Морфы: отец и сын (СИ) - Огнев Евдоким - Страница 12

Еще с древних времен мы были довольно сильно зависимы друг от друга на ментальном уровне. Сохранились данные, что фитоморфы были одним целым организмом, который реагировал на боль друг друга. Со временем это всё немного атрофировалось, перестало выходить на передний план. Даже семейные узы стали слабеть. Сейчас же, в стрессовой ситуации, эта связь начал возрождаться, превращаясь в непрекращающуюся какофонию из стона и страха. Мы не могли помочь тем, кто остался за спиной, но мы переживали с ними их боль. Эмоции были такими сильными, что некоторые фитоморфы бросали поводья и зажимали руками уши. Тараканы и многоножки теряли управление. Так как их больше никто не контролировал, они взбрыкивали, пытались выбраться с дороги. Из-за этого движение вставало. Оно и так было медленным, когда за полдня нам лишь ненадолго удалось отъехать от дороги, а из-за пробок мы теряли ещё больше времени. Некоторые не выдерживали и съезжали с дороги в поля, считая, что доберутся до побережья быстрее окольными путями, чем в общем потоке, но насколько я слышал, на окольных дорогах были такие же пробки, как и на центральной.

Стрекозы нервничали, поэтому говорили без умолку. Обсуждали всё, что только было можно. Сам поддерживал темы про цветы и краску для щёк лишь бы не сидеть в тишине и не оставаться наедине с мыслями.

— Ген, как думаешь, со временем станет легче? — спросила меня Дана, когда даже я вздрогнул от нахлынувшей волны чужого отчаяния.

— Должно, — ответил я. Хотя уверенность начала таять. Казалось, что мы теперь вечно будем чувствовать тоску и боль тех, кого не удалось спасти.

Глава 4. Путь на край света

После заката мы решили остановиться около реки. Напряжённый день давал о себе знать. К тому же нужно было разжечь костёр и запечь овощи. Многие последовали нашему примеру, но нашлись те, кто решил продолжать путь и ночью без отдыха. Не спорю, что это могло бы последовать их примеру, но я не видел в этом смысла. Проведя целый день в потоке телег, я понял о чём говорил Валерий. Нам могло не хватить место на кораблях. Поэтому и загонять себя смысла не было, как и нервничать по пустякам. Я решил этот путь проехать с максимальным комфортом, когда не надо торопиться, а нужно наслаждаться тем временем, которое нам было отпущено.

Я набрал веток, что валялись вдоль берега. Их всегда было много около рек. Реки проходили через леса, а во время зимних бурь ветки падали в воду, чтоб потом оказаться на берегу, где их собирали, чтоб пустить на дрова в тех домах, где не было проведён газ.

Вскоре потянуло дымом, который растянулся белой лентой вдоль остывающего после дневной жары берега. Огоньки костров мелькали по всему берегу и вдоль реки. Путники, особенно кто шёл пешком, готовились к ночлегу.

Тоня и Дана меня удивили, когда выяснилось, что они взяли с собой несколько покрывал. Из них они стали сооружать что-то вроде палатки. Я об этом и не подумал, когда собирался. Тогда было лишь желание сбежать из города. А как ночевать вне его границ, я об этом не подумал. Девчонки же подумали.

— Как бы смешно ни звучало, но я сегодня хотел этот день с семьёй на речке провести. Частично планы сбылись, — запекая овощи в костре, сказал я.

— А я сына сестре отдала, чтоб она его вывезла из города, — сказала Тоня. — То видеть меня не хотела. На порог не пускала. А тут я со смены пришла, няньку отпустила и сестра стучится. Она ещё об этой атаке узнала до официального оповещения. Сказала, что Родьку заберёт с собой.

— Когда беда случается, то понимаешь, что все ссоры — это глупости, — наливая вино в кружку, сказал я. Бокалы здесь были неуместны, а вот деревянные кружки — самое то. Да и вино в них приобретало какой-то другой вкус.

— Твоя жена так не посчитала, — сказала Дана. Ойкнула, словно поняла, что сказала чего-то не то. Покосилась на меня. Возможно, думала, что я разозлюсь, только чего злиться на правду.

