, два, месяц, год. А когда находил принцессу, то в книжке обратный путь опускался. Автор отделался одной фразой, что они просто приехали домой в его замок. Это всегда удивляло дочку. Как можно ехать год, а вернуться за миг. Такое бывает лишь в сказках. В лживых сказках, которые учат нас верить в чудеса и не описывают путь назад, как сложный и тяжёлый. Намного тяжелее, чем вперёд. Я как-то придумал другой финал этой сказки, где принц и принцесса долго шли, терпели лишения, ругались и она чуть не повернула назад. Тогда Цветик рассмеялась и сказала, что принцесса была глупая. Ведь большую часть пути они прошли. Я чувствовал себя героем сказки, который был весь мокрый из-за тяжёлой ноши. Надо было взять поменьше тыкв. Тут я переборщил. Но в лагере были такие же Цветики, Вари, Джеки, которые хотели после ужина услышать свою сказку.

Всё-таки я был идеалистом. Или дураком. На что я рассчитывал, когда шёл в лагерь? Что меня встретят как героя? Что мне скажут спасибо? Что я успокою совесть? Да что угодно. Но я никак не рассчитывал, что вернувшись в лагерь, у меня отберут эти тыквы, с криком, что им некого кормить, что кто-то имеет льготы. А на мои возмущения ещё и в нос дадут и по рёбрам настучат, добавив для надёжности и несколько ударов по почкам. Чтоб я точно не смог подняться и остался в канаве. Добро наказуемо. Я должен был усвоить этот урок, валяясь в грязи. Должен был понять, что теперь выживает каждый сам по себе независимо от возраста. И никакая власть не поможет. Что военные мальчишки бессильны против наглости начальства и интеллигенции. Кто-то пустил слух, что учёные найдут способ вернуть наш дом. И морфы в это поверили. Стали их считать чуть не богами. Последней надеждой. А я не верил. Разве что верил в очередную гадость. Но кто был я? Морф, что избитый валялся в канаве, хрипящий и слушающий, что творится в округе. Мне было противно. Противно быть с этим сбродом одной крови. Дикие твари, которые думали лишь о себе, о личной шкуре, потерявшие контроль над чувствами и эмоциями, поэтому выплёскивающие их на других и причиняющие этим ещё большую боль и добавляя горечи.

Когда морф засыпает, то он улетает на небо. Туда, где всего этого нет. Теперь я и сам хотел бы оказаться там. Но если я ещё прожил свою жизнь, то дети эту жизнь толком не видели. Я должен был вернуться.

Чем мы отличались от тех, кем были наполовину? Фитоморфы соединяли гены с растениями, звероморфы с животными, киберморфы наполняли себя железом. Но в первую очередь мы были разумными существами, которые могли поставить себе цель и идти к ней. Мы были теми, кто выбирал свой жизненный путь, свою дорогу. Были теми, кто в первую очередь был тем, кто когда-то был одним народом. А если у нас были общие предки, то какие могут быть войны? Это же как воевать с роднёй. Воевать против себя самого. Своего отражения в зеркале.

Значит и дети были такие же, как и мы. Не важно чьи. Не важно как они отличались внешни. Дети оставались детьми, которые хотели жить, есть, чувствовать себя в безопасности и слушать свои сказки, чтоб потом рассказывать их своим детям.

Я был уже стариком, который прожил довольно долгую жизнь. Я успел найти и успел потерять. А они пока только потеряли. Так не должно быть.

Пришлось вылезать из канавы и искать зажигалку. Мои сородичи от меня шарахались. Злости не было. Была решимость. Я нашёл зажигалку и ушёл из лагеря. Я видел испуганные лица. Видел их непонимание и понимал, что никогда не смогу помочь всем. Значит буду помогать лишь тем, кому получится. Сын был прав. Я слишком люблю следовать правилам и законам. Сейчас же наступило другое время, когда законы стали пустым звуком. Это время было новых законов, которые мы сочиняли сами. По мере необходимости, когда того требовали обстоятельства. Новый мир. Новая жизнь и новая земля. Новый берег, к которому меня прибила судьбой.

