Погребенный кинжал - Сваллоу Джеймс - Страница 38

Стоявший рядом Калас дернулся, когда одного из жнецов выдернуло из полосы света и утянуло в тень. Мортарион услышал хруст обгладываемых костей и хихиканье голодных големов.

— Некаре пришел за нами… — сказал Калас, сжимая нож. Он закашлялся, когда туман начал сгущаться.

Мортарион ощутил слабый привкус ядовитой дымки, но яд мало что значил для него.

— Нет, — сказал он, прищурившись. — Это не мой приемный отец.

Если бы Некаре захотел нанести удар по Ущелью Геллера, Верховный Владыка начал бы с дождей огненных копий и орды смертоносных зверей. В гневе он не был склонен к хитростям. Нет, это был кто–то другой. Мортарион услышал свист и шипение бронзового меча. Он хорошо знал владельца этого оружия.

Десалем был одним из младших Владык-командиров, самоуверенным интриганом, который давным-давно водрузил свое знамя рядом со штандартом Некаре. Хитрым существом, которое подбирало крошки власти, падавшие со стола Верховного, и хваталось за любую возможность показать, каким услужливым он может быть.

Толпа големов-солдат Десалема вынырнула из мрака и окружила всех, кого они нашли. Калас яростно сражался, колол и резал, и немногие оставшиеся жнецы, не сбежавшие сразу, подняли свои орудия и заняли отчаянную оборону. Некоторые падали, големы набрасывались на них, чтобы испить кровь из открытых ран или утащить прочь. Мортарион не вмешивался в резню, потратив секунду на привыкание к непривычному весу молотила.

Поймав ритм, он использовал тяжелый тупой конец для проламывания черепов, а скованное цепью оголовье — чтобы ломать руки и ноги. Он с головой ушел в мясорубку, и это было неудивительно в таком скоплении врагов.

В отдалении Мортарион услышал пронзительный, скрипучий смех Десалема, и это отвлекло его внимание от непосредственной схватки. Его зрение, гораздо быстрее адаптировавшееся к ночи и более острое, чем у других, позволило ему разглядеть тонкую, закутанную в плащ фигуру младшего Владыки. Десалем плавно двигался по полям твердой пшеницы, как если бы плыл, окруженный кольцом своих воинов. Он показался, направляя действия своих големов пронзительными криками, как пастух управляет стадом с помощью гончих.

Мортарион различил и другие звуки — крики селян где–то вдалеке. Големы Десалема атаковали саму деревню, и теперь он видел, как они отступают, неся тела тех, кого захватили. Большинство похищенных все еще были живы, они бились и царапали своих похитителей — но в тот момент, когда они вошли в туман, люди прекратили сражаться и начали царапать свое горло. Ядовитый воздух скоро убьет их.

Калас тоже задыхался и хрипел.

— Туман… сгущается, — он поплелся прочь, следуя за уцелевшими жнецами, вынужденными отступить назад к относительно безопасной местности рядом с селением и более чистому воздуху. — Не могу оставаться… здесь.

Мортарион колебался. Смех Десалема эхом разносился из глубины тумана, насмешливый и зловещий.

— Он уверен, что они не последуют за ним, — Мортарион произнес эти слова вслух. — Он знает, что они не смогут, — с гримасой на лице он отбросил цеп и побежал, его мощные ноги мелькали, когда он несся к тому месту, где оставил косу.

Она все еще была там — изогнутый серповидный клинок, похожий на застывшее в движении стальное знамя. Мортарион схватил ее, пронесшись мимо, и устремился к толпе отступающих големов, не теряя скорости.

Теперь он понял, почему его приемный отец не пришел за ним лично. Некаре был слишком умен для этого, слишком осторожен. Верховный Владыка будет относиться к последнему вызову своего приемного сына так же, как он относился к каждому этапу взросления Мортариона — как к испытанию.

Однако Мортариона больше не волновало, что будет считаться провалом испытания, а что — успехом.

Десалем все еще презрительно смеялся, когда Мортарион догнал Владыку в сгущающемся тумане сразу за границей поля и убил всех его воинов, кроме одного.