— Угу. Не посчитала. Решила, что это повод начать жизнь сначала. Но это её решение. Чего тут говорить? Каждый из нас выбирает свой путь. Валерий решил встретить свой конец в родном городе, а Мила решила попробовать жить так, как мечтала всё это время. Мы с вами решили спасти свои жизни. А кто-то решил вернуться к родным и сейчас идёт по дороге сквозь ночь к близким. У каждого свой путь и своё решение, поэтому не стоит осуждать за решения.

— А я и не осуждаю. Не понимаю, — сказала Дана. — Зачем надо рушить то, что крепко стоит? Я много видела мужчин на своём коротком веку. Ты не самый плохой из всех.

— Спасибо на добром слове, — я не смог удержаться, чтоб не усмехнуться.

— Дана права. Я понимаю, когда дома бьют или есть нечего. Когда относятся как таракану. А если всё хорошо, то зачем делать, чтоб было плохо?

— Такие вопросы задаёте, на которые нет единого ответа.

— Значит ты не знаешь этого ответа? — спросила Дана.

— Не знаю. Могу только предполагать, что нам нужно всё время развиваться и к чему-то стремиться. Тогда жизнь приобретает смысл. Если же мы останавливаемся, то нам становится скучно и хочется создать движение. А как проще его создать? Проще разрушить.

— Возможно, — задумчиво ответила Дана.

— А мне кажется начинаешь ценить спокойствие лишь после того, как хлебнёшь горя. Вот сама за собой замечала. Когда ко мне сватались нормальные мужчины, которые крепко стояли на ногах, то я их считала старыми и скучными. Мне тогда приключений хотелось. Вот и получила я свои приключения, когда юбку перед циркачом подняла. Цирк уехал вместе с гимнастом, а ребёнок остался, — вздохнула Тоня. — Теперь уже я не была против стабильности и скуки, только моё время ушло. Потом общалась уже у Валерия с бывшими женихами, не такие они и скучные были, как мне казалось вначале. Те ещё затейники. Сейчас бы время вернуть…

— И ты поступила бы так же, — ответил я.

— Почему?

— Так время вернётся, а вместе с ним и ветреная голова. Тонь, у тебя ребёнок есть. Не всё так плохо, как кажется. Да и жизнь не закончилась.

— Хотелось бы. Я ещё столько всего не видела, не знала, а тут помирать уже нужно. Вот ты Дана, замужем была. А я ещё ни разу. Представляешь как обидно? — захлюпала носом Тоня.

В чём тут было обидного, я не представлял. Утешать Тоню не было настроения. В этом мне и нравилось общение со стрекозами. Не надо было напяливать маску заинтересованности, какую пришлось бы делать, если бы со мной ехала Мила. Вместо утешений я пошёл к реке, от которой начал подниматься туман. Белесое марево расплылось по траве, напоминая тонкое покрывало, которое скрывало окружающий мир, меняя его очертания до неузнаваемости. На небе начали зажигаться первые звёзды. То и дело пролетали светлячки. Было странно понимать, что всего это может скоро не стать. Материк разрушался. Я чувствовал это и не мог ничего сделать. Беспомощность и неотвратимость неизбежного давили.

«Я слышал, что дома больше нет, но вы ещё живы,» — голос сын проник в сознание. Уже без головной боли и той паники, которую я ощущал от него вчера.

«Дом ещё на месте, но говорят, что это ненадолго».

«Ночью будет шторм. Погода испортилась. Не видно звёзд. Корабль качает, как скорлупу яйца, которую мы пускали по весеннему ручью».

«Корабли строились так, чтоб выдерживать шторма».

«Знаю. Мне стыдно, что я радуюсь, нахождению на корабле, а не на материке. Это плохо?»

Тут уже я вынужден был задуматься. Плохо ли радоваться тому, что уцелел? Знать, что столько морфов не смогли выжить, а ты уцелел? Или стоит всю жизнь нести этот груз ответственности и вины, что ты не погиб в этой гнили?

«Чувство вины никуда не денется. Оно теперь всегда будет преследовать нас, но это не должно нас убивать. Я думаю, что у каждого свой путь. Кто смог спастись, значит ему ещё рано отправляться к богам. Если его забрали, то в этой жизни и этом мире он выполнил свой долг, который был положен на его плечи. Значит дальнейшая жизнь этого морфа больше не представляла ценности для этого мира. Возможно, его ждут другие дела в другой жизни. Нам же остаётся лишь помнить о нём и скорбеть, что мы уничтожили два дома для двух народов».