К детям я вернулся уже в сумерках. Немного заблудился. Несколько раз падал. Но дошёл, изрядно их напугав своим видом.

— Сейчас буду учить вас готовить. Но для начала нужны дрова, — с трудом сказал я. К горлу подступила тошнота. Сам давно ничего нормального не ел. Да и усталость, раны и опустошённость, разочарование — всё это сказывалось на самочувствие.

— Они у нас есть, — сказал Джек.

— Тогда проблем больше нет, — ответил я. И похоже они мне поверили. Правильно. Взрослые детей не обманывают. Пока они ещё слишком мало жили, чтоб знать, что это неправда.

Глава 7. Мир после войны

Вот сейчас закончилась война. Мир разрушен и одновременно в нём теплилась жизнь. Сильная, уверенная жизнь, которая не прекращалась. Может быть она не походила на привычную жизнь, которая была до войны. Жизнь изменилась. Но это была именно жизнь. Я видел её в листве и мелких жучках, слышал в пение птиц, что стайками перелетали с ветки на ветку, чувствовал в ветре и в лучах солнца, что всё равно пробивались сквозь листву. Эта жизнь била ключом, пусть и была не такой привычной для этого материка.

Дети спали на матрасе, который не пойми как достали из разрушенного дома. Накрылись одеялом, на котором были нарисованы какие-то герой среди города из стекла и стали. Остаток прошлой жизни. Той жизни, которую они не будут толком помнить, потому что теперь будет другая жизнь. И эту жизнь уже создадут дети сами.

Я с трудом шевелился. После побоев тело болело. Ладно бы тело, но болели и внутренности. Сильно меня отделали свои за дурацкие тыквы. Морфы были слишком озлоблены и напуганы. Я это понимал, но не мог понять, как они утратили своё лицо, превратившись в диких зверей. А ведь мы считали себя одной из самых умных и цивилизованных рас. Смеялись над дикостью звероморфов, винили киберморфов, что они ушли далеко в технологиях, но при этом забывали о других. В итоге мы оказались эгоистами посильнее, чем киберморфы. Было ли для меня это шоком? Нет. В глубине души я знал, что скрывается за всей этой показушность и правильностью. Это то же самое, как Валерий, который был раньше главой города, уважаемый морф, а под старость открыл бордель со стрекозами. Чужая душа — потёмки. Нам никогда не понять, что творится в голове у того, кто сидит напротив. Он может убеждать, может клясться, но никогда не понять, врёт ли и говорит правду собеседник. Говорят, что есть какие-то жесты и знаки, чтоб это понять, но такая наука не даст точного результата.

—Только дёрнись, тогда я тебя убью, — услышал я голос позади себя. В спину что-то упёрлось.

—Садись есть. Война закончена.

—Где Варя и Джек?

—Дрыхнут. Не видишь? Удалось еду найти?

—Ты кто такой?

—Мимо проходил. Нашёл ваш дом.

— Мародерил?

—По лесу болтался. А тебя ведь Тарас зовут. Так? — Я с трудом повернулся в его сторону. Высокий мальчишка с железными вставками на теле. Он хмуро смотрел на меня. В руках палка с острым наконечником.

—Допустим. А ты?

— Геннадий. Война закончилась. Нам с тобой воевать смысла нет. Я не ем детей на ужин.

—Вы разрушили наш дом.

—Знаю. Как и то, что твои родители погибли. Была бы моя воля, то войны бы не было. Но я всего лишь морф, один из многих. Не в моей власти менять устройство этого мира. Ты можешь сейчас проткнуть этой палкой. Но моя смерть ничего не решит. Она лишь избавит меня от мучений в этом мире и ляжет камнем на твою душу, которой и так прилично досталось. Так зачем на неё вешать лишнее?