Все похищенные люди были уже мертвы, задохнувшись в леденящем безмолвии, но те, кто забрал их, последовали тем же путем в темноту, пав от руки Мортариона. Коса фермерской машины стала совсем другим инструментом, когда сверкающий острый край разрезал лепечущих, сшитых вместе существ.

Ворох кишок и дымящиеся лужи крови покрыли скудную растительность вересковой пустоши, когда крики агонии оборвались. Мортарион позаботился разоружить и искалечить одного оставшегося голема, прежде чем обухом косы разбить лицо Десалема в месиво.

Владыка с ненавистью плюнул в Мортариона, проклиная его за то, что тот осмелился напасть на одного из своих господ.

— Ты считаешь, что можешь приходить сюда и безнаказанно убивать, — сказал ему Мортарион. — Ты веришь, что туман защитит тебя. Что ничто человеческое не сможет коснуться тебя, — он указал на ядовитую дымку вокруг них. — Сегодня всё изменится.

Крысиное лицо Десалема исказилось в замешательстве, и именно тогда Мортарион убил его. Изогнутый конец косы вошел в тело Владыки на уровне горла и двинулся вниз по всей длине его туловища, позволяя вонючему потоку мутировавших внутренностей вывалиться наружу и запятнать темную землю.

Мортарион повернулся, чтобы посмотреть на оставшегося в живых.

— Ты жив, потому что мне нужен посланник, — он наклонился и заговорил медленно и четко, чтобы не было недопонимания. — Скажи Некаре и остальным, чтобы готовились. Сколько бы времени это ни заняло, правление Владык на Барбарусе закончится. Я приду за ними всеми.

Затем он повернулся и пошел обратно к мерцающему свету факелов.

[Варп; настоящее время]

Мертвый и все же живой.

Ужас от осознания этого гнал Мортариона прочь, и даже строгий процесс обеззараживания не смог избавить его от нездорового страха, который снова и снова появлялся в мыслях примарха.

Увиденное им в изоляторе было тем, что он всегда считал невозможным.

Это не было заносчивостью — возможно, он обрел смирение, обремененный опытом — достаточным, чтобы осознавать, что во Вселенной было много всего, недоступного его пониманию. Мортарион был свидетелем многих вещей в свое время, ужасов и наслаждений столь странных, что ни один здравомыслящий человек не смог бы увидеть их и остаться в здравом уме.

Но на протяжении всего того времени, что он возглавлял Гвардию Смерти, была горстка непоколебимых истин, поддерживаемых нерушимыми и неизменными. Они были столпами, на которых зиждилось самосознание примарха, определялась сама суть его легиона.

Гвардия Смерти никогда не отступает. Мы всегда сопротивляемся. Мы не боимся смерти. Мы не слабы.

Но ужасающее разложение и бессмертие Цуррика положили всему этому конец. Никогда за всю свою жизнь Мортарион не сталкивался с ядом или биологическим оружием, которому Гвардия Смерти не смогла бы противостоять. Его сыновья пили яд, как воду, они вдыхали нервнопаралитические газы и токсины так, будто это был чистейший глоток воздуха, а строение их несокрушимых тел позволяло игнорировать любые разновидности вирусов, которые природа или извращенная наука могли направить против них.

Ни один легионер Гвардии Смерти никогда не умирал подобным образом. Никто, будь то Бледный Сын или рожденный на Терре воин, никогда не позорил XIV Легион, став жертвой чего–то столь ничтожного, как болезнь.

До Цуррика. Ибо именно она погубила его, зараза настолько опасная, что смогла прожечь крепкие барьеры его тела и прорваться внутрь. Бедный Цуррик был поражен — нет, хуже того, он был захвачен изнутри химерным вирусом, о котором говорил Крозий.

Болезнь, которая может искалечить самый несгибаемый из Легионов Астартес? Раньше Мортарион высмеял бы эту идею. Но он видел это собственными глазами, и реальность потрясла его. Сила Гвардии Смерти была для него непреложным законом. Видеть то, как этот закон был целиком и полностью растоптан, стало событием, которое он никак не мог принять.

И как будто этого было недостаточно. Казалось, что сила этого своенравного вируса проникла в само загробное царство. Как ещё можно объяснить существование нежити? По всем существующим критериям, Цуррик должен был быть мёртв. Тем не менее, он всё ещё был жив… если такое ужасающее существование можно назвать жизнью.